Наша дача в Юкках была наделом для военных – одной семье предоставлялся во временное, растянувшееся на годы пользование этаж двухэтажного сборного финского синего домика с красной черепицей. На большой, самостийной территории с заросшими полянами, горками, леском, огромными двухсотлетними березами, повисшей сеткой для пионербола и свободолюбивыми ёжиками, раскидало пять одинаковых домиков. Это был мир в мире – вокруг садоводы, частники с огородами, в тылу летняя школа СХША на подходе к пруду, и посреди всего этого за оградой из деревьев спрятан наш отдельный мир на 10 семей военных с детьми. Все главные события моих нынешних снов, вплоть до переворотов, по-прежнему происходят тут, на этом участке, которого давно нет.
У нас за принадлежность к войне отвечал дедушка – безногий генерал-майор в отставке. Наш домик стоял на краю участка, отделенный от дороги разноплеменными кустарниками и деревьями: на первом этаже была общая кухня и кладовка, потом шли две наши комнатки. На втором этаже жили Арсентьичи – Николай Арсьентич, медленный и вредный старикан и его чуть более подвижная, но ничуть не менее приятная супруга Никитична.
Общий туалет на две семьи был на улице – зеленый деревянный прямоугольник, вечно занятый Арсентьичем. Так что мы с братом в основном бегали за дом. Там брат ежеденно являл мне чудо: были отобраны несколько юных порослей клёна, которые он методично уничтожал кислотой своей мочи, выжигая напалмом сантиметр за сантиметром. За две недели он мог покорить квадратный метр, так что воочию было видно, где еще есть жизнь, а где победила кислота и воля человека. Серёгу я не слишком сильно уважала, хотя он был на год старше меня, потому что он все время болел и из-за этого под носом крепилась застывшая сопля и мама с бабушкой его ругали за плохую учёбу. Но в эти моменты я понимала всю победоносную мощь его мужского начала. Я завороженно смотрела, и никогда не пропускала зрелище. После стыдливо уходила за угол справлять свои безыскусные дела.
Арсеньтич носил старпёрскую клетчатую хлопковую кепку и бессменную коричневую рубашку с коротким рукавом. Его жена Никитична была ему под стать - такая же неприятная старпёрка без отличительных особенностей, кроме лицемерных ласковых взгляда и голоса и предпочтения кепок и брючек каким-либо платкам, платьям и юбкам. Это были занудные брюзгливые дедка с бабкой без намека на детей, внуков или какую-то живность.
Что-то неведомое было в их отношении к испражнениям. Ежедневно ближе к полдню Арсеньтич выдвигался к общественному нужнику и потом, кряхтя, восседал там не менее получаса, читая газету при естественном освещении через настежь открытую дверь. Учитывая, что мимо туалета шла дорожка к пруду и в лес, которой мы регулярно пользовались, ну и вообще сам факт наличия всех нас – бабушки, дедушки, брата, меня, папы и мамы на выходных, минских сестер и местных друзей по случаю – его акционизм скорее был иррациональным желанием зверя пометить территорию. Мы стеснялись проходить мимо, он нас не стеснялся ничуть - срите, где хотите, соседушки, а я тут читаю «Известия». Король Севера на троне.
Но однажды Арсентьича настигла карма, тогда неизвестное нам всем слово.
Солнечный июльский день. Он сидит уже, как водится, в туалете минут сорок, громко прокашливаясь, как бы и звуком помечая территорию – не ходи, убьет. И вдруг в открытую нараспашку дверь уборной залетает спасавшаяся от бездомной кошки ворона. В тесном вонючем домике развернуться негде, и они начинают носиться по нему кругами и вместе верещать. Через несколько секунд обезумевший Арсентьевич выскакивает со спущенными огромными труселями на улицу, сжимая в кулаке газету.
Бабушка Маймо была счастлива. Все наше семейство Принцевых было счастливо. После этого Арсентьич держался несколько недель и закрывал нужник. С закрытой дверью ему было не так интересно и газету не почитать, так что и сидел он там уже краткосрочно.
Имелся и второй способ Арсентьичей справить нужду. У них там наверху был балкон. И Никитична передавала ему сверху вниз ведро на веревке с их человеческими отходами. Операцию они эту проводили средь бела дня, совершенно в открытую, даже горделиво.
Ведро было большое темно-зеленое эмалированное, явно наполненное до краев, они были артритные и хрустящие суставами. Смотреть на это было страшно. Мы и старались не смотреть, но они загораживали тропинку и иногда приходилось ждать, пока спуск будет произведен. У них был свой арго, вместо «майна, виру» они перекрикивались интимными «ку-ку». Сверху «ку-ку» - значит процесс пошел, снизу «ку-ку» - «готов, принимаю». «Ку-ку» - «спускаю», «ку-ку» - «тяну». Вдруг злобное нервное «ку-ку!» - «осёл, чего не держишь», в ответ испуганно-растерянное «ку-ку-ку-ку» - «я тяну, тяну». Потом ведро попадало в руки Арсентьича, иногда не без потерь, и он медленно передвигая кривые ноги, отхаркиваясь, шел к мусорной яме.
Пахло от них каким-то постиранным, но залежавшимся набором чего-то из серванта. Иногда, когда их не было дома, нам с братом (или если из Минска приезжала сестра Маша, то втроем) удавалось проникнуть к ним на второй этаж и рассмотреть, как они там живут. Как в закрытой на проветривание больнице или в музее неизвестного никому, кроме смотрителя, умершего: чисто, пахнет лекарствами, все стоит на своих местах, но все неуютное, нежилое, даже печенье в шкафу несъедобное. Как будто знали, что мы придем смотреть и специально выкачали всю радость жизни из этих лишенных кислорода и цвета метров отмеренного кем-то проживания.
Телевизора у них не было и несмотря на наши бессловесные войны за общее пространство туалета, тропинки, кухни, которые мы всегда проигрывали этим тихушникам, они имели наглость каждый день к девяти вечера приходить к нам смотреть после ужина программу «Время». Вернее, Никитична приходила редко, а Арсеньтич являлся как штык в 20:59 в любую погоду.
Безногий дедушка сидел в углу на кровати комнатки, которая служила одновременно его спальней, гостиной и столовой. Асеньтич со скрипом по крашеным половицам тянул к себе темный деревянный стул, покрытый коричневым дермантином, и усаживался между дедушкой и обеденным столом посередине комнаты. Во время просмотра он выдавал повторяющиеся, заученные замечания. Голос у него был скрипучий, губы тонкие, все лицо и сам он какой-то не нужный жизни и совершенно непонятно зачем так аккуратно в ней устроившийся и так крепко за нее зацепившийся. Видимо, любовь к Никитичне. Он издавал булькающие звуки и едко комментировал новости. Даже дедушка с трудом его терпел, бабушка просто уходила на кухню готовить или убирать. Но он совершенно не чувствовал, что тяготит нас всех. Или, наоборот, это доставляло ему удовольствие. Он всегда досматривал до конца и поднимался, двигал со скрипом стул и уходил только после прогноза погоды под нежную, обещающую всенепременное счастье, музыку.
По сведениям Гидромецентра СССР 17 июля ожидается. В Эстонии 19-24. Местами дождь. В Латвии 18-23. Местами до 27. Дожди. Возможно, грозы. В Литве 23-28. На западе дожди и грозы. В Белоруссии и на Украине 22-27 градусов. В Молдавии 20-25. В Краснодарском и Ставропольском краях 23-28. Дожди, грозы. В Центральном Черноземном районе Европейской части России 21-26. В Центральном районе РСФСР 20-25 градусов. В Ленинграде 20-22. В Москве без осадков. Ночью температура 9-11, днем – 22-24 градуса.