Ира с мужем и четырьмя детьми уехали из Луганска через полгода, после того как началась война. Муж хотел в Киев, но там не было ни друзей, ни родственников. Переехали в Тулу, к Ириной тетке по матери.
Тетка, чувствительная к посторонним запахам и детским крикам, сразу же намекнула, что терпеть их долго не намерена. Ира устроилась на работу продавцом в мебельный магазин, и вскоре они сняли квартиру. Однокомнатную, обшарпанную халупу в Пролетарском районе. Муж не просыхая пил. Из принципиальных соображение работу он не искал. Покупал с утра бутылку водки, садился в машину, пил и спорил сам с собой.
Ира разобралась в номенклатуре, работала быстро, сообразительно, и вскоре ее перевели в офис менеджером продаж. Пластиковые столы, кровати, оклеенные шпоном, шкафы из ДСП. Там же работала курьером девушка Аня, улыбчивая и странная. Она ходила в длинной, яркой одежде, чем-то похожей на цыганскую, но цыганкой, судя по рыжим волосам и густым веснушкам, совсем не была. Аня с Ирой сдружились, вместе ходили в столовую на обед и и в конце рабочего для к остановке. Когда Аня узнала, что у Иры нет стиральной машины и все свободное время она вручную обстирывает семью, пригласила ее в гости «на постирушки».
Это оказался одноэтажный частный дом, простой и просторный. Внутри было мало мебели, а оштукатуренные синим стены выглядели слегка казенно. Аня провела Иру на кухню, показала, как включать и выключать стиралку, выставила программу и ушла. Ира сидела, смотрела в крутящийся барабан – синее постельное белье красиво переплелось с красным. Танцевали пузырьки воды. Ира думала о том, что Дане надо к зиме куртку, Маше – новый рюкзак, Мите – рабочие тетради по английскому, а Олежке – кровать. Ее Ира планировала взять у своей фирмы за пол цены, потому что всегда появлялся брак.
Из соседней комнаты доносилась музыка, вроде бы там кто-то пел. Слов было не разобрать, но голоса звучали живо и красиво. Ира прислушалась, ей было любопытно, но беспокоить родных Ани она не решилась, дождалась окончания стирки, сложила мокрое белье в пакет и ушла.
В следующий раз она опять пришла в выходные. Опять сидела и думала. Тяжелые мысли нанизывались друг на друга сами собой. Муж пил по-черному, приходил из машины злой. Дети уже боялись его. Он отбирал деньги, кидался табуретками или другими предметами, оказавшимися под рукой. Иру бил, но без остервенения, только чтобы дала денег. Она его не боялась, что он ей сделает. Боялась за детей. Или того, что он, пьяный, въедет в кого-нибудь на машине. Чтобы сохранить деньги, она не носила их домой, прятала в ящике стола на работе. И сейчас мысленно подсчитывала, сколько и на что потратит.
На кухню зашла Аня, одетая в длинное красное платье, обмотанное синим шарфом.
— Какой у тебя наряд! — восхитилась Ира, стараясь вложить всю свою признательность в эти слова.
— Это сари, — улыбнулась ее неосведомленности Аня.
— Ааа! – протянула Ира, не понимая, о чем речь. — Скажи, а кто там поет? – спросила она неожиданно для себя.
— Пошли, — Аня потянула ее за руку.
В доме оказалась одна большая комната, увешанная светящимися гирляндами, новогодней мишурой и оранжевыми полотнами. На стенах — индуистские картины: длинноволосый юноша с синей кожей, в короне, цветах и с дудочкой. Он же в обнимку со светящейся женщиной. Он же верхом на птице. Комната полна была людей, лысых счастливых мужчин в оранжевых балахонах и светящихся чем-то неземным женщин в сари. Все они пели и танцевали, несколько человек настукивали на больших деревянных барабанах.
Ира так давно не видела улыбающихся и расслабленных лиц, что слегка ошалела. Она ходила среди них и тоже улыбалась. Попробовала даже несмело петь и пританцовывать. Харе Кришна, Харе Рама, Харе Кришна, Харе, Харе. После пения ее угостили едой: на больших блюдах откуда-то из занавески принесли ярко желтый рис, непонятные оранжевые котлетки, множество острых и сладковатых подливок, масляные лепешки и сладости из сухофруктов и орехов, обсыпанные сахарной пудрой и куркумой.
Так Ирина стала кришнатом. В теорию она не вникала, книги ей читать было некогда. Она просто приходила по выходным и, пока стиралось белье, пела и танцевала вместе с людьми в оранжевых балахонах. Это странным образом помогало. Теперь, когда пьяный муж поднимался вечером в квартиру и замахивался на нее, она мысленно пела: Харе Кришна, Харе Рама, Харе Кришна, Харе, Харе. И он, ощутив в ней какую-то новую непреклонность, сникал и уходил. И отдалялся от них все больше.
Когда муж узнал, что она стала кришнаиткой, взбесился. Говорил, что что ее затянули в секту, и что теперь начнут сосать из нее бабло, что это все блажь и ересь, и что лучше бы она пошла в христианскую церковь, раз так уж приспичило во что-то верить. Помучив ее так с полчаса, получил деньги и ушел. И той ночью остался ночевать в машине.
А еще через неделю он неожиданно уехал в Киев. Взял в банке кредит и отправился на войну, сказав, что не вернётся в Россию. Ира испытала облегчение. Говорят, баба с возу, кобыле легче. А уж насколько легче, когда «с возу» взведенный войной, пьющий муж. Ира вздохнула свободно. Она могла теперь не только работать, но и заняться собой, сходить в театр, купить пусть и недорогие духи и какую-то для себя одежду. И без всякой оглядки петь и танцевать. Она ничего больше не боялась, ни пьяных коллекторов, которые приходили искать мужа, ни нервную тетку из МФЦ, которая отказывалась выдавать пособие на детей, ни того неопределенного будущего, что туманно вырисовывалось перед ними. Она была счастлива. Живешь себе и живёшь. Работаешь. Дети учатся. Артиллерия не бухает. Лепестки не взрываются. И все хорошо. А если наваливается тоска, можно петь и приплясывать. Харе Книшна, Харе Рама, Харе Кришна, Харе, Харе…