Коварство политического троллинга заключается в том, что он путается с политической пропагандой. Троллинг действительно смахивает на пропаганду как распространение идеологических и политических talking points политической силы — путинского режима, в частности. Принимаемый за пропаганду, троллинг вызывает соответствующую реакцию: ответные аргументы, контраргументы. В общем, люди начинают спорить.
Проблема же в том, что политический троллинг в интернете — младший брат-дебил «большой» пропаганды, функционально исполняющий совсем другую основную роль.
1. Тролли и распространение пропаганды. Для распространения пропагандой используются контролируемые средства массовой информации: от листовки до телеканала. В интернете — от сайта до телеграм-канала, каждый из которых является автономной единицей, распоряжающейся собственной повесткой, транслируемой на собственную аудиторию.
Тролли оперируют в комментариях, вступая в контакт с чужой аудиторией на чужой авторской территории (будь то СМИ, личная страница или канал на YouTube). Это не та ситуация, в которой пропаганда отличающейся точки зрения будет результативна.
2. Тролли и переубеждение. «Переубеждение» в публичном дискурсе обычно означает перебивание конкурирующей пропаганды. Если пропаганда добивается монополии на какую-то аудиторию — это самое близкое к переубеждению, чего она может добиться. В той или иной мере, аудитория, информационная картина которой монополизирована чьей-либо пропагандой, будет, в той или иной мере, воспроизводить её тезисы. Но основа эффекта «согласия» — отсутствие источника несогласия, конкурирующего дискурса в том же пространстве. И, поскольку для большинства людей медиа не являются предметом их профессионального или любительского интереса, то они выступают в роли потребителей и потребляют из предложенного.
Основную нагрузку по подобному «переубеждению» несут всё те же СМИ под влиянием или контролем пропаганды, только в этом случае они работают в интересах пропаганды не на свою аудиторию и её расширение, а на захват аудиторий конкурирующих пропаганд.
Поскольку тролли by design ограничены неподконтрольными им участками публичного дискурса, то и в этом они тоже как инструмент пропаганды бесполезны. Тролли могут писать 90% комментариев на страницах оппозиционного ей медиа — и это никак не скажется и не может сказаться на его позиции, за отсутствием в арсенале троллей соответствующих инструментов влияния. Захват или вытеснение оппозиционного медиа тоже относится к борьбе на уровне «большой пропаганды.
Тем более не приходится говорить о переубеждении на индивидуальном уровне. Во-первых, потому что механика изменения индивидуальных взглядов прямо противоположна механике эволюции публичного дискурса и в нужных пропорциях (от индивидов — на миллионы, десятки и сотни миллионов людей) на уровне, на котором оперирует пропаганда, невоспроизводима.
Во-вторых, потому что политические тролли — самый дешёвый во всех смыслах ресурс в распоряжении пропагандистской машины. Публичные дискуссии, безусловно, способны менять и меняют индивидуальные взгляды, но политические тролли не смогли бы в этом отметиться никак от слова совсем: механика взаимоотношений доминирующих позиций публичного дискурса с индивидуальными точками зрения на порядок-два сложнее сложности организации работы политических троллей. Как и в случае со влиянием на политику СМИ, у троллей нет ни инструментов, ни компетенций для того, чтобы производить хоть какой-либо позитивный эффект как на аудиторию, так и на медиа. Позитивный в смысле множителя результатов на затраченные усилия выше 1. То есть, влияния, выходящего за пределы доли в знаках или пикселях, непосредственно занимаемой генерируемым политическими троллями контентом (в основном, текстовых комментариев с небольшой примесью картинок) от общего количества текста и занимаемой им площади в вёрстке тех страниц в интернете, на которые у троллей есть доступ.
Именно в пропорциях троллинга к остальному контенту и спрятана его основная вредоносная суть. Поведение наёмных троллей характеризуется двумя всем знакомыми основными чертами: они «набигают» в чужие обсуждения и пытаются «зохватывать треды» в них. То есть, наёмные тролли:
1) Реагируют на обсуждения — но никогда не инициируют их. Их привлекают завязавшиеся и развивающиеся исключительно силой интереса вовлечённых в них участников обсуждения. Однако там, где нет и не было живого обсуждения — нет следов и наёмных троллей. Лишь изредка встречаются единичные комментарии, которые они порой оставляют, видимо, в особо голодные дни, когда, курсируя по интернету, не находят себе нажористых и питательных дискуссий на релевантные их проектам темы.
Если бы тролли занимались пропагандой — то есть, продвижением идей и борьбой с другими идеями, им бы ничего не мешало по отдельности оставлять комментарии под одним и тем же текстом с одной и той же мыслью, которую они продвигают — как делают обычные пользователи, когда сталкиваются с вызывающими схожее раздражение у многих сразу публикациями, оставляя в комментариях к ним свои возражения и рекакции. Их не смущает, если с тех же позиций высказалось ещё 5, 10, 100 человек — наоборот, подобное единодушие только поощряет их энтузиазм. Однако тролли никогда себя так не ведут, и вовсе не из отсутствия искреннего интереса к темам, которые они ведут за деньги — как раз поэтому у них есть мотивация плодить бессмысленные горы комментариев в обсуждениях, где кроме них никого нет.
И тем не менее, политические тролли обычно не бывают первыми комментаторами или единственными комментаторами. Они не просто предпочитают текущие живые обсуждения, но и очевидно избегают возможности нечаянно запустить таковые, привлечь внимание туда, где его не было или оживить стухшую дискуссию.
2) Действуют группами и применяют только агрессивные тактики. Политтролли выделяются в дискуссиях не только единством месседжа — «набег» распознаётся по всплеску плотности их появления на единицу времени. Сленг, характеризующий троллинг, сам по себе выдаёт его агрессивную природу: набеги и захваты. «Захватить тред» означает вклиниться в максимальное количество отдельных диалогов и разбить, их, чтобы, скажем, ветку, в которой 3 пользователя отвечало друг другу превратить в ветку, где три пользователя заняты тремя троллями. Тактику троллей можно сравнить с набегами печенегов и половцев, а можно — с химическим оружием, разрушающим сложные цепочки органических молекул — молекул жизни. При наличии взаимного интереса и отсутствии перевешивающей предвзятости сторон диалогам естественно выстраиваться в длинные цепочки, которые, чем длиннее, тем ветвистее, «давая побеги» новых тем, вырастающих из основной линии разговора. Прямой диалог онлайн может включать в себя тысячи и десятки тысяч реплик, связанных в продолжающийся разговор. Непрямые формы диалогов могут включать неограниченное число людей и развиваться годами и даже столетиями. Всё, что требуется для продолжения развития мыслей в диалоге — связь с его предыдущими частями, будь они на одной странице в интернете, между несколькими разными изданиями или даже эпохами.
Какой бы сложной ни была тема дискуссии, достаточно просто представлять себе достаточно полную картину её истории — из каких и кем высказанных мнений она составлена — чтобы добавить к ним одну реплику, которая её продвинет на ещё шаг вперёд. А задачей пропаганды часто является прижечь все незакрытые ветки и разбить интеллектуальное поле, связанное конфликтом идей на конфликт идейных осколков, по одиночке не несущих даже одной целой идеи.
Разумеется, разбивать дискуссии, длящиеся не то, что годами, а дольше пары дней — не уровень политического троллинга. Но даже на микроуровне в любом более-менее разгоревшемся обсуждении в комментариях их тактика — вклиниваться во все обсуждения, предотвращая саму возможность образования длинной цепочки диалога, имеющей потенциал бесконечного продления и ветвления, разбив её на атомы, провоцируя её участников по одному, чтобы вместо движения прямо по общей ветке разговора отвлечь на индивидуальные тропинки препирательств с троллями. Оттянув участников от консолидации вокруг вокруг общей темы на ругань с переходом на личности, тем самым разрушив возможность конструктивногоразвития диалога, троллям остаётся только опустошить затем и эмоциональный мотив в принципе продолжать спорить, пусть даже уже иррационально и не конструктивно.
Для этого тролли способны поддерживать отдельные, на вид бессмысленные переругивания, практически бесконечно, пока не измотают даже самые едкие иррациональные мотивы вроде обиды, злости и нежелания уступать в своих оппонентах.
Способность «зависать» и плодить множество комментариев в бессмысленных ветках один на один, которые никто третий уже не прочитает — по сути, занимаясь троллингом пользователей уже по одному, укладывается в общую логику с удивительной сдержанностью политических троллей там, где может быть всего один или два комментария, не завязашихся в обсуждение. В таких ситуациях тролли никогда не пытаются провоцировать пользователей по одиночке по той же причине, по которой в контексте бурного обсуждения тех же пользователей с теми же комментариями продолжали бы провоцировать им отвечать, пока они не выдохнутся: цель политического троллинга — отсутствие политических обсуждений.
Они не борются с идеями и не продвигают идеи. Они пытаются выжигать предшествующие им эмоциональные мотивы, которые делают людей заинтересованными в идеях — и, соответственно, способствующей им конструктивной коммуникации.
На первый взгляд вместе образом с бумом политического троллинга в России объёмы обсуждений на многих популярных ресурсах и ресурсах с устойчивой старой аудиторией выросли в огромных масштабах.
Но если взять любое обсуждение из, допустим, 5000 ответов, то само по себе это число может означать совершенно противоположные вещи: 2500 связанных в единую цепочку обменов репликами двух или более участников, образующих, таким образом, коллективный мыслительный процесс длиной в 2500 шагов, который несёт потенциал как небольших находок так и великих открытий — в зависимости от участников разговора. Тем не менее, труднее пройти 2500, 500 или даже 250 шагов в последовательной беседе (не поджигаемой троллингом), ни на шаг не продвинувшись ни в одном из обсуждавшихся в ней вопросов, чем наоборот. И примеры последовательных конструктивных и результативных разговоров даже в мелочах стимулируют развивать конструктивное общение.
Но с участием троллей 5000 ответов превращаются в 2500 шагов в тупик, где их ждут профессиональные обессмысливатели человеческой речи. Огромный проблеморазрешающий и деэскалирующий потенциал разговора (конструктивной коммуникации) держится на взаимном интересе сторон к поиску выхода из тупика конфликта интересов с нулевой суммой — стартовой позиции любого противоречия, естественный компромисс которой (50% на 50%) в определённых ситуациях может выглядеть настолько неприемлемым для обеих сторонам, что сам по себе может стать фактором эскалации. В природе с её ограниченным набором ресурсов для выживания у любого конкретного живого существа животные находятся в состоянии перманентного противоречия основного интереса — выживания — со множеством других зверей вокруг по формуле «или ты, или я», в которой невозможен раздел 50/50.
Тотальное стремление живых существ продолжать жить в сочетании с регулярным попаданием в течение жизни в ситуации, где одну жизнь надо делить на двоих — а значит, 1 из 2 неизбежно её теряет, с одной стороны, и воспитало волю к жизни среди живых существ в ходе естественного отбора, а с другой — заложило основной мотива к поиску выхода из естественного отбора кроме как через естественный отбор.
Таким выходом стали человеческий язык и цивилизация. Для современного человека речь самоочевидна и не воспринимается ни ценностью, ни ресурсом, а её польза подобна пользе гравитации, которая хоть и обеспечивает существование нашей материальной реальности, но, являясь константой, не даёт оснований опасаться, что пользу гравитации можно растерять — или умножить. Однако то, насколько даже просто нейтральное отношение к речи является чудовищной недооценкой её потенциала показывает сама история возникновения и перерастающей в прогресс эволюции речи. Ведь недооценивать речь куда проще, когда она существует. Но предки человека были ещё животными, когда выговорили одно слово, потом другое — и не могли остановиться, продолжая на протяжении десятков тысяч лет продолжать сочинять слово за словом, не забывая и предыдущих, пока не накопили сотню-другую, достаточную для возникновения языка — а значит, и мышления — а значит, и сознания. И по совокупности трёх факторов в одном неожиданно обнаружив себя в качестве людей. Пройти от голосовых сигналов животных до простейшей возможной формы вербального языка, который мог включать в себя считанные десятки слов — невероятно сложный и долгий путь, который был пройден не человеком, а обезьяной, которую превращение в человека ожидало только в его конце. И тем не менее, озабоченные выживанием с шансами плюс-минус 50% и, в этом смысле, прагматичные животные не могли, нащупав в ходе эволюции возможность кодировать информацию в произвольном наборе звуков, не вцепились бы в неё, развив со скоростью, с которой никакой другой навык в эволюции не развивался, если бы она не несла огромное эволюционное преимущество вместе с собой.
Иными словами, обезьяны нащупали в ходе естественного отбора 70–100 или больше тысяч лет назад то, что с трудом даётся предположительно образованным людям в XXI веке: умение складывать слова несёт радикальное увеличение шансов на выживание вида и индивидов в нём.
Потому что язык несёт в себе секрет того, как два живых существа, столкнувшись в очередной раз в джунглях с конфликтом интересов с нулевой суммой, которую невозможно поделить поровну, а, значит, в котором может быть не более одного победителя — и точно будет хотя бы один проигравший — могут выйти из него оба живыми.
Для этого вместо колеи дарвинизма (и социал-дарвинизма) нужно включить голову, обнаружить общность интересов в основе повода для конфликта насмерть — борьбу за жизнь, а затем придумать и договориться о решении конкретной задачи о том, как поделить один неделимый ресурс на двоих так, чтобы каждому досталось по 75% от ста.
Ценность языка, ни много ни мало равна ценности самой жизни, а его скрытый потенциал несопоставимо выше любых природных ресурсов вместе взятых, потому что язык — это основной человеческий ресурс. А потенциал развития конструктивной коммуникации можно рассматривать с точки зрения дилеммы двух обезьян, которым нужно было пытаться друг друга убить, чтобы выжить, пока они не придумали сперва попробовать договориться. Две главные угрозы жизни человеку на земле в современном мире — это чисто человеческие проблемы, неисправленные баги цивилизации: войны и бедность.
Войны — нормализованное целенаправленное убийство одних людей другими на основе консенсуса, что людей в других странах можно убивать, если это ради выживания людей в своей. Это была бы бесчеловечная идеология, будь она принята в некоторых странах — но в мире, в которой это является универсальной аксиомой в фундаменте национальной идеи абсолютно каждой, кроме самых карликовых, чтобы толком иметь армию, страны в мире она, скорее, представляет собой летальную форму абсурда. Сумма этих аксиом даёт уравнение, в котором все страны в мире, с одной стороны, совокупно декларируют важность снижения смертности и улучшения жизни для всех людей в мире, и считают, что ради этой цели допустимо убийство всех людей в мире, с другой.
Бедность — причина, почему абсолютное большинство из тех людей, которым в современном мире не грозит пасть жертвой военных конфликтов (это более 99% землян) живут намного хуже, болеют намного тяжелее и умирают намного раньше, чем позволяет уровень развития, достигнутый цивилизацией. И это тоже вопрос договорённостей — пересмотра существующих и достижения новых, которые позволят снизить смертность и повысить качество жизни для всех, не пожертвовав ничьими. Страны с высокой продолжительностью и качеством жизни показывают достигнутую цивилизационную норму, а годы, а то и десятки лет, которые не доживают до современной цивилизационной нормы люди в большинстве стран мира — показатель неэффективного баланса интересов разных групп в их обществах. Допустим, 68 лет ожидаемой продолжительности жизни мужчин в России — это 12–17 лет, 15–20% жизни, на которые в общество считается допустимым урезать средние шансы каждого второго человека. Разумеется, ранняя смертность не случается в вакууме внезапно, а является закономерным итогом настолько же худшего качества жизни россиян (в особенности мужчин), насколько они быстрее от такой жизни умирают. И здесь можно указать на три ключевых фактора:
Разорённое российское здравоохранение, в котором люди в разгар пандемии респираторной инфекции умирают от недостатка кислорода (обычного O2) в больницах (это лишь яркий пример уровня достигнутой недееспособсности).
Убийственная российская экология: в XXI веке миллионы людей в России а) годами и десятилетиями живут в городах со значительно более высокими рисками раковых заболеваний, заболеваний плода и других тяжёлых болезней и ранней смертности; б) знают, почему — трубы предприятий, которые их отравляют они видят из своих окон, а токсичные сливы оттуда попадают в их почву и воду.
Убийственная российская бедность, которая а) лишает огромное количество людей не только доступа к качественным продуктам, среде обитания и медицине; б) обеспечивает деморализующие условия для десятков миллионов человек в городах и регионах по всей стране, где большей части россиян нет даже такой роскоши, как возможность работать на осмысленной работе за зарплату, которая не помогает выйти из бедности, а зачисляет туда.
Все эти проблемы тесно завязаны на архаичную полусословную организацию российского общества, в котором 1% получает 4/5 национального богатства, производимого 90% занятых в экономике не за что-то, ни почему-то, а ещё и с полным освобождение от любой ответственности вдобавок. Неудивительно, что в деградировавшем до сословных отношений между экономическими классами обществе выросло рекордное число долларовых миллиардеров — 102 человека. По числу миллиардеров Россия чуть-чуть уступает только Германии — богатейшей стране Европы с подушевым ВВП в 4,5 (!) раза выше российского. И при всём при том страна с подушевым ВВП $46,500 может позволить себе всего 114 долларовых миллиардеров. В России, с ВВП на человека $10,500 их 102. В абсолютных цифрах, Германия в три раза богаче России: $3,8 трлн ВВП против $1,25 трлн. Так каким же образом страна в три раза беднее может позволить себе такую роскошь как 102 долларовых миллиардера?
Ответ на вопрос «откуда эти деньги у них есть» — в том, у кого этих денег нет. В прямом смысле: 100% богатства экономики производится 100% занятых в экономике людей, однако 1% богатейших россиян владеет 57% произведённого в российской экономике совокупного богатства, а 90% делят 17%. Иными словами 102 долларовых миллиардера в России обеспечивает 90% населения.
При этом 88% населения России живут за европейской чертой бедности. 90% населения России, которым принадлежит только пятая часть их доли в национальном богатстве живёт ниже европейского порога бедности. Совпадение? Не думаю.
Это — общество, в котором разрушены механизмы не просто эффективной коммуникации, а отсутствует практически любая обратная связь между слоями общества. И на фундаментальном уровне, вот буквально на самом глубинном образующем слое общества, глубже политики, культуры и экономики, более, чем 150 млн человек должны будут наладить связи друг с другом. Сейчас в России есть три заметных меньшинства:
- 1%. Олигархическое сословие, которому принадлежит всё экономическое богатство, а политическая власть гарантирует полное отсутствие ответственности за последствия их власти для страны. В результате, мультимиллиардеры и люди, безнаказанно отравляющие Русский север озёрами токсических отходов, а жителей городов рядом с их предприятиями — всевозможными канцерогенами в воздухе и воде — это одна сторона качелей. На эту сторону стекаются все привилегии и богатства. А 88% россиян ниже европейского порога бедности — другая сторона качелей, которая первую сторону содержит и несёт все издержки.
- 5–9%. Городской класс — условные либералы, он же — кадровый резерв антипутинских протестов как минимум с 2011, он же — пересекающаяся в некоторой части группа населения с экономическим (по доле богатства) средним классом России (это 9%, обеспеченных 26% общего произведённого богатства). А ещё это практически всё заметное на политическом ландшафте страны население.
- Рабочие из среднеазиатских республик. Это, в некотором смысле противоположность олигархам и городским либералам, которые напополам, составляя 5% населения страны, обеспечивают близко к 100% площади её политического ландшафта. 90% — те самые 90%, которые ограблены высшим сословием, словно в XVIII веке и находятся за чертой бедности XXI века — незамечаемое большинство. И, наконец, 5–7%, ориентировочно 10, до 12 млн человек — это настолько незамечаемая категория, что их даже в суммарной численности не упоминают. При то, что рабочие из Средней Азии живут в России постоянно или большую часть времени многие годы, и занимают важное место в экономическом ландшафте страны, внося свой вклад в её богатство. Нет причин считать, что удельный вклад среднеазиатских рабочих в ВВП меньше, чем у занятых в экономике граждан России, однако, если они хотя бы попадают в статистику ограбленного работающего большинства, то дополнительные 10% или к 70 миллионам занятых в России, безусловно, вносят соответствующий вклад в национальное богатство, но не получают упоминания даже в качестве жертв олигархической эксплуатации наравне с 90% занятых россиян). Тем ярче контраст между видимым присутствием в жизни России и её экономике — и полным отсутствием даже признания их присутствия. Вплоть до того, что даже их количество точно не известно. Разброс — от жалких официальных миллиона с чем-то до 12 миллионов по расчётам в 2019. Даже с отъездом из-за кризиса в 2020 до четверти из них (по расчётам, опять же, от официальной статистики) — не менее 9 миллионов, которые как минимум такая же часть рабочего класса, как и остальные 70 миллионов человек.
- И одно незамечаемое большинство: до 90% населения России, которые несут основное бремя бедности, живут в регионах или незаметные в среде городского класса беднейшую половину населения Москвы и Питера. До последнего времени они были или ограниченно активны политически, голосуя за Путина и «Единую Россию» — или полностью политически деактивированы, никогда на их веку политически себя не ощущали, не вели, не мыслили и даже не представляют, каким может и должно быть это взаимодействие. И это до 90% экономически активного населения страны — то есть, которые несут на себе всю экономику, но полностью выключены из политики.
Даже если бы олигархическое сословие, городские либералы и гастарбайтеры составляли всё население России, контраст между ролью среднеазиатских рабочих в экономике России и полным отсутствием их политического, практически полным правовым бесправием и выборочной слепотой, с которой горожане и либералы их видят, но не замечают, нельзя считать нормальной или даже терпимой ситуацией. Но и исключительной она не является. В обществе, в котором перебиты связи между гигантскими группами граждан страны, которые, по крайней мере численно-статистически должны подозревать о существовании друг друга и каких-то белых пятнах в представлениях о главном в обществе: людях, составляющих его социальных группах.
Если не дробить 90% на другие крупные сегменты всё равно получается 4 группы, живущих в одной стране, но словно в разных измерениях.
Либералы и олигархи составляют весь политический класс, который построен на их стилистических разногласиях. Политически они изолированы от молчащего большинства, культурно и экономически тоже — при том, что городской класс не настолько богаче рабочего, чтобы иметь какие-то принципиально иные экономические интересы. Скорее, это культурная слепота и высокомерие горожан, которых полностью устраивает, что вся политическая сцена отдана под театр битвы двух сил, численно крупнейшая из которых — городской класс — насчитывает 5, оптимистично до 10% населения. Это больше численности олигархического сословия, бюрократии и войск режима — но всего в несколько раз. Условные 7–10 миллионов городских либералов — это не тот перевес, чтобы чем-то смущать полицейские силы режима, численность главных сил которых — МВД и Росгвардии — превышает миллион человек, с ФСБ и ФСИН — около полутора миллионов человек.
При том, что это миллионы под ружьём, а 10% населения — это, скорее, электоральный потенциал нынешних либеральных идей. Улично-протестный потенциал либералов путинский режим превышал с запасом всегда, и сейчас только нарастил отрыв.
Будь Россия и правда 10-миллионной страной полицейских и либералов — положение было бы безнадёжно, потому что как бы не ухудшалось положение дел власти — она всегда будет в состоянии побить одних лишь либералов и физически, и политически.
Весь электоральный потенциал российского демократического движения находится там, куда либералы не смотрят и даже не думают — где у них то ли Уралвагонзавод, то ли ватники, то ли люди с пёсьими головами. При том, что даже такой чисто электоральный инструмент, как Умное голосование без захвата электората за пределами расширенных либеральных 10% не сможет разбить «Единую Россию». На практике же УГ, конечно, захватывает более широкий круг электората — но куда меньший, чем могло бы и чем нужно. Но для того, чтобы не соскребать крошки от потенциала в половину всех избирателей в стране, если не больше — городскому классу, в особенности именно сторонникам движения Навального, необходимо будет в какой-то момент устыдиться тому факту, что они живут в одной стране, о будущем котором переживают, с подавляющим большинством населения, до 90%, которые себе слабо представляют, не понимают и даже не интересуются ими в настоящем.
Эта изолированность материка «народ России» от двух островов, ведущих политический бой больше в облаках воображения над их головами, когда на земле война была проиграна ещё до представления на авансцене Путина, в 1995–1996 годах — самый мощный ресурс режима, предоставляющий ему почву под ногами и в том смысле, что это люди, которые тащат на себе всё, что остаётся в тащить в экономике, и в том, что политически они никак себя не представляют и позволяют власти, которой они необходимая опора, позволяющая ей крепко стоять на ногах, эти ноги о них же и вытирать.
Дело в том, что сила власти ковалась в спарринге с либеральной оппозицией и под неё затачивалась. Молчание 90% даёт ей опору в том смысле, что на них мофжно не отвлекаться, и вообще целиком отдаваться спектаклю, по сюжету которого в России есть только две политические силы, и больше нет никого и быть не может. Шевельнись эта плита — вполне возможно, что все полтора миллиона полицейских сил режима в первые же небольшие расщелины этим образованные от неожиданности и провалятся.
Как бы это ни выглядело, к чему бы ни привело — базовый слой общества, ниже которого только тающая мерзлота, а России с ним начинается, который состоит из крупнейших социальных групп, должен на уровне этих групп себя осознать, увидеть, признать и подтвердить свою связность, что это большие куски, из которых сложена целая Россия.
Как именно это будет выглядеть — покажет время, но следующие шаги всё равно не сделаешь, не сделав первый, а он всё очевиднее: людям в России надо начать признавать за своих не только тех, кто о себе заявляет — по крайней мере, их слышно, а тех, кто есть, но не заявлен и не представлен.
Роль, функция и польза более политически активной части населения — помогать обрести политическую идентичность остальным. Пока движение Навального утилизирует и переутверждает политическую идентичность либералов, которые с 1993 на недопредставленность в политическом пространстве жаловаться не могут — толку от этого немного ни для либералов, ни для демократического проекта в России вообще. Выигрывает от этого только путинский режим, для которого цепкая спайка любых протестных форм с кругом людей, всерьёз считающих Чубайса сторонником демократии — идеальный спарринг-партнёр, не представляющий угрозы ни электоральной, ни протестной, да ещё и ревниво охраняющий свой статус прогрессивного меньшинства, борющегося за свободы для отсталого народа от любых попыток народа даже сон какой-то неправильный увидеть, где прекрасная Россия будущего отклоняется от идеальных неолиберальных пропорций по заветам Милтона Фридмана и Анатолия Чубайса.
Политический троллинг не является ни в каком приближении фактором в политическом процессе, однако является индикатором того, где политическая верхушка режима видит одну из угроз, которую необходимо гасить до ещё на стадии зерён в почве, обнаруживая в мёртвой земле очередное живое зерно — снова засевать её солью политического троллинга, не дожидаясь первых проклёвывающихся ростков. При этом если что-то десятилетие политтроллинга и показало, то это его неспособность влиять на настроения и взгляды даже на таком низком уровне рефлексии, как комментарии в интернете.
Его всеобъемлющесть во многих частях Рунета — часть его технического задания: быть везде, чтобы забалтывать любые «кухоннные разговоры» в интернете в зачатке и не давать вырасти ничему живому кроме, однако видимое выполнение этой миссии — свидетельство не столько силы политического троллинга, сколько огромной политической пустоты, поверхность которую он мелко покрыл собой, как бы выступая от лица политически отсутствующего большинства.
И всё же атака политического троллинга на саму идею, что люди могут начинать спонтанные разговоры на политические темы, знакомясь не только с позицией собеседников, но и осознавая, формируя, обретая свою политическую идентичность указывает на тот самый микроэлемент, дефицит которого с самого начала формирования постсоветского скелета общества привело к его чудовищной и уродливой деформации, в которой один процент клеток потребляет 57% ресурсов, практически убивая своего носителя, но не ощущая это ни как проблему, ни как угрозу в силу воспитанного ими в самих себе фантастического уровня диссоциации представления о себе от представления обо всех остальных россиянах кроме них.
Это дистанция, которую не обеспечить одним лишь географическим удалением. В куда большей мере ей способствует возвышение на горе из денег. Но всё же бесконечность, которая помещается в разрыв между представлениями верховных жрецов и божеств этого чудовищного строя о самих себе и реальностью, в которой на их небожительство оплачивается вскладчину всей страной уже 26 лет, явно является феноменом психологическим — и потому неисчислимым, а в отличие от чуть более квантифицируемых околоэкономических аргументов, когда фантастическое богатство оправдывается фантастическими успехами в бизнесе или даже рационализируется превосходством в уровне образования и интеллекта. Такая рационализация русским олигархам недоступна, это для потомственной аристократии капитализма США, например. Поэтому они просто придумали свою реальность и в неё поверили, которая не требует чтения мыслей для того, чтобы с ней познакомиться — она точно спроецирована в рахитной фигуре российского общества — монстра и жертвы собственного уродства.
В пропорциях строя, производящего растущее количество и капиталы долларовых миллиардеров на уровне богатейшей экономики Европы, по мере того, как месторождение этих фантастических богатств буквально на глазах уходит, засасываемое под землю, в параллельную реальность по иную сторону европейского порога бедности, чувствуется, что отношение тех, кто расплетает гигантский свитер Российской Федерации по ниточкам в личные клубки, намотав гигантские клубки и размотав его уже на 88% не объяснимо в контексте человеческих взаимоотношений, даже самых враждебных. Вражда всё-таки подразумевает присутствие в одной лиге, где есть, о чём спорить. Выразительное отсутствие у заканчивающего перематывать Россию в личные клубочки шерсти олигархата признаков ощущения этого как участия в человеческих отношениях давно приобрело чёткие очертания дегуманизации.
Любые конфликты морали со структурой российского общества и экономики исчезнут и потеряют смысл, если на месте 150 с чем-то миллионов человек представить 150 миллионов овец с баранами, и разводимых на шерсть на просторе пастбищ в одну седьмую площади суши. Никому и в голову не придёт недоумевать, что владелец бараньих стад 57% выручки с них выводит себе, а 90% скотины содержит на 17%. А зачем на содержание скотины тратить больше, чем нужно, чтобы она выполняла свою промышленную функцию — будь-то шерсть, молоко или мясо? Это перестраивает жуткое состояние современной России из бедлама необъяснимой бессмысленности её организации в зловещую логику в стиле мультика в котором продукты в супермаркетах были одушевлёнными, но для людей это ничего не меняло, потому что они не способны были это замечать, и резали, надрезали, нарубали, натирали и обжаривали живые продукты на разном огне как обычно во время готовки.
Завершением этому положению дел будет изменение статуса-кво, которое изначально сделало его возможным, если не неизбежным: обретение политической идентичности значительными социальными группами. Политическая идентичность — это всего лишь ощущение связности личных интересов людей в качестве членов тех или иных социальных групп с политикой, определяющей положение групп в целом.
Увидеть связь между положением дел в отдельно взятом малом бизнесе или отдельно взятой зарплатой работника крупного предприятия и политикой Путина и «Единой России» сложно — сама попытка установить непосредственную связь между государственной политикой и частной ситуацией.
Другое дело — предпринимателю осознать положение своего бизнеса как часть ситуации «положение малого бизнеса в России», а сотруднику РЖД или работникам сети «Перекрёсток-Пятёрочка» увидеть свои зарплаты не через меру несоответствия их собственным потребностям, а как часть единой ситуации «уровень оплаты труда по всероссийскому рынку в целом». Представление о связи положения малого бизнеса в целом или зарплат в целом с государственной политикой при этом возникает практически интуитивно, потому что это соразмерные группы и потому что на уровне государственной политики именно такими категориями и оперируют.
То есть, для обретения политической идентичности человеку не нужно выбирать партию, идеологию, политика или заниматься любой другой оторванной от реальности ерундой, из-за которой люди избегали политику и раньше. Для обретения политической идентичности человеку так же не надо принимать никаких решений, совершать никаких действий, менять образ жизни или давать какие-то клятвы. Для обретения политической идентичности человеку достаточно осознать, принадлежность к какой социальных групп, к которой он относится, определяет его жизнь сильнее всего.
Иногда это осознание будет включать в себя необходимость признания собственной принадлежности к тем или иным социальным группам, прежде, чем оценивать их вес как фактор на обстоятельствах своей жизни. Допустим, для более, чем 95% работающих по найму в России (более 60 млн человек) самым важным фактором, определяющим их условия жизни является принадлежность к социальной группе «работающие по найму в России» — пролетариату. При этом многие люди, входящие в эту группу, отрицают признание себя как её часть, проводя черту, отделяющую их от другой части по типу работы, представлению о престижности/непрестижности, стереотипам о человеческим типажам, ассоциируемых с разными видами занятости, делятся на бюджетников и не бюджетников, и, банально, по разнице в зарплате условного айтишника 150 т.р. с зарплатой условной кассирши супермаркета 30 т.р.
Однако, и этот условный айтишник, и эта условная кассирша, и все приведённые и неприведённые варианты деления находятся по ключевому объединяющему фактору всех работ в категории «работа по найму» — зарплате. Более 95% работающих за зарплату в России получают меньше минимальной оплаты труда, соответствующей прожиточному минимуму в США $15/час, ~$2520/мес — 190 тысяч рублей. Примерно такой же уровень минимальных зарплат (и, соответственно, оценки прожиточного минимума) во многих европейских странах с разбросом от «есть меньше» до «есть намного больше». Американские $15/час проходят по нижней границе коридора зарплат, которые бы соответствовали современной производительности труда. Она же — потолок для 95%+ наёмных работников в России.
Для которой уже давно невалиден аргумент «у нас жизнь дешевле/у них дороже». Россияне живут в том же самом глобализованном мире, что и американцы и европейцы — во многом даже более глобализованном в силу зависимости России от импорта как товаров, так и компонент производства. Значительная часть техники в России продаётся не дешевле, чем во всём мире, потому что она не производится в России. Возможность купить одежду и многие товары по американской цене с доставкой по почте — возможность сэкономить почти во всём потребительском секторе по сравнению с ценами в «жизнь дешевле» России. Если отбросить магическое представление, что массивный импорт на всех уровнях каким-то чудесным образом должен дешеветь от самого факта нахождения в России, когда на деле чаще ка раз наоборот, то на «дешевизну» жизни в России влияют два главных экономических фактора:
- более низкое качество того, что в России не импортируется — от товаров до услуг. Часто даже это оказывается иллюзией обмена, потому что сравнение цен в российских и германских супермаркетах при заметно (и доказуемо) более высоком качестве германских продуктов приводит к паритету или разнице, которая разворачивается в обратную сторону при сопоставлении с зарплатами в стране. Поэтому бедным немцам и нужны огромные минимальные зарплаты, чтобы выживать с их ценами в магазинах — правда, доля затрат на продовольствие более высокого качества в бюджете немецких пролетариев заметно ниже, чем в России. То есть, «западной дороговизной» разницу в зарплатах не объяснишь — в Европе труд (и трудящиеся) правда ценится выше.
- Нищие зарплаты как ключевой фактор дешевизны домашних товаров и услуг относительно импортных. То есть, аргумент о дешевизне жизни работает по замкнутому кругу, оправдывая отсутствие нужды и даже смысла оплачивать труд в России как в стране XXI, а не конца XIX века «дешевизной» жизни обеспеченной безбожной эксплуатацией почти 100% наёмной рабочей силы за бесценок. У темы зарплат много аспектов, разбираясь в которых становится понятно и объяснимо, что даже при нынешнем экономическом положении дел в России зарплаты занижены в разы относительно продуктивности и как минимум МРОТ можно поднимать радикально, что нет объективных (или гуманных) причин считать, что в России не могут быть европейские зарплаты в перспективе, а уровень американской minimum wage достижим в России без чуда, нефти, и халявы.
Точнее, с одним чудом: люди, работающие по найму в России (до коронакризиса и роста безработицы — 68 миллионов человек), должны придти к осознанию, что принадлежность к социальной группе «пролетариат» объединяет их всех как, с отрывом, ведущий социально-политический фактор, определяющий условия жизни 99% наёмных работников, включая элиту, выделяющуюся тем, что на самом деле получают зарплаты, проходящие выше порога бедности/среднего класса. А опосредованно — благосостояние 99% всех живущих в стране и состояние всей экономики.
Но достаточно осознать, что никакие доводы о разнице между теми, кто не хочет признавать себя пролетариатом и тех, кого они относят к пролетариату, включая заметную по российским меркам разнице в зарплатах 25К/150К не способны побить один простой факт: представитель любой профессии в США, включая тот «непрестижный пролетариат», от которого хотел бы отличаться офисный средний класс — будь то пресловутая «уборщица» или «сотрудник Макдональдса» за те же 40 часов в неделю будут получать минимум 190 тысяч в месяц в пересчёте на рубли.
Рынок труда, как и любой рынок работает великим уравнителем в том смысле, что скачков между российским уровнем оплаты труда и европейским от отрасли к отрасли в одной экономике быть не может, а исторические феномены вроде IT на протяжении среднесрочной перспективы будут выравниваться «по рынку». Но коридор этого выравнивания задаётся вне рынка — во всём мире с высокими зарплатами или значительным их ростом это всегда и исключительно решение экономической политики. А рынку всё равно в каком коридоре сглаживать разницу между отраслями.
За всей казуистикой всё равно останется простой и жёсткий набор цифр, однозначно показывающий на то, что в России невозможно работать на полной занятости — то есть, быть полноценной активной экономической единицей — и зарабатывать этим на жизнь. То есть, не на бедность. Это ещё одно проявление калечного социально-политического строя в России: если 99% зарплат в России ниже современного порога бедности — то работая на полной занятости вне зависимости от выбора профессии 99% всё равно будут получать 99% зарплат — а значит, честным полноценным трудом в России невозможно заработать на человеческую жизнь (выше порога бедности по меркам XXI века).
Выводов из этого следует много. Хороших с точки зрения 99% россиян сегодня, через 10 лет и десятилетия спустя при сохранении такого положения вещей — никаких.
Когда придёт массовое осознание того, что в современном обществе внутрицеховым разногласиям по отраслям среди трудящихся должен предшествовать одно фундаментальное правило, действующее для всех: минимальное требование к любой современной работе — человек, имеющий работу, отдающий из своих 40 часов в неделю 40 часов, не должен жить в бедности. Дискуссии о разном престиже работ могут начаться с этой точки отсчёта, когда будет установлен базовый престиж работы вообще: труд не должен вести к бедности и держать в бедности.
Когда значительное количество людей, относящихся к социальной группе «пролетариат» (то есть, многие или большинство взрослых людей, работающих в России по найму) осознают, что роль и значение зарплаты в их жизни принадлежат к ситуации «оплата труда в России», то это простое осознание совершит две вещи:
- с ним придёт солидарность. Как и в дилемме двух обезьян и одной жизни обезьяны, осознавшие общность своих интересов (выживание) и начавшие бороться во имя их сообща, а не друг против друга, могут изменить условия задачи и сохранить обе свои жизни вместо обмена одной на другую. И это сделало из обезьяны человека. Не из абстрактной морали, а по железному аргументу, который был принят самим Его Величеством Естественным Отбором: при общности интересов способность к сотрудничеству с условием удовлетворения общих интересов пусть даже не на 100% оказалась огромным эволюционным преимуществом по сравнению сгинувших в эволюции племён, в которых победила нездоровая максимизация эгоизма над коллективным интересом, результатом которого стало то, что ни общества у таких обезьян не получилось, ни индивидуального интереса в эволюционном контексте. А способность к компромиссу и солидарности, на которой держится человеческое общество, за пройденную историю цивилизации дали такие плоды, что говорить о компромиссах даже неловко — со временем все успехи коллаборации в обществе приводили к win-win сценариям с вознаграждением на каждого в размерах, невозможных в асоциальной бескомпромиссно конкурентной борьбе за выживание вместо сотрудничества. Для пролетариата в России — каждого человека, работающего по найму, которого нельзя назвать объективно богатым по мировым меркам, как Сечина с зарплатой 5 млн ₽ в день, включая счастливчиков с зарплатой в полмиллиона рублей в месяц и больше, которые просто попадают в честный средний класс по мировым стандартам, солидарность в диапазоне от 11 тысяч (МРОТ) до 1 миллиона рублей в месяц принесёт пользу всем, включая миллионников, потому что повышение уровня «дна» хотя бы до 50 тысяч в месяц даст многими путями толчок вверх всем, кто выше, во многих сферах увеличив масштабы рынка в разы и сказавшись на зарплатах любых уровней.
- С социальной идентификацией придёт положение в политических координатах. Конкретные люди, которые определились, принадлежность к какой социальной группе сильнее всего влияет на их жизни, смогут, скорее всего, придти к ответу и какая проблема сильнее всего влияет на положение группы в целом. Таким образом, возникает довольно простая и железобетонная в своей логике цепочка: некая цель, за которую можно бороться в интересах всей группы, потому что она принесёт максимальную пользу группе, которая транслируется в максимизацию пользы группы отдельным людям, к ней относящимся, даже если общая цель индивидуально для них была неактуальна. Примером этого снова будут зарплаты. Борьба за повышение минимальной зарплаты до 50К и перспективой выхода на сегодняшний американский уровень МРОТ ~190K (что может звучать чудесно только из нищеты России-2021, в реальности же это означает «при максимальном политическом усилии в возможные экономически сроки лет через 10 мы достигнем минимальной, а не средней и не медианной зарплаты США десятилетней давности» — и это в лучшем случае) может показаться не слишком объединяющей идеей для всех ~68 миллионов работающих по найму. Возможно, люди, получающие около и более 50К вообще не увидят в этом смысла для себя. Так и происходит, пока люди смотрят на политические вопросы через две оптики: «личный интерес» и абстрактную «государственный интерес». Это невероятно ограниченный коридор, в контексте которого политика, действительно не может постоянно предлагать что-то напрямую интересное каждому узкому сегменту общества по отдельности. При этом огромное количество важных решений, меняющих жизнь человека через воздействие на уровне социальных групп, проходит мимо людей. Их жизнь меняется, но они не улавливают причинно-следственные связи из-за пропущенного звена — социальной группы, через эффект на которой эффект ощущают индивиды.
Если же добавить групповой уровень — одну или несколько важнейших по влиянию на жизнь человека социальных групп, то в коридор внимания станет попадать огромное количество вопросов, которые и раньше влияли и будут влиять на жизнь этих людей через шаг, меняя положение групп в обществе, но которые станут человеку впервые видимы. А с этим придёт и осознание ценности выигрыша группы в целом с точки зрения индивидуального интереса: если реформы, ухудшающие положение части людей в разных социальных группах, отдают эхом косвенного ущерба и тем, по кому напрямую они, вроде бы, и не били, то обратное не только возможно, но и стоит борьбы за это. Потому что положение какой бы социальной группы человек не отметил самым сильным влиянием на свою жизнь — это подразумевает как минимум косвенную пользу от улучшения положения социальной группы at large. Которая окажется намного, значительно существеннее политического эгоизма и отказа поддерживать идеи, кроме как напрямую выгодных конкретному избирателю. Если у этих идей нет огромной социальной группы-бенефициара, то за ними не возникнет силы для воплощения — и человек не дождётся точного исполнения желания, загаданного под политической ёлкой. Плюс будет получать весь косвенный ущерб от негативной политики в отношении важных для человека групп, но лично его не задевающей и не распознаваемой как проблема.
Максимизация интересов группы (максимальная польза для максимального количества человек) создаёт лучшую очередь приоритетов в ситуации, когда все они важны для значительной части группы, но ни один — для всех или подавляющего большинства.
Впрочем, повышение МРОТ не относится к таковым. И прямая польза этого будет огромна (поднять МРОТ до 50К означает на сколько-то увеличить доходы двух третей работающих в найме), и сквозные эффекты, сказывающиеся по всему обществу — некоторые даже с эффектом мультипликатора. Например, ложная дихотомия интересов бизнеса и бедных или вообще пролетариата не выдерживает проверки реальностью. Такой конфликт существует только в отношениях с крупнейшими корпорациями, монополистами и олигархами за ними. Для предпринимателей же — то есть, малого и среднего бизнеса — бедность почти такой же злой враг как для самих бедных, потому что бизнес может пережить многое, но не может существовать без рынка. И увеличение доходов беднейших работающих на незначительные в масштабах экономики суммы, тем не менее, в разы увеличит их покупательную способность, что для малого бизнеса может конвертироваться в разы выросшую выручку. Среди всех идей по поддержке именно малого бизнеса, которые я могу вспомнить за 20 лет от либералов системных и несистемных, ни одна из них не содержала в себе ничего, что обещало бы такой мощный и прямой эффект, как сделать потребительский рынок богаче. Не весь, не намного, а чуточку и начиная с уровня самого дна — но зато с максимально заметными изменениями и лично для тех, чьи заработки в диапазоне 11–49 тысяч, и для бизнесов, значительная часть ЦА которых в этом сегменте. При этом расширение многих категорий спроса, которые были обеспечены людьми с зарплатами порядка 50К, за счёт расширения этой группы на 40+ млн человек (2/3 пролетариата) будет равносильно увеличению определённых рынков в разы, созданию новых рабочих мест и вторичных бизнесов — например, b2b, Вот и мультипликаторный эффект. Сложно придумать более эффективную программу стимулирования малого предпринимательства, чем борьба с бедностью. Люди, покидающие бедность — это не только целевая аудитория бизнеса, это и потенциальные предприниматели. Стартовать успешный бизнес, находясь за порогом бедности от очень сложно до невозможно. Расширение стандартного соцпакета цивилизованного общества, помимо прочих причин, будет высвобождать предпринимательскую инициативу, потому что у людей появится как минимум запас риска, который они способны потерпеть без жизненной катастрофы. Плюс повышение зарплатного «дна» будет подгонять и зарплаты на пару ступенек выше, потому что у людей появится выбор работ в диапазоне от 50К, и работодателям нужно будет стимулировать их увеличением разницы с новым минимумом.
Политическая реидентификация общества (ре в значении, что это было в прошлом более ста лет назад, но для большей части современного российского общества здоровые отношения с политикой — нечто неизвестное и небывалое) — это что-то вроде прикрепления тканей тела, оторвавшихся от костей скелета и свалившихся внизу в кучу, обратно к скелету. Ткани — это социальные группы. Скелет — политическая система. В той или иной мере огромные группы общества были лишены связи с политическими механизмами более ста лет. Включая постсоветские 30, за которые если что и должно было произойти, так это демократизация — то есть, вовлечение большинства населения, лишённого политического представительства, в формирование нового, демократического. Но идея демократизации была обстреляна из танков в 1993 и расстреляна в спину в 1995–1996 годах. Из-за того, что есть политический процесс, который касается 150 млн жизней, но из них от 50 до 80% в той или иной степени бесформенная куча тканей, лишённая с ним связи, а, значит, бесполезная. Сокращение мышц вызывает работу, если они прикреплены к костям. Когда у 3/4 избирателей нет никакого представления, как их личные интересы (которые реальны) транслируются и отражаются с политическом процессе — их нет в политическом процессе.
Это создаёт очевидные риски: если 80% тканей за кости политической системы не могут держаться, то борьба за контроль над решениями, определяющими жизнь 100%, развернётся среди 20%. В данном случае — на фоне раскола либералов на либералов, которых устраивает Путин и либералов, которых не устраивает Путин, битва между которыми была проиграна в 2001–2003. Либералы с олигархами и мускулами полицейских перевесили либералов. С тех диктатура режима и лично Путина непрерывно усиливалась и расширялась, положение либеральной оппозиции по кусочку и не до конца непрерывно ухудшалось, положение незамечаемого большинства до 90% ухудшалось стремительно и безнадёжно.
Из этой ситуации есть выход к лучшему, и он всего один: демократия. Цель демократии — не протесты, не борьба за власть как таковая, не свержение одного режима, не поддержка другого и, тем более, не борьба за вечную власть демократов. Это всё сопутствующие процессы, полезные или вредные. Цель демократии — присоединить все крупные ткани общества к его политическому скелету, чтобы влияние на политику было пропорционально численной поддержке народа и ничему более.
Помимо благ такого подхода самого по себе — это ещё и лучшая возможность против установления новой диктатуры меньшинства. Консолидированное меньшинство всегда будет иметь возможность сосредоточить непропорциональные объёмы власти и денег, чтобы с их помощью ещё сильнее увеличить перекос в пользу своей силы. Единственный надёжный ответ такой силе — сила большинства. Не только как политической силы в борьбе с авторитарным меньшинством, но ещё и как нейтрализующий агент для самой возможности восхождения такого меньшинства. Подобные сюжеты всегда случались, от Германии 30-х до России нулевых на фоне дезактивированного политического большинства, что давало всю необходимую свободу для манёвра авторитарному радикальному меньшинству. В США вовлечённость масс в демократический процесс была на порядок выше Германии, и на той же развилке между поворотом к социализму и поворотом к фашизму, где немцы допустили правый поворот, активность избирателей Демократической партии позволила разбить профашистский блок под крылом республиканцев, дав Рузвельту мандат на проведение самого успешного и радикального блока реформ в истории США — Нового курса, обеспечившего им максимальный рост богатства и процветания в последующие почти 50 лет.
В ситуации, когда большинство вовлечено в политический протест, пространства для авторитарного меньшинства развернуться и подкопить силу просто нет. Наоборот, все или многие правые диктатуры в истории коррелируют с отсутствием или снижением демократического представительства большинства.
Удивительное-невероятное: демократия — лучшее средство против авторитаризма.