Начало интервью ЗДЕСЬ
Испытываете ли вы волнение, мандраж, когда ждете первых откликов на книгу, когда выступаете перед читателями?
Ну, давайте разделим эти две вещи – волнение и мандраж. Мандражирование настигало меня только перед музыкальными экзаменами. Когда ты, волнуясь, выходишь на сцену, чтобы поговорить с людьми, что-то им рассказать, то своим голосом ты все-таки владеешь и как-то себя контролируешь. А когда волнуешься за инструментом, руки дрожат. Вот с этим совладать трудно. Если же исполнить надо, скажем, рапсодию Листа или концерт Шостаковича, которым я заканчивала консерваторию, то это очень сложно. Поэтому мандраж – это мандраж. Его оставим.
А волнение – оно, конечно же, присутствует. Понимаете, твоя книга – это ведь детище. Ты сидела за компьютером, не поднимаясь, практически 12–14 часов в день. Когда работа закончена, ты будто после харакири – нутро навыворот, ты с содранной шкурой – притрагиваться больно. Так было и с последней книгой. Конечно, это, как сейчас говорят, волнительно и даже страшновато.
А нам, читателям, кажется, что это такой радостный, приятный труд – полет фантазии, игра словами, образами!
Когда я приехала в Москву представлять «Наполеоновский обоз», мои менеджеры сказали: «Дина, вы так прекрасно говорите, а давайте мы будем делать подкасты». Я: «А что это такое?» Они: «Ну, это просто легкий треп, который мы будем записывать как короткие видеосюжеты». – «О чем?» – «Ну, вы же можете о чем угодно! Вот только что, когда пили чай, вы рассказывали о своем путешествии». – «Нет, ребята, так не бывает. Вспомните Александра Пушкина: экспромт должен быть тщательно подготовлен!» Но они меня все-таки загнали в студию, я надела наушники – «ну, попробуйте!» Я: «Ну так о чем все-таки?» – «Ну… вот снег выпал».
И я стала говорить о снеге, о детстве, о Ташкенте. О том, как редко там бывают зимы, но зато если бывают, то суровые, о том, как я добиралась из школы в заснеженном трамвае, как мама нас с сестрой возила на санках – и так далее, и так далее. И когда я остановилась минут через двадцать пять, увидела за стеклом… они сгрудились там, все эти ковбои мои, и звукооператор, и девочка, которая следит за правильностью ударений, – сгрудились и смотрят. Я: «Че смотрите, эй!» Они включили звук: «Дина, ну почему, когда вас просят просто выдать легкий треп о снеге, обязательно получается грустно?»
Так вот подкасты… Казалось бы – что? Ну, вспоминаешь какой-нибудь случай, можешь, например, рассказать, как ты на 18-летие подарила дочери поездку в Венецию, и там случилось то-то и то-то. Самое обычное! То, что я рассказываю на кухне, когда приходят друзья, забавные какие-то моменты. Записать их – это одно. Но когда просто трепись – не могу! Какая-то пинта крови все равно должна уйти. Я сажусь и пишу, потом переписываю, потом переиначиваю, дальше что-то переставляю местами… А казалось бы – это всего-навсего подкаст. Он не написан, он только звучит. Но все равно это мучительно. Что уж говорить о книгах.
Ваши герои – это всегда чистый вымысел? Или иногда берете за основу реальных людей?
Вы знаете, чтобы вот такой литературно очищенный персонаж существовал в реальности, это редчайший случай. Вспомните Гоголя: если бы нос такого-то приставить к ушам такого-то и так далее. Тут, конечно, начинается работа писательской фантазии. Однако иногда на изнанке воображения отпечатываются какие-то совершено летучие картинки, которые надо потом вынести на лицевую сторону, описать, но в процессе этого воображение обязательно что-то довязывает, вывязывает какие-то дополнительные узоры.
В моем огромном наследии, моем литературном приданом, тем не менее, есть некий образ, который практически нетронутым перешел в литературу. Это образ старухи скульптора Анны Борисовны из романа «На Верхней Масловке». Вот она взята, можно сказать, целиком – во всех своих противоречиях, в свойственной ей оскорбительной прямоте, в ее невыносимом умении сказать что-то обидное человеку. Вот она, Анна Борисовна, а на самом деле Нина Ильинична Нисс-Гольдман, давно умершая, живет в облике Алисы Бруновны Фрейндлих, сыгравшей ее в фильме, живет в театральных постановках и, конечно, в самой книге, переведенной на множество языков.
Есть ли у вас сокровенный замысел, который вы в своем сердце лелеете и когда-нибудь обязательно воплотите?
Да, у меня была книга, которую я хотела воплотить – и воплотила. Это как раз «Одинокий пишущий человек». Как вы сами чувствуете по названию, она достаточно болевая. Хотя там много смешных историй – я не могу без них. Я считаю, что вот эти краски – они должны быть рядом: и драма, и комедия, и гротеск, и трагедия – это все должно быть перемешано. Я люблю такие густые похлебки. Это та самая книга, отдельные мысли, положения, истории, которые я всю жизнь держала в себе, думая, что вряд ли дойдет до них очередь. Но вот она дошла.
Читайте на нашем канале:
Окончание ЗДЕСЬ, подпишись на наш канал!
Беседовала Марина Бойкова, Москва, специально для «Лилит»