Квартира, где я проживаю ныне, является моим третьим московским адресом. В этом нет никакой скрытой интриги, просто факт биографии. И с каждым последующим переездом я оказываюсь все дальше и дальше от столь милого сердцу исторического центра. Словно какая-то неведомая центробежная сила стремится отбросить меня подальше, за «черту оседлости». Принимая во внимание наметившуюся тенденцию, нетрудно спрогнозировать, что последующее пристанище судьба может даровать где-нибудь за пределами кольца, скажем, в Новой Москве, поскольку территория старой столицы до зарезу необходима новоявленным «москвичам» с их многочисленной расторопной челядью. Впрочем, подобная участь – удел многих коренных жителей, но речь пойдет не об этом.
Свой неспешный рассказ я поведу о квартире, куда меня принесли из роддома, в феврале далекого 1953 года. И хотя я прожил там с родителями всего четыре года, на сегодняшний день именно это место, по моему ощущению, заслуживает самого подробного изучения и описания. Начну с того, что отдельную жилплощадь в новостройке по 1-й Дубровской улице (дом 8/12) в конце 20-х годов получил, как депутат Моссовета, мой дед Яков Егорович Егоров. Я уже не застал его в живых, но знаю, что именно деду семья была обязана роскошным по тем временам жильем с просторной ванной комнатой, лифтом и другими удобствами. До этого многочисленное семейство Якова Егоровича проживало по различным адресам, разбросанным в пределах Рогожской заставы.
Означенный дом являлся частью плановой застройки для работников местных предприятий, а также для семей военнослужащих. Аналогичные авангардные постройки конструктивистского толка можно встретить и в других районах Москвы: Пресня, Шаболовка, ул. Усачева. При возведении нашего дома в 1927 – 1929 гг. архитекторы учли ошибки первой версии корпусов подобного типа, когда из-за несовершенства планировки, было затруднено проветривание внутренних помещений. Окна же в просторной квартире деда распахивались на две стороны: на проезжую часть улицы и во двор, что усиливало естественный вентиляционный эффект.
Приехав в дореволюционную Москву со Псковщины, Яков Егорович, судя по всему, решил обосноваться в первопрестольной, «всерьез и надолго». Наделенный природной силушкой, он устроился в вагоноремонтные мастерские Московско-Курской железной дороги, в кузницу, молотобойцем. Женился на коренной москвичке Анастасии Георгиевне Рябичевой (моей бабушке) и народил с ней четырех детей, Николая, Валентину, Анну и Антонину (младшая из которых стала моей мамой). Обладая не только рабочей смекалкой, но и другими достоинствами, был избран в депутаты Московского городского совета. Позже, получив за свои заслуги отдельную квартиру, дед Яков, вероятно, немало гордился ею и дорожил: ведь теперь он не только свою семью обеспечил коммунальными удобствами, но и мог достойно принять у себя многочисленную родню из провинции. Отказа в этом не было никому! Крыша на Дубровке предоставлялась всем, а для жены и детей младшего – репрессированного – брата Владимира она и вовсе на долгое время стала жизненно необходимым пристанищем. Мои кузины из Крыма, потомки Владимира Егоровича до сих пор с благодарностью вспоминают благородный и по тем временам весьма рискованный поступок деда Якова.
В военное лихолетье, отправив родных в эвакуацию в Казахстан, глава семейства оставался в осажденной Москве. Благодаря этому при возвращении всех обратно проблем с жилплощадью не возникло. Ведь многие, оставшиеся без присмотра, квартиры порой заселялись людьми, потерявшими кров. Из-за близости предприятий оборонного значения, район часто бомбили, и дед вместе с другими оставшимися жильцами дежурил на крыше дома: тушил зажигательные бомбы. Оборудование завода им. Войтовича, где трудился Яков Егорович, было частично вывезено в Красноуфимск. На площадях завода в Москве в это время производили: снаряды, детали реактивным минометам «Катюша», бронепоезда, санитарные поезда.
Мама рассказывала, что однажды ее отец чуть не лишился рассудка, узнав, что в бомбоубежище, где обычно близкие пережидали налет, попал многотонный фугас. Было много погибших. Дед узнал об этом на работе. Однако в тот день, по счастливой случайности, семья укрывалась от бомбежки в другом месте. После этих переживаний Яков Егорович решил ускорить отправку родных в эвакуацию, в Арысь (Казахстан). В Москве с отцом оставалась средняя дочь, Анна. Будучи выпускницей музыкального училища им. Глазунова, она активно выступала в составе фронтовых бригад. А для временных переселенцев началась непростая жизнь в далекой азиатской республике, по съемным квартирам, среди людей с иным, непривычным жизненным укладом. Можно только догадываться, с какой радостью, когда наступил срок, семья вернулась обратно в уют московской квартиры.
К середине 1950-х годов квартира на Дубровке, ввиду разрастания новообразованных молодых семей, оказалась перенаселенной и в результате сложного размена, я с моими родителями стал обитателем коммуналки на 1-ой ул. Машиностроения. По сути, в коммуналку с соседями, превратилось и родовое гнездо.
Покинув родные пенаты в 1957 году, мы на протяжении десяти лет, пока там еще оставались жить мамины сестры, продолжали наведываться к ним в гости. Подобные визиты, как правило, совмещались с купанием в ванне, поскольку в нашем коммунальном «раю» таковой не было. Правда, отец мой предпочитал посещать настоящие ( Тюфелевские) бани с парилкой и березовым веником. Впрочем, это не мешало ему на семейных праздниках с неподдельным задором исполнять «Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру», воистину, гимн Маяковского ванне. С особым чувством батя произносил строки поэта:
«Придешь усталый, вешаться хочется./Ни щи не радуют, ни чая клокотанье.
А чайкой поплещешься -- и мертвый расхохочется от этого плещущего щекотания».
Вскоре и я был приобщен к таинствам парилки, однако ощущение телесного блаженства от пребывания в большой теплой купели с резиновыми зверушками и игрушечными корабликами возобладало тогда над прочим. Неповторимую прелесть купанию придавало узкое окошко в ванной комнате, за которым открывался загадочный вид на вечернее небо и мерцающие огни дома напротив. Видимо интерес к поэзии пробудился уже тогда и понравившиеся стихи, с голоса отца, осели в памяти навсегда.
«Как будто пришел к социализму в гости, от удовольствия захватывает дых.
Брюки на крюк, блузу на гвоздик, мыло в руку и… бултых».
(Символическая встреча с социализмом состоялась лишь в апреле 1975-го года, когда мы переехали в новостройку на Рязанском проспекте.)
Но вернемся во двор моего детства, который являл собой условно ограниченную территорию, так как соседние здания образовывали замкнутое пространство, посредине которого красовались останки фонтана. Некогда он был действующим, и маленькая Тоня (моя мама), обучаясь езде на велосипеде, частенько въезжала в его высокий бортик. Припоминаю также эстраду-ракушку, где по праздникам выступали самодеятельные коллективы. Обитатели окрестных домов, чинно разместившись на лавочках, внимали артистам и таким образом приобщались к культуре. Со стороны улицы двор отделяла ограда с воротами и калитками, над которыми красовались вазоны для цветов, увы, в них не произраставших. Зато по весне там колосились попавшие туда самосевом сорняки.
По нормам и правилам безопасности тех лет рядом с окнами нашей квартиры проходила пожарная лестница. По прямому своему назначению она, слава Богу, ни разу не использовалась, а вот недобрую службу невольно сослужила. За неимением холодильника в зимнее время продукты (для лучшей сохранности) вывешивали в авоськах за окно. Так поступили и в тот злополучный день. Только в канун новогоднего торжества «потребительская корзина» была куда обильней, чем обычно. Не буду описывать реакцию потерпевших, обнаруживших за окном вместо праздничного набора лишь обрезанные ручки, добавлю только, что кто-то из домашних иронично посетовал о не вложенной туда бутылки спиртного, тогда бы у воришек был бы полный новогодний комплект.
В соседнем подъезде дома, на втором этаже находился детский сад, который ваш покорный слуга имел «удовольствие» посещать. Запомнилась застекленная веранда, расположенная в угловой части здания, точно над входом в магазин. Здесь детей в спальных мешках укладывали в «тихий час». Именно в этом «дошкольном учреждение» произошли события, описанные мною в рассказе «Самолет и баклажан». В нашем здании, на радость детям и взрослым, успешно функционировал «придворный» кинотеатр «Маяк» (с ним связан рассказ «Сандалики»).
Несмотря на малый размер помещения, просмотровых залов, было два и перед вечерними сеансами в фойе артисты филармонии исполняли под рояль популярные песни тех лет. В том числе и «Неудачное свидание». Помните историю двух незадачливых влюбленных:
Мы были оба :
-Я у аптеки!
-А я в кино искала Вас!
-Так , значит, завтра
На том же месте, в тот же час.
Сюжет, озвученный в песне, вполне мог произойти с местными жителями.
Для ясности картины добавлю, что в другом крыле дома, (за углом от кинотеатра) была аптека, давшая название ближайшей остановке городского транспорта. Под ее сводами, в отличие от соседствующего продмага, всегда царили тишина и порядок. Здесь невозможно было представить, как продавец, общаясь с кассиром, мог крикнуть через весь торговый зал: « Клава, перебей покупателю яйца на яичный порошок», или « Зина, выбей товарищу мозги». Аккуратные и внимательные фармацевты отпускали лекарства с магическими названиями: «Бриллиантовая зелень» или «Капли датского короля» и т. п. Припоминаю услышанную в детстве шутку, оцененную лишь с годами: « Можно ли забеременеть от «капель датского короля»? Ответ: «Да, если их закапывает сам король». Букет лекарственных ароматов, наполнявших аптечное пространство, остался в памяти запахов навсегда. Из фотографии видно, что после реконструкции дом переживает второе рождение. Добротная основа позволила строителям добавить несколько этажей и вдохнуть в здание новую жизнь ( до этого оно много лет сиротливо стояло, зияя пустыми глазницами окон). Но свою первозданность дом, увы, потерял...
Готовя этот материал, я обратился к двоюродному брату Ивану, обитающему ныне в Швейцарии. Он старше меня на два года и прожил в «родовом гнезде» дольше т.ч. ему было, чем поделиться.
«Мы жили в квартире номер 10 и площадке была еще одна квартира под номером 9. В ней жила семья профессора Крыжановского. Я точно не помню, какова была его специализация, по-моему, что-то связанное с биологией, но я могу ошибаться или быть под впечатлением от многочисленных старых томов «Жизни животных» Брема на полках в кабинете профессора. Но суть не в этом. У меня сложились очень интересные отношения с женой профессора. Она поощряла меня писать стихи и даже под большим секретом давала печатную машинку профессора, чтобы я мог одним пальцем их печатать. Единственных условием было то, что я должен давать ей их читать. Но суть опять не в этом. Со слов жены профессора у неё была знакомая, профессорша подчеркивала: именно знакомая, а не подруга! (мне кажется, что она её недолюбливала), которая несколько раз приходила к ним в гости со своим другом. Интересно то, что знакомую звали Лиля Брик, а друга -- Владимир Маяковский. Я, конечно, не могу ручаться за достоверность её рассказа. А с другой стороны, почему бы и нет, еврейские связи, как правило, достаточно крепкие».
От себя хочу добавить, что квартира, которую Маяковский занимал совместно с Бриками, находилась -- по московским меркам – совсем недалеко (в районе Таганки), а по сему, полагаю, свидетельства профессорши не безосновательны. Да и разговор о поэте зашел не случайно. В школе, где учился брат, 14-го апреля 1966 года открылся музей Маяковского. С гордостью могу сообщаю, что Иван был одним из активных участников его создания.
Нелишне упомянуть еще об одном сюжете, связанном с этим местом. Из окон нашей квартиры на пятом этаже открывался вид на пустырь, где позже построили Дом культуры 1-го ГПЗ. Но наступили времена, когда завод не мог финансировать работу различных кружков и секций, располагавшихся там. Дом культуры был преобразован в Театральный Центр «На Дубровке». За столетие (25 августа 1903 года) до трагических событий, разыгравшихся там, Иван Алексеевич Бунин написал строки, где проглядывает невольное пророчество …
«Норд-остом жгут пылающие зори.
Острей горит Вечерняя звезда.
Зеленое взволнованное море
Еще огромней, чем всегда.
Закат в огне, звезда дрожит алмазом.
Нет, рыбаки воротятся не все!
Ледяно-белым, страшным глазом
Маяк сверкает на косе».
ТЦ подвергся нападению чеченских террористов, когда там шел мюзикл «Норд-ост». «Зеленое взволнованное море» ассоциируется со знаменем исламистов, того же цвета. Погибшие зрители оказались сродни рыбакам, которые «воротятся не все». И даже, упомянутое выше, название кинотеатра «Маяк» звучит символично.
Я никогда не приезжаю в этой район специально, чтобы поностальгировать по прошлому, но если по воле случая оказываюсь здесь, то уже не сопротивляюсь наплыву светлой и грустной волны воспоминаний. Задав однажды себе вопрос: «Хотел бы ты вернуться сюда на жительство» я ответил бы «Нет». Ведь взирая на эти места со стороны, я неизменно ощущаю отзвуки прошлого. Поселившись же внутри заветного пространства, у меня может, как теперь говорят, произойти полное обнуление этого чувства
Недавно узнал, что дома этого квартала причислили к архитектурному наследию. Даже цена от этого на местные квартиры поднялась. Но можно ли считать памятником архитектуры мой бывший дом, когда в угоду неким толстосумам он был основательно переделан (см. фото 3).Мне кажется, что поменяв «начинку», следовало сохранить внешний облик, столь характерный для тех лет.