Сейчас должен зазвонить будильник. Должен. Травка уже слышал, как напрягается механизм за безликими электронными цифрами. Но болело тело и не хотелось шевелиться. Всё же пришлось оказаться быстрее часов, иначе голова взорвалась бы. Так он и замер, с вытянутой рукой, которая сжимает будильник до тихого пластмассового хруста, лёжа на спине и со слишком плотно сжатыми веками, под которыми разлетались зелёные фейерверки.
Молодой человек лежал. Бледная грудь медленно поднималась, сухой шершавый язык аккуратно провёл по уже колючим губам. Вода. Организму требовалась вода, но он уже выпил все запасы. И нельзя открывать глаза. Там на потолке красной краской его подруга вывела дату и слово «встреча». Это было сегодня, Травка помнил, но не хотел открывать глаз, вставать, шевелиться, жить… бывают такие моменты, и этот момент был жизненно важным для теряющегося сознания.
Будильник всё же зазвонил, парень психанул, крепко сжал кулак и швырнул ошмётки времени в стену, сев при этом рывком. Через секунду он широко открыл рот и издал непонятный звук, похожий на писк придушенного котёнка. Медленно, очень медленно Травка поднял руку и основанием ладони нажал на висок. Вся его фигура непроизвольно покачивалась. Боль. Это возвращает к жизни. Ну, уж если заложен фундамент, он решил продолжать действовать.
Действие – феномен, который губит и оживляет в равной степени. Без действия организм начинает гнить. Из-за действия – ломаться. Действие, чаще всего активное, было универсальным противоядием от любого яда и любой жизненной ситуации у Травки. Страшно? Действуй! Скучно? Действуй! Больно? Действуй! Хочешь? Действуй!.. и неважно, что заключало в себе это действие: чтение книги или борьбу за жизнь с диким волком.
Ему было плохо. Стоя в душе, Травка с отвращением наблюдал, как его мышцы непроизвольно сокращаются, пальцы подрагивали, плечи напрягались, воздух прорывался в лёгкие рывками. И да, сердце. Оно поддалось общему беспорядочному ритму. Травка уже не в первый раз переживал это состояние, поэтому страха смерти, как такового, не наблюдалось, но когда он видел, что с него течёт зелёная вода, даже зная, что это просто каприз утомлённого сознания, он кривился, приступ тошноты подкатывал к горлу, пустой желудок делал болезненный спазм… Для Травки принципиально важным было не согнуться и не отдать себя этой боли, он оставался стоять и как-то рьяно себя отмывать, иногда до крови на спине и обтянутых кожей рёбрах.
На кухне, облокотившись на холодный грязный мрамор рабочей поверхности, Травка закрыл глаза и вслушался в тихий шелест кухонных часов с бесшумной, якобы, стрелкой. Врождённое чувство времени позволяло ему и так знать, что он слишком опоздал.
Он видел под веками так, словно был совсем рядом, свою подругу – Блади. Она выросла и похорошела. Она стоит на краю обрыва в своём платье из красной шотландки и чёрную шляпку сдувает. Под обрывом течёт река, раньше они оба думали, что это море, но после последней засухи стал виден противоположный берег… или это были останки чьей-то чужой давно заброшенной цивилизации? Так или иначе, стало видно кладбище, каждое надгробие которого представляло собой острый каменный кол в небо.
- Наверное, это чтобы душам было легче подниматься, - сказала Блади, когда они впервые заметили эти выступы над поверхностью воды.
- Наверное, это шпажки для канапе Бога, - ответил Травка и, конечно же, был наказан. Хотя, как ему самому казалось, он верил в эту теорию. Но Бог не любит шуток, и сейчас Травке было плохо.
Молодой человек насыпал в чашку 10 ложек растворимого кофе, 5 ложек сахара, налил воду в чашку только до половины. Он знал, что вот сейчас, когда он опоздал на три часа, Блади впервые посмотрела на часы, вздохнула и села на обрыв, свесив ноги.
А сейчас должен зазвонить телефон. Три гудка. Дольше она ждать не будет. Позже обычно он и не отвечал. Вот сейчас… три, два, один – второй гудок, третий… Травка не успел. Даже его зелёные волосы поникли, взгляд стал темнее, вдохи глубже. Он залпом осушил чашку, его передёрнуло.
Когда Травка всё же подошёл к зеркалу, то увидел там себя. Конечно, похудевшего, с синяками под глазами, царапинами от собственных ногтей и убитыми губами. Но это был он. Всё ещё, всё тот же вечно активный, спокойный, читающий, милый, очаровательный, наглый… нет, не он. Травку нельзя описывать, Травка – это глагол. Придя к этому выводу, парень улыбнулся и побежал по квартире, матеря про себя боль ломающихся костей.
У одной из комнат он затормозил – дверь была приоткрыта, там лежала девушка в коматозном состоянии. Травка тихо зашёл к ней, задёрнул поплотнее шторы, откинул слегка одеяло, убрал волосы с влажного лба, оставил на тумбочке жаропонижающие… за питомцами надо следить.
В машине Травка понял: всё, проиграл, опоздал, ушла, зелёный свет, газ, успею! Только не сорваться – только не сорваться – только не сорваться… Травка слишком рано вышел из дома. Он всё ещё не контролировал свои поступки. Он всё ещё был слаб скорее морально, чем физически. И, глядя в зеркало заднего вида, он представлял, как Блади шла, гордо вскинув голову, по улицам, возможно даже босиком. Одна и грустна. Ведь их было всего двое. Два цветных пятна в сером мире. И вот сейчас, когда он мчался даже не навстречу ей, одно из этих пятен в её жизни сгладилось в общую массу. И это было её пятно.
Медленно, очень медленно Блади поднималась на свой двадцать-лохматый этаж. Она была грустная, опечаленная, голодная, разочарованная и все те прилагательные, которые сопутствуют соответствующим личностям. Вполне замёрзшая, она не сразу заметила, что у неё на пороге сидит человек.
- Новое бельё? – поинтересовался Травка.
- Да, - проигнорировала она его, - … - подумала она, - бессовестный, - сделала она вывод и захлопнула у него перед носом дверь.
Травка вздохнул, улыбнулся, о как дорого стоили эти улыбки, позвонил в дверь, открыл её.
- Блаааади!..
Потом был долгий монолог и маленький подарок: белая лабораторная мышь, которую они по обоюдному согласию назвали Совестью, подразумевая, что она Травкина, что теперь она, Совесть, принадлежит Блади, а Травка, соответственно, её потерял; чай, кофе, фильмы и ещё много боли.
Травка очень ценил грызунов.