Великое сражение, легендарный триумф, эпохальная победа – так теперь отзываются о Ледовом побоище. Но в Новгороде для современников и ближайших потомков это было «побытье Раковорское» – предвестие Раковорской трагедии. Так в летописи.
Текст: Денис Хрусталёв, фото предоставлены автором
В Пасхалиях некоторых новгородских сборников XIV века для предшествующего столетия отмечены только четыре войны: Липицкая битва (1216), монгольское нашествие (1238), Неврюева рать (1252) и Раковорская битва (1268). Это то, что те люди считали значимым. Через века – иной масштаб, иная правда, иной резонанс, а тогда, кажется, взвешивали по другим критериям.
О Раковорской битве мы знаем много больше, чем о других сражениях. Участники, численность, ход, результаты – все описано существенно лучше, чем большинство войн Александра Невского. Более того, мы имеем независимые источники. Более того, это источники от каждой из сторон. Мы даже имеем переписку (!) при переговорах, которые последовали после битвы. Сохранились даже подлинники (!) документов, относящихся к этим переговорам. Некоторые из них хранятся в наших архивах и до сих пор толком не опубликованы.
Это была действительно великая, легендарная, эпохальная схватка, в которой каждая из сторон заслужила право победить – и каждая заявила, что победила!
Раковорская битва – это исполненное парадоксов явление, одно из крупнейших сражений Северной Европы XIII века.
...Лет пятнадцать назад на конференции в Старой Ладоге сидевший рядом археолог Сергей Леонидович Кузьмин сказал: «А ведь это именно тогда сменилось поколение – весь цвет старого боярства погиб, пришли другие люди, началась новая история Новгорода». Удивительно, но эти, казалось бы, лежащие на поверхности наблюдения до сих пор полновесно не отражены ни в учебниках, ни в исследованиях. Действительно, перед нами исключительная по кровопролитности баталия с неочевидным результатом для каждой из сторон. У ливонцев в бою погиб дерптский епископ – единственный подобный случай для священнослужителя-крестоносца в Прибалтике. В новгородской истории это единственное сражение, когда погибло все руководство общины: и посадник, и тысяцкий. Поле боя осталось за новгородцами, но из-за обилия трупов «коням ступить негде было» и воины не смогли разыскать тело своего предводителя – тысяцкого! Три дня искали, а потом долго не выбирали нового – думали, вернется. Беспримерные усилия, беспримерные жертвы, беспримерный финал.
КОГО ЛУЧШЕ ОГРАБИТЬ?
Все началось со споров о том, кого лучше ограбить. В Новгороде тогда наместничал княжич Юрий, сын Андрея Ярославича – участника Ледового побоища, брата Александра Невского. Великим владимирским князем был Ярослав Ярославич, который и назначил племянника блюсти власть на Волхове. Осенью 1267 года Юрий с новгородцами собрались в поход: одни хотели идти на литву, другие требовали на Полоцк, а третьи – за Нарову. Пока дошли до Дубровны – границы с псковскими землями, где, вероятно, должны были пополниться местным отрядом, – рассорились. Победили те, кто настаивал на налете на северную Эстонию. Туда и двинулись.
Надо полагать, выбирали, где можно поживиться большим и с меньшим риском. Литву недавно потрепали псковичи во главе с князем Довмонтом, а Полоцк, который также контролировали литовцы, был сложноват. За Нарову же давно не ходили. Последний налет, в 1262 году, был ориентирован на Дерпт (ныне Тарту) и закончился удачно. Северная Эстония принадлежала Дании, и даже в церковном отношении это был другой диоцез. Это ни Ливония, ни орденские земли, ни даже Дерптская епархия – в юридическом смысле совершенно отдельная страна. Да, датчане находились в добрых отношениях и с орденом, и с Ригой, но в остальном – дело ситуации. Новгородцы вполне могли рассчитывать, что другие немцы за датчан не вступятся. Тем более нападение было внезапным.
Так и произошло. Но что-то не заладилось у самих новгородцев. Они пересекли Нарову, вступили в Виронию, пограбили там, но скисли, когда подошли к Раковору (Ракобор, он же Везенберг; ныне Раквере) – укрепленному замку, выстроенному на высоком холме и традиционно признаваемому столицей той области. Осада не принесла результата, и новгородцы вынуждены были отступить, потеряв семь человек, в том числе некоего Федора Сбыславича, сына бывшего посадника. Судя по всему, довольных результатом не было. Родственники возжелали мести, а молодому Юрию требовалось восстановление репутации. Начали собирать большую экспедицию.
Гонцов послали к великому князю во Владимир, и тот выделил отряды со всех своих земель, во главе с сыновьями, несколькими племянниками и прочей родней – малоземельными, но воинственными княжатами. Старшим считался Дмитрий Александрович, сын Александра Невского – умелый воин, участвовавший еще в походах отца. В поход отправились также дети великого князя, Святослав и Михаил Ярославичи, упоминавшийся Юрий Андреевич и «иных князей несколько», в том числе не вполне точно идентифицируемые Константин и Ярополк. К ним примыкало большое новгородское воинство, включавшее отряды пригородов, в том числе ладожан, и псковичей, возглавляемых служилым литовским князем Довмонтом. Ливонская хроника сообщала, что русских было 30 тысяч:
«…так случилось,
Что русских увидели скачущими
Гордо в земле короля.
Они грабили и жгли,
У них было сильное войско.
Они сами оценили силу свою
В целых тридцать тысяч человек,
Но кто же их сосчитать мог?
Кто их видел, тем так казалось».
Это, конечно, преувеличение, но ясно, что масштаб предприятия признавался исключительным.
Прослышав о русских приготовлениях, из Риги, Дерпта, Вильянди, Оденпе и других ливонских городов срочно прислали послов, призванных заверить, что они не заодно с датчанами. На том и крест целовали, что не будут помогать «колыванцам и раковорцам». Для приведения к присяге епископов и орденских братьев в Ливонию специально снарядили боярина Лазаря Моисеевича, а в заложники туда передали «мужа добра из Новгорода Семьюна»: « И прислаша Немци послы своя, рижане, вельяжане, юрьевци и из инех городов, с лестью глаголюще: «намъ с вами мир; перемогаитеся с колыванци и съ раковорци, а мы к ним не приставаемъ, а крестъ целуем». И целоваша послы крест; а тамо ездив Лазорь Моисиевич водил всех их ко кресту, пискупов и божиих дворян, яко не помогати им колыванцем и раковорцем; и пояша на свои руце мужа добра из Новагорода Семьюна, целовавше крестъ ».
Дипломатическая подготовка, казалось, обеспечила политическую и военную изоляцию северной Эстонии. Мотивы, надо признаться, для этого у церковных властей Ливонии были: датчане в те годы настолько активизировались в разных частях Балтии, что вступили в конфликт со многими, в том числе с папой римским, легат которого осенью 1267 года предал датского короля Эрика V анафеме. Новгородцам показалось, что момент был удачным.
«ПРОТИВУ ВЕЛИКОИ СВИНЬИ»
23 января 1268 года огромное русское войско выступило. После пересечения Наровы оно разделилось на три группы и приступило к грабежам: Вирония была разорена, села сожжены, люди перебиты или уведены в полон. Некоторые спрятались в пещере, но технологичные интервенты пустили туда воду. Выбежавших «иссекоша», а их имущество новгородцы передали князю Дмитрию, что с гордостью отметили в летописи. Продвигаясь на запад, русские воссоединились и собрались уже подступить к Раковору, но вдруг в субботу сыропустную, 18 февраля, у речки Кеголы (ныне Пада) в районе поселения Махольм (ныне Виру-Нигула) обнаружили большую армию, преградившую им путь: «И ту усретоша стоящ полк немецкий; и бе видети яко лес: бе бо совокупилася вся земля Немецкая». Оказалось, что их обманули. Нарушив крестное целование, против восточных захватчиков выступили объединенные силы всей Ливонии и Эстонии, возглавляемые дерптским епископом Александром. Это были и датчане («люди короля»), и дерптские вассалы, и орденские братья, и множество местных жителей, желавших поквитаться.
Русская армия перешла реку и выстроилась. Правое крыло заняли владимирские и переславские полки с князьями Дмитрием Александровичем и Святославом Ярославичем; в центре стояли новгородцы с Юрием Андреевичем и псковичи с Довмонтом; слева – отряды из Твери, Ростова и других земель во главе с Михаилом Ярославичем, князьями Константином, Ярополком и другими. Немецкий правый фланг составили датчане, левый – ополчение местных племен, а центр укрепили воины ордена – 34 рыцаря из Вильянди, Леаля (Лихула) и Вейсенштейна (Пайде). Об общей численности судить сложно, поскольку «Ливонская рифмованная хроника» (ЛРХ) – продукт поэтический и ангажированный, а потому поет о 60-кратном превосходстве русских, так же было и при описании Ледового побоища.
«Войско магистра в другом месте
С врагом воевало,
Так, что мало оказалось тех, кому
С русскими пришлось сражаться.
Это было очевидно».
Как бы то ни было, но это была большая по ливонским меркам армия.
Ход сражения восстанавливается фрагментарно. ЛРХ сообщает, что русские наступали двумя колоннами, но немцы обратили их в бегство. Вскоре погиб епископ Александр. Потом приводится рассказ о героической атаке «короля Дмитрия», которую тот предпринял «с пятью тысячами русских избранных», когда другие уже отступали. Этим смельчакам противостоял «полк братьев», составлявший 160 бойцов, к которым потом присоединилось еще 80 ополченцев. После чего они вернулись « с большими почестями в землю свою», а русских погибло 5 тысяч, а другие «бежали и врассыпную домой скакали», покрыв себя вечным позором. В целом – речь о победе ливонцев.
«Затем с честью начали битву.
Братья, а также мужи их
Во все стороны удары наносили.
Затем случилось несчастье:
Смерть епископа Александра.
Русских, двумя колоннами наступавших,
Они разбили и преследовали
По полю здесь и там.
Русские с войском своим отступали
По полю вверх и вниз;
Снова и снова они возвращались,
Но это мало им помогло:
Много мужей их там полегло.
С честью братья отомстили
За то, что терпели
От русских долгое время.
На поле широком, просторном
Были у русских потери большие,
Печальным был для них битвы исход:
Бегом и вскачь неслись они прочь.
Русских там много побили.
Господь помог в тот раз победить:
Ведь каждый немец должен был сражаться
Против шестидесяти русских,
Это правда. Знаю я это наверняка».
В русской летописи иначе. Сначала идет атака новгородцев « в лице железному полку противу великои свиньи». В ходе боя многие из новгородцев вынуждены бежать, в том числе князь Юрий Андреевич, действительно покрывший себя позором. Другие прорвались и увлеклись преследованием врага вплоть до стен Раковора – это более 20 километров, но в летописи сказано «на семи верст», как и в случае с Ледовым побоищем, где гнали «до Суболичского берега». Возможно, речь идет о прорыве отряда во главе с князем Дмитрием, а расстояние, понятно, символическое. Потом они вернулись и обнаружили, что немцы перегруппировались и против них опять двинулась «свинья», которая уже дошла до обозов: «И тако вспятишася от города, и узреша иных полчищ свинью великую, которая бяше врезалася в возники новгородские; и хотеша новгородци на них ударити, но инии рекоша: «уже есть велми к ночи, еда како смятемся и побиемся сами».
Бой прекратился с заходом солнца: «и тако сташа близ противу себе, ожидающе света».
Не дожидаясь утра, немцы отступили. А русские не захотели или не смогли их преследовать: «стояли на костях три дня», фиксируя победу, а потом повернули домой. Каждая из сторон заявила об успехе кампании. Хотя русские определенно Раковора не взяли, а ливонцы после боя бежали. Все остались недовольны происшедшим.
Ливонцы понесли потери, но про их размер нам толком ничего не известно, кроме гибели епископа. Про русских они заявляли, что тех полегло 5 тысяч, что вряд ли. Новгородская летопись приводит имена 17 погибших знатных горожан, среди которых действительно цвет боярства, в том числе тысяцкий Кондрат, чье тело так и не нашли, посадник Михаил Федорович, в свое время от лица Александра Невского подписавший первую разграничительную грамоту с Норвегией, а также, например, «добрый муж» Ратьша, к которому возводят свои роды многие знатные русские фамилии, в том числе Свибловы, Бутурлины и Пушкины. Посадником тут же выбрали Павшу Онаньича, а вот « тысячского не даша никому же, чи будеть Кондрат жив» – решили подождать, вдруг объявится. Никаких данных о погибших ливонцах летопись не приводит, даже не упоминает епископа, который нарушил подкрестную клятву, за что, можно было попенять, и поплатился – никаких намеков на морализацию триумфа или хвастовство в этом случае не было. Речь о трагедии, и ливонцы тут только «за грехи наши».
Отдельная версия Раковорской битвы и последующих событий сохранилась в Пскове в связи с прославлением князя Довмонта. Там считали, что после боя под Раковором его отряд продолжил поход и разорил «Поморье». Кроме того, буквально через несколько дней какие-то выжившие в сражении латиняне («останок собравшеся поганой латыне») – «800 немец» – напали на приграничные псковские села. Довмонт погнался за ними с дружиной из 60 мужей в пяти насадах и побил. В целом это позволяет составить представление о масштабе баталии: у остзейцев явно было не 2 с половиной сотни воинов во главе с попом, а русских – тоже не тьма. Силы сторон явно исчислялись тысячами.
На этом война не закончилась.
ЖАЖДА МЕСТИ
Уже летом того же, 1268 года ливонцы подготовили ответное нападение – собрались разорить Псков. «К походу готовились по всей стране» – была собрана армия, численностью 18 тысяч всадников – беспрецедентная по масштабам Прибалтики. Ее возглавил магистр Ливонского ордена Отто фон Лютерберг, с которым отправилось 180 орденских братьев – чуть ли не весь личный состав. Размер полков превышал орденские армии, участвовавшие в битвах при Сауле (1236), при Дурбе (1260) и при Карузене (1270), вместе взятые. Судя по резонансу и жажде мщения, следует-таки говорить о победе русских при Раковоре. Состав участников вторжения полностью соответствовал причастным к зимней кампании: согласно ЛРХ, это датчане, орденские братья, ополчения латгалов, ливов, эстов, а также загадочная группа из 9 тысяч «моряков» – буквально все, кто был способен носить оружие и нести награбленное.
«Магистр из-за невзгод в стране
Однажды лучших мужей созвал,
С которыми он на совете решил
В русские земли войной пойти.
Мужи короля [датчане] были этому рады.
Так, что к походу готовились
По всей стране.
И весь народ с собой позвали.
Леттов, ливов, эстов немало
В этом намерение их поддержало.
Магистр войско братьев с собой привел,
Сколько смог он собрать.
Всего сто восемьдесят их было.
Все люди с радостью встретили их.
Всего же в войске собралось
Восемнадцать тысяч воинов,
На лошадях прискакавших.
Многих коней покрыли попонами,
Как рыцари это обычно делали.
Среди них моряки также были
Тысяч до девяти человек:
Это узнали, когда считать их стали.
Когда подошли они к стране,
Которая Русью называлась,
Большое войско их разделили
На несколько сильных отрядов.
Впереди всех поскакал он [магистр]
Отважно в Русскую землю.
Было слышно здесь и там
О действиях разных быстрых отрядов».
Они вступили в русские пределы, сожгли посад Изборска, пограбили села, но Псков не осадили. Как поясняет ЛРХ, «погода была сырая и холодная, из-за этого штурм не начали». Псковичи сразу послали за подмогой в Новгород. Но «Повесть о Довмонте» сообщает, что князь таки дал бой интервентам и даже, подобно Александру Невскому, самого магистра «ранил по лицу». Именно перед этой вылазкой Довмонт освятил в Троицком соборе свой меч – уникальное для ранней русской истории свидетельство о подобном рыцарском ритуале. Известие о подходе новгородской рати заставило ливонскую суперармию немедленно отступить за реку Великую и начать переговоры. В итоге заключили мир – «через реку». И немцы ушли. Но и это не конец.
САНКЦИИ ПРОТИВ РУСИ
Еще в начале 1268 года европейцы ввели экономические санкции против Руси. На срок. Сохранилась переписка, согласно которой ливонский магистр настойчиво просил городской совет Любека, руководивший Ганзой, не торговать с русскими из Новгорода «в этом году». В 1269-м он сообщил, что заключил под стенами Пскова «мир на тех же условиях, что и во времена магистра Волквина и епископа Альберта», то есть как в 1224 году после взятия Дерпта – с границей по Нарве и западнее Изборска, – фактически восстановив status quo . При этом он требовал сохранить эмбарго до утверждения ганзейцами собственных мирных условий – до этого торговые караваны из Риги в Новгород пропускать не будут.
Это только предположение, но, судя по всему, отряд из 9 тысяч «моряков», который участвовал в походе на Псков, имел прямое отношение к ганзейским торговцам – собственно, это они и были, поскольку других «моряков» в таком количестве на Балтике тогда найти было сложно. Хотя первый съезд Ганзейской лиги состоялся только в 1356 году, немецкие коммерсанты уже много раньше координировали свою деятельность на востоке, составляя вполне устойчивый союз, ведущие позиции в котором занимали общины Любека и Готланда. Их деловые интересы требовали скорейшего восстановления мира. Они не стали тянуть с посольством. Зимой на Волхове прошли переговоры, оформившие торговое взаимодействие с западноевропейскими купцами на несколько столетий вперед. Эти документы, включая черновики, сохранились.
В начале 1269 года был подписан договор между Новгородом и представителями немецких торговцев (Любека и Готланда), который досконально описал все льготы, пошлины, маршруты и права немцев при нахождении в русских (новгородских) пределах. Возвращаясь, послы 1 апреля 1269 года из Риги известили всех, что мир заключен и документы завизированы. Правила и традиции, утвердившиеся тогда, кажется, сохраняли силу вплоть до присоединения Новгорода к Москве и закрытия Немецкого двора в конце XV века. Соглашение оказалось взвешенным и действительно долговечным. Но в том же, 1269 году оно уже подверглось первому испытанию.
Немцев результаты боев под Раковором и Псковом устроили, а вот русских – не всех. В Новгород прибыл великий князь Владимирский Ярослав Ярославич, чтобы разобраться в случившемся. Он отправлял людей на войну ради добычи, а тут вдруг мир заключили без его ведома: «мужи мои и братья мои и ваши побиты, а вы розратилися с немцами», прекратили воевать. Князь потребовал расправы над инициаторами мирного процесса, но горожане за них вступились. Ярослав пригрозил хлопнуть дверью, отказаться от верховной власти над Новгородом и уехать. Это был серьезный рычаг: как известно, на Волхове кормились суздальским хлебом, а кроме того, пользовались волжским торговым путем. Князь недалеко отъехал от города, за ним послали большую делегацию во главе с архиепископом и уговорили вернуться. Ярослав уступил с условием: на следующую зиму они все вместе снова пойдут в датскую северную Эстонию – на их столицу Ревель (Колывань; ныне Таллин). Новгородцы кивнули.
В 1269 году Прибалтику должна была накрыть невиданная прежде напасть: вместе с русскими войсками в поход собирались и монголы. Была собрана армия не меньшая, чем та, что ходила к Раковору, но усиленная представителями Евразийской империи: «Того же лета, на зиму, князь Ярослав с новгородцы сдумав, посла на Низовскую землю [сына] Святослава полков копить, и совокупи всех князей и полков бесчисла, и приде в Новгород; и бяше ту баскак велик володимерский, именем Амраган, и хотеша идти к Колываню». Кажется, Ревель ожидала судьба Бухары.
О подготовке к походу узнали немцы и прислали просить мира; молили не проливать крови и соглашались на любые условия. И новгородцев, и Ярослава как-то смогли убедить не воевать. Летопись дает сухую справку, все подробности нам неизвестны: «И уведавше немцы, прислаша послы с мольбою: «кланяемся на всей воли вашей, Норовы всей отступаемся, а крови не проливайте»; и тако новгородцы, гадавше, взяли мир на всей воли своей».
Послы, судя по всему, представляли всю Ливонию, а не только датчан. И от Ярослава они откупились чем-то более существенным, чем просто отказом от претензий на земли за Наровой. О причинах такого решения остается только гадать. Ясно, что новгородцев теперь больше устраивали мир и договор, а не лихие риски ратоборцев и слава победителей. Все храбрецы и буйные головы полегли у Раковора. А для суздальцев – «низовцев» – это чужая война, им тут не жить.
Ярослав согласился договориться с немцами, но потребовал сходить повоевать хоть куда-то. Например, на Карелию. Не зря ведь войска собрали, монголов привлекли. Неужто просто уйти?! Но и тут новгородцы его сломили – карелы исправно платили дань и всегда были союзниками: «Князь же хотел идти на Корелу, и умолиша его новгородцы не идти на Корелу; князь же отослал полки назад». И вот на этом все.
На долгие десятилетия на западных рубежах утвердилась тишина. Потом, конечно, бывало всякое. И договор-то обычно заключали года на три, но никак не дольше жизни князя или поколения. Однако после 1270 года это был уже другой мир – мир сосуществования, а не грабительского перестукивания; мир, уставший от потрясений, обрушившихся на него за последние полвека, – монголы, немцы, постоянная война. Сменилось поколение – смельчаки остались под Раковором...
ПРАВО НА ПОБЕДУ И НЕОБХОДИМОСТЬ МИРА
На месте Раковорской битвы построили часовню – капеллу Марии Военной (Sôja-Maarja Kabel ). Ее руины и сейчас можно встретить на подъезде к Раквере около Виру-Нигула (Махольм). Она известна с XVII века, но археологически относится к XIII столетию. Название определенно указывает, что она связана с поминовением погибших, скорее всего, на войне 1268 года. Но самое примечательное, что в своем плане она напоминает древнерусские храмы тех лет. Это позволило некоторым исследователям сделать предположение, что над ее возведением работала совместная бригада из немецких и русских мастеров. Ведущий специалист по архитектуре Эстонии Виллем Раам считал, что «это один из самых древних и своеобразных примеров распространения древнерусской архитектуры в Прибалтике». Ученый указывал и на прямые аналогии. Прежде всего это церковь Нового Ольгова городка недалеко от Старой Рязани, возведенная во второй половине XIII века. Планировочные решения храмов практически полностью идентичны. Как были организованы их внутренние пространства, нам неизвестно – сохранились только фундаменты.
Капелла Святой Марии позже была перестроена и имела совершенно традиционный для готики западный фасад. Но думается, такой композитный памятник просто должен был появиться на том месте, где русские и немцы сошлись в кровопролитии, доказав друг другу право на победу и необходимость мира.