Есть такой удивительный очень короткий и очень французский рассказ «Тишина». Написал его Бернар Фрио. Текст перевода есть в интернете. Действие рассказа происходит в школе. Учительница орет на детей: "Тишина!Успокоились и пишем!" Главный герой считает сколько раз она уже прокричала слово "тишина". И вот на 48-ом вопле мальчик не выдерживает, вскакивает в орет в ответ: "Сами Вы тихо! Помолчите и дайте уже сосредоточиться." Учительница впадает в шок и начинает задыхаться. Дети приносят банку воды. А учительница... плюх! Запрыгнула в банку и давай бультыхаться в воде. Дети спокойно доделали задания и думают, если учительница еще немного поплавает, то и на музычку время останется.
Все! Конец рассказа.
На курсе литературного мастерства нам объяснили, что у них "в европах" любят так -- открытый конец и полный простор для фантазии читателя. А у нас тут нужно чтобы все было хорошенечко доделано. Задали написать "русское" продолжение рассказа, чтобы был логичный конец и обязательно мораль.
Я три дня ломала голову. Не могла найти в нем не то что мораль, но даже какой-либо смысл. На четвертый день осенило -- пришли целых 4 варианта концовки. Написала. Редактор сильно похвалил. Радовалась как дитё. Испытала самый натуральный творческий подъём.
И тут подумала, а может нам тоже нужно больше историй с открытым концом? Может нужно детям давать возможность креативить, выдумывать, шалить.
Как считаете? Пишите в комментах.
Ниже делюсь своей концовкой. Буду рада, если просигналите понравилось или нет.
«...Если она ещё немного побудет в банке, я успею сделать математику, а может быть, даже послушать плеер».
Так и вышло. Учительница отрастила хвост и треугольный плавник и продолжала нарезать круги по банке. Мы закончили все дела и начали тихонько перешептываться, подглядывая на учительницу. Она не реагировала. Мы осмелели. Через некоторое время в классном шкафу от нашего гвалта уже звенели пробирки.
Первым вызов принял директор. Он залетел в класс с воплем: «Что тут вообще происходит?!» и грозным выражением на лице. Заметив банку с учительницей, директор слегла присел и на несколько секунд застыл в странной позе. Только глаза бегали —на класс, на банку, на класс, на банку. Потом директор пришел в себя и заорал:
— Что за безобразие! Да как вы смеете издеваться над учителем?!
Директор голосил около пяти минут. При этом сумел шестнадцать раз употребить слово «безобразие». Я сосчитал.
Когда директор в семнадцатый раз завёлся про безобразие, Давид не выдержал. Он запрыгнул на стул и рявкнул:
—Сами Вы безобразие! Учительница вообще первая начала!
Давида нужно понять. Он у нас будущий писатель и терпеть не может однообразную речь.
Директор мелко затрясся, и сжав кулаки, взвыл:
—Да вы! Да вы просто маленькие … — доорать фразу до конца он так и не смог. Наверное, вспомнил, что обзывать детей ему по должности не положено. Вот ругательство и встало ему как рыбья кость поперёк горла. Директор начал часто моргать, хвататься за галстук и кашлять. Мы поняли — сейчас задохнется и принялись похлопывать директора по спине. А он выгнул спину, дернул хвостом и превратился в кота.
Директор решил скачками прорываться в дальний угол класса, чтобы там затаиться на шкафу. По дороге снес кучу классного инвентаря и перевернул стеклянную этажерку.
На шум прибежала уборщица. В места школьных погромов она всегда прибывала первой. Это и понятно — ей же ликвидировать последствия. Профессионально оценив ситуацию, уборщица начала орать:
—Загнали учительницу в банку, а директора — на шкаф! А самое жуткое — устроили тут беспорядок! Да как вас земля носит?! Вы же не дети, а наказание какое-то! — верещала уборщица.
Тут Мари не выдержала и взвизгнула:
— Сами Вы наказание! Учительница первая начала, а директор вообще сам виноват!
Наша Мари занималась музыкой и не выносила негармоничных звуков. Поэтому ее можно понять.
Уборщица вытаращилась, обильно покраснела и стала потеть. Ее дыхание участилось и стало подсвистывать. Мы подумали, что она сейчас задохнется. Содрали со стен плакаты и стали ее обмахивать. От ветерка у уборщицы заколыхались перья. Она чирикнула и стала воробьём.
Это она зря…Директор-то все еще восседал на шкафу! Тут уборщица поняла, что ей конец и удрала в форточку. Директор сиганул следом.
Потом нас пытались успокоить другие сотрудники школы. Для них дело тоже кончилось полным озверением. На мой взгляд особенно не повезло последней группе учительниц, которые додумались ввалиться в класс целой толпой. Вылетели от нас они роем раздраженно жужжащих пчел. Я даже немного занервничал. На улице-то зима, а среди этих пчел была учительница музыки, которая мне в общем-то нравилась.
Никакого руководства не осталось, и мы провозгласили полное самоуправление. До вечера школа стояла на дыбах. Ученики стали чем-то походить на обезьян. Мы с Давидом решили, что проголодались и вообще лучше убраться оттуда, пока хвосты не отросли.
Дорога домой затянулась. Почему-то мы дважды пропускали нужные повороты. Если на чистоту, то нам обоим было как-то не по себе. Мы пытались подбодрить друг друга:
— Ну они же первые начали…
— И вообще, сами виноваты, не нужно было так орать.
Но на душе было гадко. Все-таки не по-человечески получилось...
Перед самым входом в подъезд я резко затормозил — нужно было решать, что делать с родителями. Если ничего им не рассказать, то, как объяснить, что завтра в школу идти не стоит? А если рассказать, как все было, вдруг они тоже разорутся и озвереют. Что же я буду делать совсем один? Стало по-настоящему страшно. Я начал скулить. И сам себя разбудил.
На следующий день меня не покидала мысль, что не важно, кто первый начал, главное, чтобы все оставались людьми.