В моей памяти детства почти нет города. Только деревня. Небольшие военные городки, равно как и значительные поселения не будоражат воспоминаний.
В раннем детстве мало неба и много земли, ведь она все время находится возле лица, рядышком. Мы с бабушкой идем бесконечно долго по дороге через сосновый лес. Песок. На моих ногах кожаные советские сандали. Они разъезжаются на песке и погружаются в него криво вбок, обильно принимая внутрь раскаленную пыль и камушки. Я трясу ногой, и сандаль слетает с ноги. Бабушка ворчит и негнущимися пальцами, все в цыпках от прополки, возится с ремешком обуви. Мы никогда не дойдем, этот песок бесконечен...
Бабушка у меня полька. И она пострадала от советской власти материально: в 39-м году со двора увели скотину и устроили разорение. Бабушка никогда не работала на советскую власть. Но иногда брала подряд в колхозе на прополку бураков - это что я помню. Грядки бураков уходили по пригорку поля далеко вниз в бесконечность. Бураки торчали маленькой двулистной вилочкой из красной глинистой земли. Землю бабушка разбивала тяпкой, траву вырывала. Было невыносимо скучно и неинтересно сидеть в глиняной меже . Я не работал, ведь мне было всего два, или четыре. Просто терпел...
Почему-то вся важная работа в деревне отвратительно нудная и не интересная. Мне лет пять. Мы с бабушкой сидим в глубокой песчаной яме. Сыро и неуютно. Далеко вверху немного виднеется небо. Со стенок противно сыплется песок на картошку под ногами - мы в погребе. Бабушка очищает картошку от ростов в ведра, я ей сначала помогаю. Время давит бесконечностью этой работы, очень хочется наверх к солнцу. Откуда-то появляется лягушка, и я забываю на время про все на свете. Лягушка большая и близкая оживляет яму своими конвульсиями, дрыгает лапами, скользя по картошке. Я её почему-то называю "асяпый мишка" - так потом бабушка мне рассказывала. Лягушка - косолапый мишка...
На сенокос мы ездили на телеге. Сначала надо было сходить за конем, его навязывали у озера. Конь был сельсоветский, то есть общий - пользовались по очереди. Ехать на телеге было плохо: её трясло на каждом камушке, не удобно было ни сидеть, ни лежать. Иногда дедушка кнутом заставлял коня бежать быстрее, но это продолжалось не долго, и вот уже снова мы ползем, как черепаха, только колеса скрежещут ободами о булыжники. Эх, если бы на тракторе!
Что может делать мелкий на сенокосе? Первым делом надо нырнуть в сумку с провизией. Там лежит бутылка молока, заткнутая затычкой из газеты, и насыпано бубликов - вот это важное дело!
Я никогда не косил сено, мне не позволяли. Ворошить, складывать в копки, грузить на машину и с машины в поветку - это да, тут я наравне со взрослыми работал. Почему-то когда работают с сеном, всегда это сопровождается улыбками и хорошим настроением. Вроде бы колется, сыплется за шиворот, и тянется все бесконечно долго, но есть в этом деле заряжающая энергия, как будто солнце входит в тебя вместе с шуршанием и ароматным запахом. Лучший сон - это сон на свежем сене: невесомость и цветные сны.
Самый ненавистный день наступал, когда подходила очередь пасти коров общего стада. Я коров недолюбливал с момента осознания себя, потому что однажды корова меня двухлетнего рогами перекинула через себя - как уцелел, не понятно. Но подростком я их, конечно, не боялся, просто ненавидел целый день шляться по кустам болот, следить и собирать их в стадо. Целый день ничего не делать, только смотреть и все. Ну, а если еще и погода была дождливой, то не было несчастней времени.
Стойкость к нудной работе и терпение воспитывались и дальними походами за ягодой. За клюквой уходили на весь световой день в глухие болота. Опасность встретить змею слегка будоражила и заставляла быть на чеку первый час работы, но потом действия становились автоматическими: знай себе, щипай по одной ягодке. Набранную ягоду было тяжело выносить с болота, домой приходили без ног.
Однажды привезли и сгрузили рядом с домом с грузовика гигантскую кучу щепы - сказали, будут перекрывать крышу. Меня назначили главным по лущению коры: надо было с каждой щепы ободрать кору. И хотя куча была огромна, я был рад тому, что буду делать работу один, и все увидят, какой я молодец. Драл я эту кору целый месяц, наверное, просто пальцами, ведь щепа была свежая из сырой древесины. А надо мной истребители где-то высоко летали на сверхзвуковой скорости, и ударная волна часто сотрясала округу. Так и осталось в памяти: запах коры и истребители.
Для мелкого основная работа была набрать крапивы курам, или шнитку - трава такая. Кому может понравиться лезть в крапиву добровольно? Когда жгучая трава теряла свежесть, собирал одну шнитку, надо было набрать мешок картофельный. Траву я высыпал в корыто и рубил специальной сечкой с S-образными ножами. Долго рубил, минут десять. Каждый день. Называлось - посечь ахрапья.
Подростками мы собирались на окраине села каждый вечер встречать своих коров. То было особое возбуждающее вечернее время, когда мы уже начинали заглядываться друг на друга, испытывали еще не осознанное возбуждение. Мы с каждым годом взрослели, а коровы оставались все те же. И что-то замечательное в этом было, не доступное сейчас.
Пятнадцатилетними пацанами мы весной, когда снег еще местами белел на берегу, лезли в озеро к мирожам колхозных рыбаков - это такие сетчатые снасти - мы надеялись вытащить угрей. Угри бывали больше метра, такие с руку толщиной сильные змеи, их невозможно было взять голыми руками. Поэтому приходилось тащить из воды всю снасть, погружаясь под воду по глаза. Азарт охоты перебивал ледяную стылость воды, торжество победы согревало.
Дедушка носил фамилию Ковалёнок. И он работал кузнецом в Сельхозтехнике, по белорусски - ковалем. По совпадению моя фамилия Кузнецов. Я любил пацаном забираться к деду в кузню и смотреть на его черное лицо с блестящими глазами, как сноровисто он управляется с железяками. Страшно грохочущий механический молот приводил меня в восторг. В доме все железо прошло через дедовы руки, все было выковано им самим. Дед умел всё, и мог всё. В этом тоже было какое-то счастье и радость, иметь такого деда.
До совершеннолетия я проводил в деревне каждый год по три месяца, несколько раз жил более года. Это были счастливые времена, обогатившие меня благодатно на всю жизнь. В память об этих светлых временах я написал этот отрывочный текст долгим зимним городским вечером.