Соавторы: Оксана Бельчикова, Светлана Диденко
— Выпьем, Гурьян! — горестно опустив голову, предложил уже изрядно захмелевший Прохор Баканов, — крепкого сложения, темноволосый мужик. Прохор слыл одним из самых богатых в Богулёве — большом селе, расположенном недалеко от Хабаровска. Добро он своё наживал, как и отец, работая на приисках. Скопил капиталец, земли прикупил, скотинку — расширил предками завещанное хозяйство, семьёй обзавёлся. А тут революция случилась… Новым властям зажиточный единоличник был как кость в горле.
— Отчего ж не выпить, кум дорогой? — тихо ответил Гурьян, щуплый, светловолосый, одетый в кожанку мужичок.
В этот момент в светлицу вошла Аксинья — жена Прохора, женщина видная, высокая, светлоглазая и, поставив на стол закуску, внимательно посмотрела на кума. Гурьян от её взгляда весь сжался.
— Иди, Аксинья, иди. Нам с кумом потолковать о делах надо. Не женское это дело,— обратился Прохор к жене. Женщина покачала головой и вышла.
— Да ты ешь, — Прохор вернулся к разговору с Гурьяном. — Аксинья на зиму грибов, капусты засолила. Всему пропадать теперь... Всё, что бог дал... что нажито было тяжким трудом... Эх! — он махнул рукой.
— Прохор, слышь, бежать вам надо. До границы рукой подать. Ну, а новая власть — она, брат, строгая. Как им объяснишь, что ты хороший, работящий мужик, а не мироед какой-то? Кулак, ты и есть кулак для них. Вон, домину какую отгрохал, — с плохо скрываемой завистью пробормотал Гурьян, недобро блеснув глазами. — Ты мне не чужой, кум. Детишек твоих жаль, пропадут без тебя! Решайся! А я мужика одного знаю, верного, живёт в Леоново. Он все тропы знает. Как началось раскулачивание, многих уже перевёл на ту сторону. Этим и живёт. Одно запомни, кум — скарб не бери, идти надо налегке, деньжат возьми, а золотишко, ценности какие, это припрячь! У тебя ведь имеется... ех-хе-хе. На границе, если не повезёт, всё отберут. Как всё уляжется, вернёшься потихоньку и заберёшь. А с деньгами, да на новом месте — крылья расправишь, заживёшь!
— Гурьян! Если выйдет, всю жизнь бога за тебя молить буду! Спаситель ты наш! — пьяный Прохор попытался его поцеловать, но Гурьян брезгливо отвернулся, придержав кума рукой.
— Ладно, ладно. Чай не чужие будем. Мужика Карасём кличут. Хата его первая, как в село въезжаешь, на отшибе. Скажешь — от меня.
Прохор согласно кивнул.
Улыбаясь своим мыслям, Гурьян вышел из дома. Потянулся на крыльце и зашагал к своей хате. «Дело сделано, — размышлял он. — Сейчас Прохор кинется свои побрякушки прятать, а я, как их заберут, в доме пошарю, да и найду клад».
Гурьян, исполняя обязанности писаря при новой власти, знал, что в ОГПУ выписан ордер и одна дорога ждёт семейство Бакановых — в лагеря. Завтра за ними придут. И в его же обязанности входит дом опечатать, до особого распоряжения.
«Как опечатаю, так и распечатаю. А клад найду, так опять опечатаю, и никто не узнает. А потом уеду из села куда подальше, да заживу по-людски», — думал Гурьян.
***
В эту ночь Аксинья Баканова спала плохо, её мучали кошмары. Очнувшись от одного из них, она слезла с полатей и вышла босиком в сени, испить водицы. В сенях её встретил Мурзик, рыжий кот, и начал тереться о ноги. Когда Аксинья напилась воды из ковшика и уже собиралась возвращаться в избу, Мурзик как-то странно мяукнул. Аксинья взглянула — а где Мурзик-то? Оглядела сени — нет никого. Только в углу что-то тёмное и мохнатое шевелится и глухим голосом тихо бубнит:
— Хозяйка! Дорога дальняя всему твоему семейству предстоит. Только ты смотри, позаботься о том, чтоб серебро ваше да злато фамильное здесь остались, в тайнике. Нельзя вам их с собой брать. Возьмёте — все равно потеряете. А оставите здесь — сгодятся они в трудную годину. Может вам, а может детям вашим и внукам. А уж я посторожу, не волнуйся.
Аксинья сразу сообразила, что это был домовой, который любил иногда под видом кота Мурзика путаться под ногами, да молоко парное клянчить.
Сказал и пропал, как не было. Мурзик опять о ноги трётся, мурлычет.
Вернулась Аксинья на полати, легла, а сон нейдёт. Да ещё Прохор рядом расхрапелся, заливается соловьем. Только ближе к утру забылась Аксинья. Проснулась — уж и не разобрать, сон то был, или нет. Однако, мужу всё рассказала. Тот, зная, что Аксинья баба толковая и частенько видит то, что другим неведомо, согласился оставить ценности в тайнике, с собой же взять самую малость, чтобы на дорогу и обустройство на чужбине хватило.
***
Знал Прохор — оставалось только день ему в родном доме жить, большом и просторном, построенном для детей и внуков. И больно, и обидно было, да делать нечего! Пока Аскинья узлы вязала, да харчи стряпала в дорогу, собрал он всё ценное, семьей его не одним поколением нажитое, да в жестяную коробку из-под печенья уложил. Благо, брат его на прошлое Рождество из города гостинец племянникам привез. А уложив, в погреб спустился: в кирпичной кладке заповедный кирпичик вытащил, деньгу достал, а коробку с побрякушками оставил. «Деньги-то они завсегда сгодятся. А это, бог даст, ещё и послужит нам, как жена говорит!» — подумал Прохор. Помолился, кирпич на место вернул, перекрестился. Взял бумажку, женой писаную, и прочел с чувством заговор старый. То был договор с домовым на хранение клада от воров да лихих людей. «Только кровь моя родная на сей клад право имеет, на то и уповаю!» — прочитал Прохор последние слова и бумажку на свече спалил. Вылез из погреба, замком запер и пошел жене помогать в дорогу собираться.
Не успели погрузить нехитрый скарб на телегу, как явились ОГПушники, винтовками вооружённые. Постановление зачитали о раскулачивании и ордер на арест Прохору предъявили, как «врагу трудового народа». Из телеги всё поскидывали, и описать Гурьяну велели. Лошадь и телегу «собственностью народной» объявили, а семью Бакановых на той телеге под охраной в район отправили. Аксинью с Прохором под конвоем на вокзал, а детишек в приют определили. Так и сгинули Бакановы в лагерях да на пересылках.
***
Уж совсем стемнело, когда Гурьян тишком пробрался к дому Бакановых, сломал печать, тихонько открыл дверь ключом, хранящимся в сельсовете, и внутрь прокрался. Там запалил керосиновый фонарь и крышку подполья открыть попытался. Знал, что Прохор где-то там тайник сделал. Да не тут-то было! Сила неведомая схватила его за шиворот, приподняла, да об пол шарахнула. А потом набросилось на него что-то огромное, страшное, с горящими глазами, и злобно шипящее. Душа в пятки ушла. Кинулся Гурьян вон из избы, за порог запнулся, сверзился с крыльца, да так неудачно, что ногу сломал. Но страх со двора погнал: выполз Гурьян с трудом на дорогу и кричать начал. Тут его услыхали соседи, до дому донесли, фельдшера местного вызвали. Местный эскулап ногу Гурьяну починил, да только он на всю жизнь хромым остался.
Наутро председатель обнаружил, что печать на дверях дома Бакановых сломана. Вошёл в дом, думал, мародеры здесь побывали — ан нет, все чин-чинарём, вещи на месте. Стал Гурьяну вопросы задавать — тот только охает, да ахает, — ничего не знаю, не ведаю. Пожал председатель плечами и подписал бумагу о переводе дома и хозяйства «кулацкого» в собственность колхоза. С тех пор Гурьян к дому Прохора близко не подходил, всегда норовил стороной обойти. А в доме странные вещи твориться стали. Кто только не жил в доме Бакановых с тех пор — на всех несчастья сваливались. Счетовод жил — заболел болезнью неизвестной и помер. Председатель колхоза жил — так вся его семья от тифа полегла. Обрастал дом сказками да сплетнями, дурную славу приобретал. Так и остался бы дом бесхозным, но на собрании решили отдать его под библиотеку.
А потом настали военные годы.
Продолжение читайте здесь!