Конец Лета,
Начало Волнений
Перевод с английского: MAGIC SHOP
ТЭХЕН
20 марта, год 20
Я бежал по коридору, громко топая и скользя в конце. Намджун стоял перед “нашим классом”. Наш класс. Так я называл класс, использовавшийся как склад. Класс был нашим, всех семерых. Я тихо подкрался к Намджуну, собираясь дернуть вниз его кепку.
«Директор!». Я едва сделал пять шагов к Намджуну, когда услышал взволнованный голос через открытое окно в классе. Похоже на Сокджина. Я остановился. Сокджин разговаривает с директором? В нашем классе? О чем? Затем услышал мое имя и имя Юнги и увидел, что Намджун тяжело втягивает воздух. Словно почувствовав наше присутствие, Сокджин внезапно открыл дверь. В руках у него был телефон. Шок и смятение отразились его лице.
Я спрятался за угол и наблюдал за ними. Сокджин открыл рот, видимо, чтобы оправдаться, но Намджун прервал его. “Все в порядке. У тебя должна была быть причина”. Я не мог поверить в это. Сокджин рассказал директору, что Юнги и я делали последние несколько дней. Он рассказал все: о том, что мы пропускали уроки и перелезали через стену и дрались с другими ребятами. Но Намджун сказал, что все нормально.
“Что ты здесь делаешь?”. Я удивленно обернулся и увидел Хосока и Чимина. Хосок посмотрел на меня, будто он был удивлен еще больше, чем я, и обнял меня рукой за плечи. Он втащил меня в класс. Намджун и Сокджин посмотрели на нас. Намджун улыбнулся мне, как будто ничего странного не случилось. В этот момент мне пришла в голову мысль. У Намджуна, должно быть, были свои причины. Он намного более знающий, умный и взрослый, чем я. И это наше место. Я подошел к Намджуну и Сокджину, улыбаясь той своей глупо выглядящей улыбкой, которую все звали “квадратной”. Я решил, что не скажу никому о разговоре, который я подслушал.
НАМДЖУН
15 мая, год 20
Я пересек класс, служивший убежищем для нас семерых, выровняв пару стульев по пути. Я поднял парту, валявшуюся на полу, и ладонями вытер с нее пыль. Сегодня был мой последний день в этой школе. Моя семья решила переехать две недели назад. Отец создавал “затруднения”, которые мы не могли себе позволить. Наша арендная плата была просрочена на месяцы. Добрая воля наших соседей и зарплата за мой неполный рабочий день на заправке не могли покрыть все. Нам необходимо было переехать, пока не закончился наш депозит.
Я сложил бумагу пополам, положил ее на парту и достал карандаш. Я не знал, что написать. Шли минуты. Пока я царапал по бумаге, карандаш сломался. Я должен выжить. Вот что я написал, даже не понимая этого, до того, как все засыпали кусочки черного грифеля.
Я смял листок и запихнул его в карман, затем встал. Пыль поднялась в воздух, когда я толкнул парту. Перед тем, как покинуть комнату, я выдохнул на грязное окно и написал три слова. Никакого прощального послания не было бы достаточно, чтобы передать остальным, что я чувствую. В то же время, никакое прощальное послание и не требовалось, чтобы меня поняли. “Давайте увидимся снова”. Это было скорее пожелание, чем обещание.
ЧОНГУК
25 июня, год 20
Я провел по клавишам пианино, и пыль покрыла кончики моих пальцев. Я нажал на клавиши сильнее, но я не мог заставить их звучать так, как делал Юнги. Прошло две недели с тех пор, как Юнги перестал приходить в школу. Прошел слух, что его наконец исключили. Хосок ничего не сказал, а я не спрашивал.
В тот день две недели назад мы с Юнги были единственными в классе, когда вошел учитель. Это был день открытых дверей. Мы пришли сюда без какого-то плана, мы просто не хотели оставаться в наших классах. Юнги не оглянулся и продолжил играть на пианино. Я лежал на двух сдвинутых вместе партах с закрытыми глазами. Юнги и пианино, казалось, странно сочетались, но вместе они были по-настоящему едины. Я не знал, сколько времени прошло. Внезапно дверь с грохотом распахнулась, как будто кто-то выбил ее. Звук пианино умолк.
Я пятился назад, а учитель давал мне пощечины, пока я не упал. Я сидел, сгорбившись, выдерживая поток непрестанной брани. Внезапно учитель перестал кричать. Я поднял взгляд и увидел, что Юнги встал между мной и учителем и толкнул того в плечо. Я также мог видеть ошарашенный взгляд учителя через плечо Юнги.
Я нажал на клавиши и попытался воспроизвести мелодию, которую он играл в тот день. Его правда исключили? Вернется ли он когда-нибудь? Он сказал, что он привык, что его бьют и вышвыривают учителя. Если бы меня там не было, обернулся ли бы он против учителя? Если бы меня там не было, играл бы он сейчас здесь на пианино?
ЮНГИ
25 июня, год 20
Войдя в комнату, я вытащил конверт из нижнего ящика стола. Там была наполовину сгоревшая клавиша пианино, и я выбросил ее в мусорку и лег на кровать. Я все еще тяжело дышал, а мой разум был загнан.
Я всего раз вернулся в сгоревший дом после похорон. Скелет того, что раньше было пианино, все еще стоял там, где располагалась комната мамы. Я плюхнулся на пол. Луч полуденного солнца двигался через оконный проем, а затем скрылся. Я поднял голову и увидел несколько клавиш в отдалении. Какие это были ноты? Как много раз ее пальцы касались этих клавиш? Я поднялся и положил одну из них в карман.
Прошло четыре года. Дом был наполнен тишиной. Тишиной, которая сводила меня с ума. Было уже больше десяти, так что отец уже должен был лечь. Всё и все в доме должны были замереть после того, как он отправлялся спать. Таково было правило. Я не был знаком с такой глубокой тишиной. Или с тем, чтобы быть пунктуальным и следовать правилам. Это было еще более невыносимо из-за того, что я продолжал жить в этом доме, несмотря на все это. Я получал от него разрешения. Я ужинал с ним, он меня ругал. Иногда я бросал ему вызов и причинял неприятности, но у меня не было отваги бросить его, убежать и найти настоящую свободу.
Я вытащил клавишу пианино из корзины под своим столом. Когда я открыл окно, в него ворвался ночной воздух. Мой разум проигрывал события дня в ускоренном порядке. Я швырнул клавишу из окна изо всех сил. Прошло две недели с тех пор, как я ходил в школу. Говорят, меня исключили. Меня могли бы выгнать из дома, даже если бы я хотел остаться. Я не услышал, как клавиша ударилась о землю. Теперь я никогда не узнаю, какая это была нота. Она больше никогда не издаст ни звука. А я никогда больше не буду играть на пианино.
СОКДЖИН
17 июля, год 20
Пронзительное стрекотание цикад достигло моих ушей, как только я вышел из здания школы. Игровая площадка кишела школьниками, которые смеялись, играли и бегали наперегонки. Было начало летних каникул и все были взволнованы. Я опустил голову и быстро прошел через толпу. Все, чего я хотел — убраться отсюда.
“Сокджин!”, — чья-то тень оказалась у меня на пути, и я поспешно поднял голову. Это были Хосок и Чимин. Они, как всегда, сияли своими широкими добродушными улыбками и смотрели на меня озорными глазами. “Ты ведь не пойдешь прямо домой в первый день каникул, не так ли?”, — сказал Хосок, потянув меня за руку. Я пробормотал что-то, похожее на “да”, и отвернулся.
То, что случилось в тот день, было случайностью. Я не хотел этого. Я не думал, что Чонгук и Юнги в тот час будут там, в классе, превращенном в склад. Директор подозревал, что я кого-то покрываю. Он угрожал, что расскажет отцу, как плохо я справляюсь в школе. Я должен был что-то сказать. Я рассказал ему о нашем убежище, потому что думал, что там будет пусто. Но это привело к тому, что Юнги исключили. Никто не знал, что я в этом замешан.
“Хороших тебе каникул! Не пропадай”, — видимо, Хосок прочитал выражение моего лица. Он медленно отпустил мою руку и попрощался, улыбаясь еще более ярко. Я не мог ответить. Мне было нечего сказать. Когда я проходил через школьные ворота, мне вспомнился мой первый день в школе. Мы все тогда опоздали и были наказаны. Но мы были вместе, так что мы могли вместе посмеяться. А я разрушил наши общие воспоминания. После того, как я решил жить так, как хотел от меня отец, после того, как я решил не гнаться за счастьем, я откусил больше, чем мог прожевать.
ХОСОК
15 сентября, год 20
Мама Чимина прошла через отделение скорой помощи прямо к кровати. Она проверила табличку с именем на кровати и висящую над ней капельницу, смахнула сухую травинку с плеча Чимина. Я нерешительно подошел к ней и поклонился. Я чувствовал, что должен рассказать ей, как Чимин оказался в отделении скорой помощи и как у него случился припадок на автобусной остановке. Мама Чимина, казалось, впервые заметила, что я был там. Но она немедленно отвела глаза, быстро сказав “спасибо”, не ожидая никаких объяснений.
В следующий раз мама Чимина посмотрела на меня, когда врачи и медсестры начали передвигать его каталку, и я собрался последовать за ним. Она еще раз поблагодарила меня и толкнула меня в плечо. На самом деле. она, конечно, меня не толкнула. Она просто поместила руку на мое плечо и быстро убрала ее. В этот момент между нами была проведена черта. Эта черта был твердой и незыблемой. Она была холодной и нестираемой. Я бы никогда не смог ее пересечь. Я жил в приюте больше десяти лет. Я умел распознавать такие черты всеми моими органами чувств, видеть их в человеческих глазах и ощущать в атмосфере.
Я смущенно шагнул назад и упал на пол. Мама Чимина посмотрела на меня отсутствующим взглядом. Она была маленькой и красивой, но ее тень была большой и холодной. Эта большая тень была брошена на меня, и я сидел, скорчившись, на полу отделения скорой помощи. Когда я поднял взгляд, каталка с Чимином исчезла.
ЧОНГУК
30 сентября, год 20
“Чонгук, ты ведь не ходишь туда до сих пор, не так ли?”. Я просто смотрел на носки своих кед. Я не отвечал, так что учитель ударил меня по голове журналом посещаемости. Я не сдавался. Это было нашим местом встреч. С тех пор, как я впервые ступил в эту комнату, не было и дня, чтобы я не приходил. Остальные, наверное, даже не знали. У них были другие планы, работа на полставки, и они не всегда заходили. Юнги и Сокджин иногда не показывались по несколько дней. Но я был другим. Я приходил каждый день, без исключений. Бывали дни, когда никто больше не приходил. Меня это устраивало. Все было в порядке, потому что класс все равно был там, и остальные могли появиться позже, или завтра, или на следующий день.
"Я знаю, что ты связался с неправильными людьми", — журнал посещаемости снова опустился на мою голову. Когда я поднял глаза и уставился на учителя, он снова меня ударил. Картина, как бьют Юнги, стояла у меня перед глазами. Я сжал зубы и сдерживался. Я не хотел лгать и говорить, что не хожу туда.
А потом я стоял перед классом. Казалось, будто остальные были там, за дверью. Когда она откроется, они выглянут и пожалуются, что я так задержался. Сокджин и Намджун, должно быть, читают, Тэхен играет в игру, Юнги должен быть перед пианино, а Хосок и Чимин, наверное, танцуют.
Но когда я открыл дверь, там был только Хосок. Он пришел забрать то, что осталось из наших вещей. Я замер с рукой на дверной ручке. Хосок подошел, обнял меня за плечи и вывел наружу: "Пойдем". Дверь комнаты закрылась за нами. Тогда и там я понял. Те дни ушли и никогда больше не вернутся.
5 часть
Я Должен Выжить
НАМДЖУН
17 декабря, год 21
Я продолжал замедлять шаг и наконец остановился. Это был рассвет в маленькой деревушке, куда даже автобусы заезжали нечасто. Вся деревня была укрыта сверкающим снегом, который падал всю ночь. Деревья сгорбились, как огромные белые чудовища, и сбрасывали снег, похожий на шерсть, каждый раз, когда дул ветер. Я знал, даже не оглядываясь, что я был единственным, кто оставил следы на снежном поле у деревни. Обе мои ноги промокли насквозь через трещины в моих кроссовках. Я однажды слышал, что Бог делает нас одинокими, чтобы привести нас к себе [Из «Демиана», Герман Гессе]. Но я не был одиноким. Я не следовал навстречу себе. Это было бегство. Я бежал прочь от себя.
Моя семья приехала в эту деревню прошлой осенью. Количество вещей, которое мы перевозили, продолжало уменьшаться с каждым переездом. Теперь нам требовался только маленький фургон для доставки, чтобы переехать. Мы были не в том положении, чтобы быть привередливыми относительно жилья. Было только два условия. Одно — больница для отца, а второе — работодатель, готовый нанять кого-то без диплома об окончании школы.
В деревне было и то и другое. Автобус, проходивший два раза в день, останавливался перед государственной больницей, а набор маленьких закусочных выстроился в ряд вдоль ручья позади города. Эти закусочные продавали тушеное мясо и жареную рыбу, пойманную в ручье, и летние месяцы были их горячим сезоном. Толпы туристов из близлежащих больших городов наводняли местность ради экскурсий на берегу, и спрос на доставку тем, кто остановился в деревне с зоной отдыха на горном хребте, был высоким. Зимой, когда ручей замерзал, закусочные использовали консервированную рыбу, пойманную летом. Было не так много туристов, как летом, но звонки о доставке поступали постоянно. Я был одним из городских курьеров.
Конечно, и здесь была конкуренция. Большинство хозяйств существовало за счет фермерства, и, как можно догадаться, не было богатым. Служба доставки была единственной работой на неполный день для парней в городке. Владельцы закусочных заставляли нас состязаться друг с другом. “Разве это не нормально, что я нанимаю того, кто больше всех меня впечатлит?”. Для них не имело значения, что мы молоды и у нас нет водительских прав. Парни, которые уже были наняты, охраняли свою территорию. Их было немного, но они угрожали мне жесткой дедовщиной.
Во время каникул конкуренция становилась свирепее. Мы с готовностью сражались за возможность выполнить поручение и вынести мусор за владельцами. Их потворство только подогревало нас. И все же, почти неожиданно, мы смогли развить некую солидарность друг с другом. Если один из нас не показывался, остальные гадали, что случилось. Они также напомнили мне время, которое я провел в классе, переделанном под склад, в старшей школе. Некоторые из них были похожи на Юнги, а некоторые — на Чимина. Я не мог не гадать. Если бы мои друзья из школы встретились здесь, в этой деревне, стали бы мы конкурировать и пытаться превзойти друг друга? Если бы я встретил этих парней из доставки в школе, стали бы мы друзьями?
Шел сильный снег, когда наша конкуренция, территориальные инстинкты и странное чувство солидарности достигли своего пика. Тогда конкуренция быстро утихла. Скутер с мотором был необходим, чтобы доставлять заказы в деревню с зоной отдыха, но было очень опасно ездить на легком мотоцикле по заснеженной горной тропе. Тропа, которая вела в деревню с зоной отдыха, была крутой и ветреной. Пешая доставка даже не рассматривалась.
В конце произошла стычка между мной и Тэхеном. Тэхен был на два года младше и жил на окраине деревни возле фруктового сада. Его настоящее имя было не Тэхен. Его звали то ли Джонсик, то ли Джонхюн. Но он напоминал мне Тэхена. У него не было этой глупой улыбки, и он не так легко открывался любому, будучи по природе вежливым и наивным. Наоборот, он всегда казался агрессивным, сердитым и недовольным. С другой стороны, он казался больше похожим на Юнги, но, довольно странно, напоминал мне именно Тэхена.
Мы с Тэхеном были единственными настолько убогими и бедными, чтобы взять на себя риск и продолжать доставлять заказы вверх по заснеженной горной тропе. В тот день было то же самое. Когда в закусочную позвонили с очередным заказом, я слонялся неподалеку вдоль ручья. Больше никого не было, поскольку прогноз погоды обещал сильный снег днем. Тэхен появился несколькими минутами позже. Вместо того, чтобы отправиться в закусочную и поболтать как обычно, он просто упал на землю у моста и не двигался. Это был один из таких дней. Дней, когда его лицо было покрыто ссадинами и кровоподтеками. В такие дни его глаза были красными, а одежда — испачкана кровью. Что с ним было не так? Его кто-то бил? Я не спрашивал.
Снег начался, когда я ждал приготовления еды. Я шеей почувствовал холодное прикосновение, снег усиливался и становился крупнее. “Ты точно будешь в порядке?”, — владелец высунул голову. Тэхен вскочил на ноги, и я повернулся к нему. “Конечно!”, - ответили мы одновременно. “Неизвестно, сколько еще снега навалит с такого неба”, — сказал кто-то внутри закусочной. “Он только начался. Я вернусь через минуту”. Владелец посмотрел на меня с сомнением: “Но ты все еще не очень хорошо водишь скутер”. Тэхен подошел, говоря, что он водил скутер много раз. Владелец цокнул языком, когда увидел его лицо. “Нет, не сегодня. Иди отдохни”. Я не упустил эту возможность и выпрыгнул вперед: “Все бывает в первый раз. Сегодня первый раз, когда я доставляю заказ в снег. Вы знаете, что я очень осторожен.” Владелец сдался: “Заходи. Тебе придется сделать несколько поездок по кругу, так что будь осторожен”.
Я чувствовал, как взгляд Тэхена следует за мной, заходя в закусочную. Он крутился вокруг меня, когда я упаковывал приготовленную еду и помещал ее в контейнер. Это было странно. Тэхен обычно бывал слишком горд для такого. Когда я оглянулся на него, он сделал шаг вперед, как будто хотел что-то сказать. Затем он снова отвернулся. Владелец продолжал нудеть про вождение по заснеженной дороге. Я притворялся, что слушаю, с энтузиазмом кивая головой. Вождение скутера не было чем-то, что требует много внимания, навыков или нервов.
В противовес тому, что я думал, было непросто ползти на скутере по склону через снежные хлопья. Снег не налипал на дорогу, но мои нервы были на пределе, потому что тяжелые хлопья летели во всех направлениях. Древний скутер боролся со склоном. Было похоже, что это скутер цепляется за меня. Было холодно, но я обливался потом, а все мои мускулы были напряжены. В следующую минуту мой пот высох и я ощутил холод спиной. Я продолжал повторять себе одну мысль. Я поднимался и спускался по этой дороге без каких-либо проблем всю осень и начало зимы. К тому же, снег не липнет и дорога не скользкая.
Скутер беспомощно заскользил, когда я возвращался из третьей поездки. Я только начала обретать уверенность и думать, что я довольно неплох в управлении скутером в снежный день. Поскольку снег шел уже давно и на дороге было мало движения, сугробы начали накапливаться тут и там. Но в центре дороги все еще было нормально, и склон не был таким уж крутым. Как только я об этом подумал, заднее колесо соскользнуло. Испугавшись, я крепко зажал тормоза. Было ли это слишком крепко? Эта мысль пришла в мою голову. Думаю, я вспомнил, что владелец что-то говорил про тормоза. Предупреждения владельца, которые я слушал вполуха, промчались через мой разум. Казалось, скутер на секунду снова был под контролем, но колеса начало заносить до того, как я успел вздохнуть с облегчением. В следующую секунду я свалился на дорогу. Я упал так, как будто скутер сбросил меня со всей силы. Скутер проскользил по дороге сам по себе и, должно быть, врезался во что-то. Я услышал громкий звук удара.
Я вскочил на ноги. Я не мог себе позволить проверить, был ли я ранен, или где болит. Я бросился к скутеру, который лежал на боку под деревом справа от дороги. Он был покрыт упавшими листьями. Я поднял его и увидел глубокую заметную царапину сбоку. Вставил ключ в зажигание и повернул его. Он не завелся. Холодный пот пробежал по моей шее. У меня болел каждый состав. Я был охвачен страхом. Я никаким образом не мог оплатить стоимость скутера.
Я снова повернул ключ, в этот раз пнув двигатель. Мотор, казалось, захрипел, и провернулся, но тут же снова заглох. Я выругался, выдыхая, закрыл глаза и пнул землю изо всех сил. Моя рука, державшая ключ, никак не могла перестать дрожать. Лица моих родителей и брата проплывали перед глазами. Я посмотрел в небо и попробовал собраться. Я сжал и разжал кулаки. Затем я повернул ключ еще раз.
После нескольких попыток двигатель, наконец, завелся. Скутер ожил, издавая звуки, похожие на вопль умирающего животного. Я рухнул на землю, опустошенный. Глубокая царапина оказалась на уровне глаз. Я поднялся и сильно потер ее носком кроссовка. Скутер был старый, уже покрытый многочисленными вмятинами и царапинами. Это могло пройти незамеченным.
Когда я встал и выпрямился, одну из лодыжек охватило болью. Только тогда я начал проверять свое собственное состояние. К счастью, серьезных травм не было. Был небольшой кровоточащий порез над левой щиколоткой. Бедра и поясница, наверное, будут болеть наутро, но такое уже бывало.
Тэхен наблюдал, как я припарковал скутер и шагнул в закусочную. Он заметил? Я занервничал, но болтал с владельцем настолько непринужденно, насколько возможно. Вскоре пришел следующий заказ на доставку. Мне нужно было снова выходить до того, как я успел хотя бы согреться.
“Эй…”, — Тэхен заговорил со мной, пока я приближался к скутеру. Видел ли он царапину? Я ответил умышленно громко: “Что?”. Чуть поколебавшись, Тэхен подошел. “У меня есть просьба”. “Просьба? Какая просьба?”. Тут зазвонил мой телефон. Я поднял руку, чтобы заставить его замолчать, и отвернулся. Это была мама. Папа попытался выйти на улицу один и упал. Она просила меня отвести его в больницу. Я зажмурился. Гнев нарастал откуда-то из глубин, и я стиснул зубы. Я чувствовал, как мое раздражение медленно поднимается от живота. Снежные хлопья, теперь ставшие заметно больше, падали мне на лицо. Я ездил туда-сюда по скользкой дороге в такую погоду, чтобы не заработать почти ничего. Порез на левой лодыжке болел, а бедра горели. Но я собирался снова сесть на этот скутер. Это был единственный способ заработать те гроши сегодня.
Я понимал, почему он попытался пойти один. Это была его последняя гордость как главы семьи, и его попытка сохранить достоинство как родителя. Но мы не могли позволить себе такую роскошь перед лицом нищеты. Достоинство, гордость, чувство справедливости и мораль только усиливали груз и требовали больше денег. Когда я открыл глаза, Тэхен смотрел на меня. Я передал ему ключ.
Когда мы с отцом сошли с автобуса из больницы, солнце уже село. Большие снежные хлопья продолжали расти и создавали сугробы. Автобус еле полз. Дорога до больницы и обратно заняла в два раза больше времени. Я шел домой, неся отца на спине, и вокруг не было никого, кто подержал бы над нами зонтик. Мои волосы намокли, а руки, придерживающие отца, онемели от холода.
Я сделал привал под вязом после поворота на набережную. Восстановив дыхание, я огляделся. Панорамный вид предстал перед моими глазами. Деревня, укрытая снегом, выглядела спокойной и мирной. Теплые желтые огоньки просачивались через окна разных домов тут и там. Запахи пареного риса и тушеного мяса обостряли мой аппетит. Когда мы пересекли мост и вошли в аллею, собаки начали лаять. Хотя мы жили в этой деревне уже несколько месяцев, собаки все еще лаяли на меня, как на чужака. Мама вскочила, когда мы вошли. “Ему нужно амбулаторное лечение еще минимум три дня”, — я уложил отца в его комнате и вышел. Все еще никаких признаков, что снег прекратится. “Почему вы меня так ненавидите? Хотя бы позвольте мне узнать причину!” — закричал я на собак, которые лаяли изо всех сил. На следующий день я услышал об аварии Тэхена.
Когда я остановился у закусочной возле ручья, я увидел владельца, который разговаривал с офицером полиции. Я инстинктивно замер. Я думал, он пришел за мной. Я повредил скутер вчера. Я мог угодить в неприятности за то, что водил раньше положенного возраста и без водительских прав. Должен ли я бежать домой? Но автобус не придет еще несколько часов. И просто невозможно убегать, когда отец в таком состоянии.
“Ты слышал?” — это была владелица другой закусочной по соседству. Она сказала, что случилась авария, когда Тэхен ехал вниз с горы после доставки. Его тело просто лежало там больше трех часов, пока кто-то из проезжавшей машины не увидел его. Заказчик из деревни с зоной отдыха звонил владельцу закусочной, но никто не отправился на его поиски.
Офицер сказал, что Тэхен был неопытным водителем. Он также обвинил его в том, что он не надел шлем. Я увидел шлем, который я никогда раньше не видел, на стойке в закусочной. Владелец продолжал говорить, что он никогда не заставлял Тэхена отправляться с доставкой и даже пытался отговорить его. Это было правдой. Мы с Тэхеном настояли, что для нас это нормально. Все соседи участвовали в разговоре. Это была маленькая деревня, где все всех знали. У них было воспоминание или два о каждом здесь, будь то кулачная драка, сплетня или предательство. Тут же выплыло несколько историй о нем. Он жил с мамой и сестрой и у него не было отца.
Мама Тэхена корчилась в агонии на скамейке перед закусочной и стенала. Верните моего сына. “Верните моего бедного, бедного сына. Это неправильная смерть…”. Сначала соседи пытались ее успокоить и горевали вместе с ней. Но было холодно, и солнце село рано. Вечером мама Тэхена оказалась одна, и запах готовящегося ужина, как всегда, просачивался через окна. Каждый раз, когда дул ветер, с деревьев вдоль ручья падал снег. Она просто сидела там посреди всего этого.
Я видел, как она сидит одна, когда вез отца домой из больницы. Не понимая этого, я перестал идти и вспомнил место аварии. После того, как я услышал о Тэхене, я прошел по дороге сам. Мое дыхание замерзало и падало на землю ледяными снежинками. Контур тела Тэхена, очерченный белым на дороге, наполовину стерся. Я остановился у его ног. Отсыревшие листья кружились повсюду, и сероватые следы хлорида кальция все еще были позади. Это я мог тут лежать. Если бы я выполнял ту доставку, это мог быть я вместо Тэхена, тогда это был бы мой контур. Это моя семья могла рыдать на скамейке вместо семьи Тэхена.
Я возобновил шаги, когда папа натужно кашлянул. “Намджун”, — позвал меня отец, когда мы пересекли мост и должны были войти в аллею. Как только я замедлил шаг, собаки начали лаять. Отец продолжил слабым болезненным голосом. Это было трудно расслышать, слова терялись среди свирепого лая. Я притворился, что не услышал его.
Прошла еще неделя. деревня быстро вернулась к обычной жизни. Мама Тэхена иногда горько плакала перед закусочной, но никто не разделял ее горя. Люди просто отчитывали сестру Тэхена, пока она не уводила ее. Некоторые говорили, что это была просто дорожная авария. Я начал работать в другой закусочной. На самом деле, мне платили за все доставки в деревню с зоной отдыха. Последовал еще один сильный снегопад, и дорога продолжала замерзать и оттаивать. Заказы на доставку теперь едва капали, но никто не вызывался их выполнять. Я делал пять или шесть доставок в день, и мой доход сильно вырос. Я всегда надевал шлем и защитную экипировку. Я никогда не сводил взгляд с дороги, с каждым нервом на пределе.
Прошлым вечером я выполнил свою последнюю доставку. Я не знал тогда, что она будет последней, но так и было. Зона отдыха закрывалась на зиму в любом случае. Когда я добрался туда, люди собрались в офисе. Казалось, что они обсуждали продажи предприятия. Я не узнал некоторые лица. Возможно, это были незнакомцы, которые только въехали. Пока я клал еду и забирал деньги, один из них начал говорить об аварии Тэхена. Другой незнакомец цокнул языком и сказал, как опасно ездить на скутере в снежную погоду. Незнакомец, который первым упомянул аварию Тэхена, предупредил меня, чтобы я был очень осторожным. Я поблагодарил его за беспокойство. Но я не имел этого в виду. Если бы он был так обеспокоен покрытым снегом склоном и моей безопасностью, прежде всего, он не должен был заказывать еду.
“Знаете, что на самом деле опасно?”, — выпалил незнакомец прямо перед тем, как я закрыл за собой дверь. — “Хлорид кальция и мокрые листья, а не снег сам по себе. Если вы не очень хороший водитель, вас занесет, если вы на них наедете. В тот день был снег? Тогда он, должно быть…”. Его последних слов я не расслышал, поскольку дверь закрылась. Я срезал путь через пустую унылую зону отдыха, прошел через узкий бар с закусками и местную стойку со скидками и направился к выходу.
Я быстро спустился по лестнице. Было ниже нуля, но холод не ощущался. Ключ постоянно выскальзывал из моих пальцев, когда я безуспешно пытался его повернуть. Я сжал и разжал кулак. Старый скутер взревел как безумный и наконец завелся. Я медленно выехал из зоны отдыха. Крутой поворот начинался у знака зоны отдыха. Я повернул направо по широкой дуге, проехал короткий прямой отрезок и добрался до другого поворота, ведущего налево. Это было то самое место, где сначала поскользнулся я, а затем попал в неприятности Тэхен.
Я смотрел вперед и быстро миновал участок. Я попытался убедить себя, что не сводил глаз с дороги ради безопасности, но это была вина. Вина выжившего. Вина за то, что я чувствовал облегчение, что я тот, кто выжил. Вина за то, что не смог выйти вперед. Вина за то, что не заговорил, защищая его навыки вождения, и не признался, что никогда не видел шлема в закусочной. Возможно, я был просто лицемером, притворяющимся, что у него есть совесть.
Я рассыпал мокрые листья в том месте, где упал Тэхен. Я не хотел, чтобы так случилось, но я был ответственен за все это. Я был тем, кто насыпал хлорид кальция. С хорошими намерениями, чтобы не позволить дороге покрыться льдом. На самом деле, я сделал это для себя, потому что искренне верил, что я буду выполнять следующую доставку и ту, что будет после нее. “Знаете, что на самом деле опасно?”. То, что я услышал в закусочной, не выходило у меня из головы. “Он, должно быть, проехал по нему и заскользил”. Если бы я убрал листья, если бы я не насыпал хлорид кальция, был бы он в безопасности?
На автобусной остановке уже было несколько людей, ждущих первого автобуса за день. Я кивнул в знак приветствия и опустил голову. Я старался не встречаться глазами ни с кем. Первый автобус показался в поле зрения.
Автобус медленно остановился. С опущенной головой я вошел в него после остальных пассажиров. У меня не было особого плана. Я просто убегал. От измученного лица мамы. От сбившегося с пути брата. От отца, борющегося со своей болезнью. От судьбы нашей семьи, летящей под откос. От моей семьи, требующей от меня самопожертвования и послушания. От себя, пытающегося отказаться от своего жребия. И больше всего — от нищеты. Нищета разъедает саму суть жизни. Она превращает то, что было бесценным, во что-то незначительное. Она заставляет тебя сдаваться, когда ты не должен. Она заставляет тебя сомневаться, бояться и впадать в отчаяние.
Прошлым вечером я покинул зону отдыха, остановился у закусочной и затем отправился домой. Я не помню, кого я встретил и что я говорил тогда. Все мое тело и разум словно оцепенели. Я не мог сказать, было ли ветрено, холодно, как пахло или кого я встретил. Казалось, мой мозг заморожен. Я двигался на автомате, как зомби, забыв о том, кто я, что я сделал, что я делаю и что я думаю. Из этого состояния меня вывели неистово лающие собаки на входе в аллею, ведущую к дому. В тот момент все мои чувства, которые были парализованы, проснулись разом, и бесконечные сцены из прошлого побежали перед моими глазами: дни разъездов из одного места в другое; момент, когда я заскользил по дороге; я, пресмыкающийся перед владельцем закусочной и конкурирующий с другими парнями, чтобы получить работу в доставке; парни, которые смеялись надо мной; и я, смотрящий на своих ровесников в школьной форме, ожидающих автобуса. Лай собак и вид их угрожающих глаз, наполненных ненавистью, добавился к этим сценам.
Я почти закричал “Прекратите! Что вы хотите, чтобы я сделал?”, но я сдержался. Голос отца звучал в моих ушах. Его дрожащий, болезненный голос. Я думал о том, что он сказал мне тем вечером, когда мы возвращались домой из больницы… То, что я якобы не расслышал, но слышал ясно как день даже сквозь лай собак. То, на чем я останавливался снова и снова с того дня. То, о чем я старался не думать. “Уходи, Намджун. Ты должен выжить”.
Автобус тронулся, чтобы через несколько часов приехать в Сонджу. Я не оставил послания, покидая Сонджу год назад. Сейчас я возвращался в город без предупреждения. Я думал о своих друзьях. Я не общался ни с кем из них. Мне было интересно, что они делали и были ли они до сих пор там. Через окно, покрытое морозными узорами, ничего не было видно. Я медленно написал на стекле пальцем: “Я должен выжить”.
