Согласно отчету Росстата, падение ВВП России в минувшем году составило 3,1%. Как уточнил, выступая на этой неделе в Госдуме, глава Минэкономразвития Максим Решетников, данное падение оказалось существенно ниже прогнозов, представленных ранее.
Как сообщил министр в рамках «правительственного часа», в сложных условиях, в которых оказалось мировое сообщество из-за пандемии COVID-19, экономика России показала наибольшую устойчивость. Во многом на этот результат повлияли вовремя введенные правительством санитарно-эпидемиологические ограничения и меры поддержки граждан и бизнеса.
Действительно ли показатель падения ВВП в 3,1% хорош, или он мог быть еще меньше? – Этот вопрос «Финансовая газета» адресовала доктору экономических наук, руководителю департамента корпоративных финансов и корпоративного управления Финансового университета при правительстве России Константину Ордову.
– Я думаю, что это можно отнести в заслуги правительства. Но заслуга связана не с феноменальным объемом беспрецедентной прямой помощи, которую мы видели в Соединенных Штатах Америки и других развитых странах. Заслуга в том, что удалось пролоббировать внутри правительства целесообразность и необходимость дополнительных расходов на поддержку экономики, и то, что какие-никакие средства были потрачены на прямую помощь гражданам, какие-то дополнительные социальные выплаты, помощь безработным.
Опять же, надо отметить, что и Банк России сыграл гораздо большую роль в этом вопросе, чем Министерство экономического развития, понизив ключевые ставки и купировав банковский кризис, который назревал. И это, на мой взгляд, даже больше поддержало экономику, чем те меры от правительства, которые измерялись триллионами рублей: раньше такие суммы мы видели лишь в рамках госпрограмм, а теперь узнали, что эти госпрограммы были частично перекроены под решение насущных задач и проблем.
Еще во втором квартале, глядя на все, что происходит, мы понимали, что падение экономики составит, скорее всего, 7%. Потом, в третьем квартале, нам казалось, что оптимистичным было бы 5%. К концу третьего и началу четвертого квартала для нас даже не реальным, а именно оптимистичным было падение в 4%. Даже в декабре мы еще гадали – будет ли 3,5% или это тоже слишком оптимистично.
Но, тем не менее, по итогу года мы вышли на эти 3,1%. Так что, если бы не поддержка правительства, мы бы эти 5% все же увидели.
– По данным экспертов ООН, мировая экономика в прошлом году обвалилась на 4,3%. Получается, что Россия с ее показателем на уровне 3,1% впереди планеты всей? Насколько корректно сравнение этих показателей?
– Утверждать, что «впереди», довольно трудно. Дело в том, что наша экономика не в полной мере отвечает структуре самых передовых экономик развитых стран. В процессе кризиса всегда какие-то страны, какие-то структуры экономики выигрывают, какие-то проигрывают. Так, в Америке по итогам второго квартала экономика упала больше, чем на 30%, в Европе – почти на 40%, в Англии – почти на 70%. Китай в первом квартале, а у них все началось раньше, потерял 33% ВВП. Паника была колоссальная, это было беспрецедентно даже по меркам Великой депрессии, которой мы, экономисты, пугаем всех обычных граждан.
А российская экономика, если мне память не изменяет, в годовом выражении во втором квартале, то есть на пике, падала всего на 10%. То есть, если у нас падение, в сравнении с развитыми странами было как минимум в три раза меньшим.
Впрочем, это связано со структурой: у них в ВВП достаточно большую долю занимает сфера услуг, которая пострадала сильнее всего. Ровно с этим у них было желание оказать прямую помощь, чтобы через потребительские расходы этот существенный сектор экономики поддержать. То есть, не прямой помощью частным предпринимателям, а именно через платежеспособный спрос, через потребление.
У нас же сфера услуг не имеет такого веса в ВВП и такого радикального значения, но все падение де-факто было связано с негативной конъюнктурой на сырьевых рынках. Мы с вами увидели, что наибольший отрицательный вклад – падение цен на нефть и газ, падение объемов. В сфере услуг, конечно, тоже – гостиничный бизнес, туризм, транспорт – то есть все те вещи, которые во всем мире пострадали, у нас тоже были не в лучшей форме, мягко говоря, – там падение составило 30-40%. Но поскольку в нашем ВВП эти сферы занимают незначительное место, мы этого особо не заметили.
Но мы тоже увидели всплеск безработицы, увеличение количества граждан за чертой бедности. И, к сожалению, ситуация продолжает негативно развиваться.
То есть, с одной стороны мы хвалим правительство за то, что показатель в 3,1% – это прекрасно и хорошо, а с другой стороны, наши власти показали нежелание тратить деньги, попридержать. Ведь за этот кризис резервный фонд у нас увеличился. Если все другие страны пытались тратить свои резервы, чтобы купировать кризис, то у нас к этому подошли как-то очень избирательно: резервный фон мы сохранили и преумножили, зато это теперь для нас может аукнуться долгим периодом восстановления.
– По итогам нынешнего года Минэкономразвития предполагает рост ВВП в пределах трех процентов. Насколько оправдан этот прогноз?
– Сейчас – да, мы ожидаем в этом году 3%, в 2022-м – может быть даже 4%, но дальше – 2% и меньше роста ВВП. А такой рост нам даже не позволит сохранить реальные доходы населения.
Так что тут доблесть явилась не какими-то отчаянными попытками действий со стороны правительства и Минэкономразвития, а некими минимально необходимыми шагами, не позволяющими нам рассчитывать на существенный отскок. Шаги эти не связаны с перестройкой и реформированием экономики, переформатированием внутри российской экономики отраслевой специфики.
У нас, вроде как пережили 2020 год и все перекрестились, теперь будем говорить о том, что на фоне других стран – хорошо. Однако США и другие развитые страны в этом году вырастут быстрее, чем мы. У них и так потенциал выше, а нам, чтобы их догонять, надо расти заметно быстрее.
Да и черт бы с ними – догонять. Нам бы для того, чтобы перестать снижать реальные доходы населения, нужны темпы роста достаточно большие. А в результате вот такой экономии средств резервного фонда, мы не заложили того фундамента, на котором мы могли хотя бы рассчитывать на какое-то качественное изменение российской экономики.
Кризисы нам даны не только для того, чтобы мы падали в обморок и бегали с выпученными глазами. Кризисы – это созидательное разрушение. С рынка должны уйти компании и отрасли, которые не отвечают современным тенденциям и веяниям, технологическому укладу – мы с вами переходим в цифровизацию; которые не достаточно эффективны, а им на смену должны прийти молодые бизнесы современной экономики, способной более эффективно действовать, создавать новые рабочие места.
Мы видим, что некоторые изменения у нас, конечно, происходили, но было это очень точечно, несистемно, и с точки зрения государства мы не увидели ничего, кроме каких-то негативных слов о том, что налоговое бремя нужно увеличить. По сути, в прошлом году мы увидели, что единственное, что хоть как-то поддержало доходы бюджета, это были налог на доходы физических лиц, социальные отчисления с заработных плат и т.д. То есть де-факто основой экономики остаются граждане, а бизнес и сырьевая рента – очень волатильны.
И в этой связи каждый раз, оборачиваясь на минувший 2020 год, начинаешь понимать, что отдавая должное правительству за все сделанное в период пандемии, тем не менее, можно упрекнуть власти в упущенных возможностях. Кризис нам давал эти шансы, чтобы иначе взглянуть и на экономическую программу развития России, может быть, внести некие реформы в налоговую систему, в пенсионную.
Это было время, когда мы готовы были бы согласиться с какими-то радикальными предложениями, но их не последовало. И, тем самым, банальное восстановление российской экономики в 2021-2022 годах будет исключительно связано с конъюнктурой на сырьевых рынках. Нефть восстановится, снимутся ограничения по нашему топливно-энергетическому комплексу, мы снова начнем поставлять газ в полном объеме в Европу, цены на него опять же если увеличатся, то вроде бы и российская экономика восстановится. Однако это не тот путь, который может радикально, и как мы хотим изменить уровень оплаты труда, качество жизни, уровень пенсионного и социального обеспечения.