2-я неделя февраля. «Февраль! Достать чернил и плакать» — это, конечно, святое. Но не единым стихотворением жив Борис Леонидович Пастернак, начинавший как футурист — и кардинально переосмысливший собственный стиль
Текст: Ольга Разумихина
В прошлом учебном году мы уже рассматривали творчество поэтов Серебряного века — и рассуждали о пяти наиболее популярных в конце XIX — начале XX в. литературных направлениях, таких как:
- символизм (размышления о вечном — о любви, времени, жизни и смерти; минимум юмора и конкретики, максимум иносказательности; среди авторов — А. А. Блок , К. Д. Бальмонт, Андрей Белый );
- футуризм (призывы «сбросить с парохода современности» большинство классиков и выстроить кардинально новый язык, на котором будут изъясняться граждане вновь созданного государства — СССР; ярчайшие представители — В. В. Маяковский, Велимир Хлебников );
- акмеизм («прекрасная ясность», исследование психологии героя через его портрет, жесты; рассуждение о глобальном через призму частного. А. А. Ахматова, Н. С. Гумилёв, О. Э. Мандельштам );
- имажинизм (направление, призванное показать мир под другим углом, «расцветить» обыденность посредством словотворчества и использования большого количества литературно-изобразительных средств выразительности, в первую очередь метафор; идеолог — С. А. Есенин );
- ОБЭРИУ (подчёркивание трагикомичности, абсурдности всего, что происходит с человеком; Д. И. Хармс, А. И. Введенский ).
Поэзия Серебряного века. 11 класс. В помощь школьнику
И так уж повелось, что почти все поэты Серебряного века принадлежали к той или иной творческой «тусовке». Иногда их встречи становились судьбоносными, как получилось, например, у Гумилёва с Ахматовой : будущие супруги познакомились, когда Николаю Степановичу было 17, а Анне Андреевне — всего 14 лет, и Гумилёв сразу же влюбился в юную чаровницу; но на его чувства она откликнулась, лишь когда они стали вращаться в одних и тех же литературных кругах. Иногда же, напротив, поэты одного круга яростно выступали против других: так, непримиримый революционер В. В. Маяковский, выступавший в образе «грубого гунна», по понятным причинам не принимал методы символистов и имажинистов. Впрочем, борьба эта была скорее идеологическая, а не межличностная. Тот же Маяковский впоследствии писал о С. А. Есенине : «Его очень способные и очень деревенские стихи нам, футуристам, <...> были враждебны. Но малый он был как будто смешной и милый ».
Однако в тех же 1910-х и далее работали авторы, творчество которых не вписывается в рамки вышеперечисленных направлений. Самая узнаваемая фигура среди них — это, разумеется, М. И. Цветаева , а вторая — герой нашего сегодняшнего выпуска. Интересно, не потому ли Марину Ивановну и Бориса Леонидовича связывала такая чистая, искренняя дружба?
Впрочем, до этого периода в жизни поэта мы ещё дойдём.
Начало начал
Пастернак — своими словами и словами близких
Борис Пастернак появился на свет в семье, интеллигентнее которой найти сложно: отец, Леонид Осипович, — известный художник, академик, преподаватель в московском Училище живописи, ваяния и зодчества; мама, Розалия Исидоровна, — талантливая пианистка, уже в 12 лет начавшая выступать с концертами. Родители будущего классика живо интересовались всем, что было связано с науками и искусствами, а в дом к ним были вхожи такие знаменитые живописцы, как И. И. Левитан, В. Д. Поленов, Н. Н. Ге . Более того, семью Пастернаков не раз навещал Лев Николаевич Толстой — а отец будущего классика первым проиллюстрировал его роман «Воскресение»!
История знает многочисленные примеры мастеров с искалеченными судьбами, гениев, которые из-за постоянных занятий были лишены детства. Например, бедолагу Моцарта, который учился музыке аж с четырёх лет, а к шести его жизнь превратилась в череду бесконечных гастролей. Но супружеская чета Пастернаков отличались большим тактом и предоставляла детям свободу выбора — что, как ни странно, тоже было проблемой. Юный Борис никак не мог определиться, какой профессии обучиться: он мечтал о лаврах то композитора, то юриста, то философа. В поисках себя будущий классик поступил в Московский университет (ныне МГУ) — и, отучившись четыре года на историко-филологическом факультете, так и не забрал диплом, нашпигованный отличными оценками. К 1912 году он понял, что хочет посвятить себя словесности.
Творческая карьера Б. Л. Пастернака началась в 1913 году, когда он, вернувшись из-за границы, сблизился с кружком футуристов, вступил в литературное объединение «Центрифуга» и познакомился с В. В. Маяковским , входившим в другую футуристическую группировку — «ЛЕФ» («Левый фронт искусств»). В том же году Пастернаку удалось опубликовать первый сборник стихотворений, который имел самое что ни на есть футуристическое название — «Близнец в тучах». Вот одно из стихотворений оттуда:
Встав из грохочущего ромба
Передрассветных площадей,
Напев мой опечатан пломбой
Неизбываемых дождей.
Под ясным небом не ищите
Меня в толпе приветных муз,
Я севером глухих наитий
Самозабвенно обоймусь.
О, всё тогда – в кольце поэмы:
Опалины опалых роз,
И тайны тех, кто – тайно немы,
И тех, что всходят всходом гроз;
О, всё тогда – одно подобье
Моих возропотавших губ,
Когда из дней, как исподлобья,
Гляжусь в бессмертия раструб.
Взглянув в окно, даю проспекту
Моей походкою играть…
Тогда, ненаречённый некто,
Могу ли что я потерять?
В этом произведении ещё много подражания основоположникам русского футуризма — и в первую очередь, думается, Маяковскому, лирический герой которого часто предстаёт одиноким воином на улицах и площадях. Подобные мотивы легко обнаружить в таких стихотворениях Владимира Владимировича, как «Ночь», «Утро», «Из улицы в улицу» (все написаны и опубликованы в 1912-м, за год до «Близнеца в тучах» Пастернака) — и, конечно, в поэме Маяковского «Я», которая начинается следующими словами:
11 класс. Б. Л. Пастернак. Роман «Доктор Живаго»
По мостовой
моей души изъезженной
шаги помешанных
вьют жёстких фраз пяты.
Где города
повешены
и в петле облака
застыли
башен
кривые выи —
иду
один рыдать,
что перекрёстком
распяты
городовые.
Однако, начиная с похожих антитез (творческая личность и толпа, истинное искусство и «поделки» на потеху публике, искренность и лицемерие), Владимир Владимирович и Борис Леонидович вскоре пойдут совершенно разными путями: Маяковский посвятит всего себя служению новой власти и прославится такими работами, как, например, «Стихи о советском паспорте», «Советская азбука» и поэма «Владимир Ильич Ленин», а Пастернак на некоторое время отстранится от политических тем — чтобы в конце концов создать корпус лирических произведений, якобы принадлежащих доктору Живаго, главному герою одноимённого романа Бориса Леонидовича.
Несколькими годами позже
Спустя четыре года после «Близнеца в тучах», в 1916 году, Пастернак выпускает ещё одну книгу — «Поверх барьеров». Однако самой знаменитой работой того периода, на протяжении которого Борис Леонидович продолжал линию футуристических экспериментов, является сборник «Сестра моя жизнь», вышедший в 1922 году. Именно здесь можно отыскать столь популярное в творческих кругах стихотворение «Февраль! Достать чернил и плакать...», а также входящее в школьную программу «Определение поэзии»:
Автограф. Б. Л. Пастернак. 1950
Это — круто налившийся свист,
Это — щёлканье сдавленных льдинок.
Это — ночь, леденящая лист,
Это — двух соловьёв поединок.
Это — сладкий заглохший горох,
Это — слёзы вселенной в лопатках,
Это — с пультов и с флейт — Figaro
Низвергается градом на грядку.
Всё, что ночи так важно сыскать
На глубоких купаленных доньях,
И звезду донести до садка
На трепещущих мокрых ладонях.
Площе досок в воде — духота.
Небосвод завалился ольхою,
Этим звёздам к лицу б хохотать,
Ан вселенная — место глухое.
1917
Как и О. Э. Мандельштам , творчество которого мы рассматривали чуть раньше, Б. Л. Пастернак — человек с блестящим образованием: помимо Московского университета, он учился за границей, в немецком городе Марбург. Однако если стихи Мандельштама весьма доступны для понимания (если, конечно, обладает достаточными знаниями в области гуманитарных наук), то лирика Пастернака чудаковата сама по себе. Чтобы понять — или хотя бы попытаться — лирику Бориса Леонидовича конца 1910-х, нужно обладать не столько научными знаниями, сколько развитым образным мышлением. Представить «щёлканье сдавленных льдинок», когда человек после морозной ночи выходит из дома и протаптывает тропинку, не так уж сложно, — как и «двух соловьёв поединок». А попробуйте-ка вообразить, как ночь, словно волшебница, несёт звезду «на трепещущих мокрых ладонях»!
РГАЛИ. 10 февраля 1890 года родился Борис Пастернак
Но в том, по раннему Пастернаку, и очарование поэзии: в её непостижимости и неуловимости. И, пожалуй, всю красоту умело зарифмованных строк не дано постичь даже их автору: лирика имеет вышнее, божественное начало, а человек — не столько творец, сколько приёмник, слышащий музыку «слёз Вселенной».
Так или иначе, витиеватая ранняя лирика Пастернака воспринимается немногим легче, чем полная культурологических отсылок поэзия Мандельштама. Потому-то Марина Цветаева, с которой, как говорилось выше, Борис Леонидович находился в тёплых дружеских отношениях, называла его стихи «тайнописью» и «иносказанием», а однажды высказалась так: «Пастернака долго читать невыносимо от напряжения (мозгового и глазного), когда смотришь в чрезмерно острые стёкла».
Фразу эту можно воспринять как критическое замечание, даже недовольство, — но это не так: сложный текст — не значит плохой текст. Иначе мировая литературная общественность не приняла бы ни тех же ОБЭРИУтов, ни дадистов, ни деятелей театра абсурда, ни Кафку, Джойса и Элиота .
Но что до Бориса Леонидовича Пастернака, спустя много лет он всё-таки сменил курс — и стал писать несколько понятнее.
Тетради доктора Живаго
В прошлом учебном году мы уже разбирали роман «Доктор Живаго», за который Пастернак едва не получил Нобелевскую премию — но удостоился лишь жесточайших преследований со стороны властей и травли в прессе. Этот роман содержит небольшой сборник произведений, которые якобы написал главный герой книги, — но, думается, настроения вымышленного доктора были близки и самому Пастернаку. Вот одно из таких стихотворений:
«Я убийца и злодей?» Борис Пастернак
Гамлет
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далёком отголоске,
Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Aвва Oтче,
Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю Твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идёт другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, всё тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти.
1946
На первый взгляд, это «европеизированное» стихотворение не слишком-то актуально для соотечественников Пастернака: тут и очевидная отсылка к трагедии Шекспира , и странные заимствованные слова типа «Авва Отче» (почему бы не сказать просто «Господи»?), и «фарисейство» (это и религиозное течение, распространённое два тысячелетия назад, и — в переносном значении — лицемерие, неотделимое от жестокости, ведь именно фарисеи добились распятия Христа). Но стихотворение не случайно завершается старинной русской пословицей: от ощущения одиночества, безысходности не спрятаться ни в одном уголке света, ни на одном участке пространства-времени.
Тяжелейшее внутреннее напряжение, которое испытывает лирический герой «Гамлета», было свойственно и доктору Живаго, с каждым годом терявшему всё больше близких людей, и самому Пастернаку, к творчеству которого в Советском Союзе относились настороженно и до номинации на Нобелевскую премию. Борис Леонидович мастерски описал сложное психологическое состояние героя: это богобоязненное смирение — но помноженное на отчаяние, на предчувствие беды. Из-за всего этого возникает неумолимое желание дистанцироваться, понаблюдать за собственной жизнью как бы со стороны.
В таком состоянии, думается, может оказаться каждый. Но будем всё-таки надеяться на лучшее — и завершим экскурс в творчество Бориса Леонидовича другим стихотворением, на удивление лёгким и светлым (и, кстати, порой попадающимся на ЕГЭ по литературе):
Июль
По дому бродит привиденье.
Весь день шаги над головой.
На чердаке мелькают тени.
По дому бродит домовой.
Везде болтается некстати,
Мешается во все дела,
В халате крадется к кровати,
Срывает скатерть со стола.
Ног у порога не обтёрши,
Вбегает в вихре сквозняка
И с занавеской, как с танцоршей,
Взвивается до потолка.
Кто этот баловник-невежа
И этот призрак и двойник?
Да это наш жилец приезжий,
Наш летний дачник-отпускник.
На весь его недолгий роздых
Мы целый дом ему сдаём.
Июль с грозой, июльский воздух
Снял комнаты у нас внаём.
Июль, таскающий в одёже
Пух одуванчиков, лопух,
Июль, домой сквозь окна вхожий,
Всё громко говорящий вслух.
Степной нечёсаный растрёпа,
Пропахший липой и травой,
Ботвой и запахом укропа,
Июльский воздух луговой.
1956