Уже на лестнице повеяло холодом, грустью и страданиями. Что я тут делаю? Хотя, это даже интересно - будет что рассказывать детям и внукам. Да и испытать себя мне не помешает.
Расспрашивать о брате, которого привезли чуть раньше (ему дали пять суток), и устраивать совместную с ним отсидку, я не стал. Раз уж на особом контроле - всё равно бесполезно.
Первая непробиваемая дверь встретила нас сразу по окончании лестничного марша. Вертухай открыл тяжёлый замок, отворил её и изменился до неузнаваемости: где тот добряк, любитель поговорить?
- Пройдите. Стойте.
Я оказался в сером холодном коридоре. Не обманул - тут не так красочно. Настоящая тюрьма. Даже дух захватывает. В стенах, с обеих сторон, часто повтыканы железные серые двери с окошками (их называют "кормушки", потом узнал). Под потолком, в углах - видеорегистраторы. Коридор поделён надвое решёткой-перегородкой, за ней охранник - достаёт ключи, с грохотом поворачивает в замке, открывает портал, что-то сообщает старшему смены. Мы входим в зону его ответственности.
- К стене - указывает мне место у ближайшей двери. Принимается вскрывать все её замки, то ли три, то ли четыре. Перед этим заглядывает в глазок. Двери, двери, двери и замки. Эта оказалась толстенной, тяжеленной - динамитом не снесёшь.
- В камеру - строго приказывает мой недавний приятель и я вхожу, держа под мышкой матрас и прочее, а в руках толстенную книгу. Дверь за мной закрывается.
Камера - это небольшая узкая комната, где-то два с половиной на шесть с половиной метров; стены серые, пол серый, потолок белый; на потолке яркий светильник (даже слишком яркий); высоко в стене окно, стекло которого так окрашено под молоко, что пропускает только свет, но не изображение, зарешечено крупно снаружи (различима тень решётки), мелко и средне изнутри; у входа - параша - место для отправки естественных нужд, отделённое от остальной комнаты перегородкой, метр сорок высотой, со скрипучей деревянной дверцей и дыркой в полу с романтичным названием "раковина Генуя" (список всех имеющихся в помещении вещей приведён в уголке клиента, который имеется в каждой камере), в ней постоянно плавает говно (не смывается); над входной дверью всевидящее око горит красной лампочкой, висит так, что непонятно какой у него обзор и видит ли оно тебя, когда ты сидишь на параше (очень некомфортно); там же расположены ночной светильник и динамик, из которого непрерывно, с восьми утра и до отбоя, льётся в твои уши музыка, любимая охранником с первого этажа (обычно это несколько десятков треков, не отличающихся изыском и проигрываемых по кругу - настоящая аудиопытка); в камере есть металлическая раковина с холодной и иногда горячей водой; металлический стол, металлические стулья, металлическая тумба с отсеками по количеству арестантов, металлические кровати (двухъярусная и одноярусная шконки, основания которых сделаны из тонких редких прутьев, прорезающих, сквозь видевшие виды матрасы, лежащие на них тела; с непривычки очень больно) - всё выкрашено в серый цвет и намертво прикручено к полу.
Вот так, сбылась мечта идиота - тут мне придётся жить. Хорошо хоть всего десять дней.
По стойке "смирно", выстроившись у стены, меня встречают двое. С виду - бомжи, но кто их знает: может это местные авторитеты (смешно конечно), или убийцы и насильники? Я весь напрягся, но виду не подал.
- Здорова, мужики.
- Здорова.
Представился. Они в ответ. Пожали руки, бинты. Я прошёл в центр комнаты, заметил, что верхняя койка не занята и закинул туда свои вещи.
Федя, как он себя назвал, выглядит ужасно: чёрные, как смоль, немытые, нечёсаные волосы; тёмное, беззубое, щетинистое лицо; рваная чёрная куртка и грязные штаны, зимние ботинки образца одна тысяча девятьсот лохматого года; кисти рук перевязаны несвежими бинтами, сквозь которые местами проступает кровь; с виду лет шестьдесят, невысокого роста, пахнет помоями; скорее всего заражён вшами.
Валера, примерно того же возраста, того же роста, в таком же состоянии и пахнет не лучше. Только руки у него целы, а вот с ногами проблемы - сильно хромает. И ещё - нос, он так неестественно повёрнут на бок, что трудно даже представить, какого хрена с ним приключилось.
Ещё только сделав первый шаг в камеру, я сразу почувствовал.. нет, это неподходящее слово.. я погрузился в мир, окутанный угарной дымкой, пропитанный острым запахом дешёвого табака, немытого человеческого тела и дерьма. Для меня, некурящего и чрезвычайного чистюли, это конечно стало главным испытанием.
Я забрался на своё место, расправил постель, лёг и задумался: не может быть, чтобы в этом заведении содержали только таких персонажей, как мои сокамерники. Уж очень они колоритные. Меня, человека с виду приличного, в узких кругах широко известного, можно же было подселить к людям почище. Но кто-то решил скрасить мой досуг этими двумя (войдя, я заметил неразобранную постель Валеры, что подтверждает мои догадки - кажется его сюда перевели прямо перед моим приходом; потом он в этом признался). А это значит, что для меня здесь пытаются создать особенно экстремальные условия. Ладно.
Гоню от себя мысли о вони, грязи и возможных болезнях, которыми страдают мои сожители, пытаюсь абстрагироваться. Приходят мысли другие: как там ребята будут справляться с делами; удастся ли брату успешно дирижировать рабочими процессами; как жена и мама отреагировали на новость о моём аресте; что сказали детям. Чем больше думаешь об этом, тем тяжелее становится. Я быстро понял, что о прошлой жизни стоит на время забыть, как-будто ничего и не было: только родился и сразу в тюрьму. Это спасительное средство от уныния.
Долго лежать и слушать урчание животов Феди и Валеры, замерших на своих койках, не пришлось. Очень скоро принесли запоздавший ужин. Как только со стороны коридора стали слышны звуки открывающихся по очереди кормушек, эти двое вскочили и стали нервно расхаживать по камере, угадывая вслух, чем же сегодня их порадует кафе, поставляющее питание для арестантов.
- Курица. Чую - Федя ведёт себя, как давно некормленый пёс.
- Рагу опять - недовольно морщится Валера.
- Курица. Точно - Федя лицом прижимается к окошку в двери и жадно втягивает в себя воздух.
Через минуту кормушка распахнулась, в неё просунули хлеб, шесть кусков. Я, с болью в сердце, понимая, что два из них для меня, смотрю, как Федя своими грязными бинтами хватает их, один роняет на пол, потом поднимает и раскладывает все на столе, даже не подложив под них что-нибудь. Сознавая, что он и остальную мою еду не приминёт удостоить той же участи, я спускаюсь со своей шконки и подхожу к двери ближе всех. Кормушка снова открывается: теперь в неё просовывают железные миски и ложки, потом кружки с чаем. Мы, каждый берём своё, проходим и садимся к столу. Несмотря на беду с носом, Валера оказался прав - это было рагу, самое ужасное рагу, какое я едал в своей жизни. К тому же холодное. Федя расстроился не на шутку и стал сочинять разные ругательства к этому блюду, к поварам, к охранникам и вообще ко всем, кто только мог иметь отношение к его злоключениям, каковым он признал и сегодняшний ужин.
Так получилось, что я, человек до безобразия чистоплотный и брезгливый, умудрился сесть посередине, между ними. Пришлось принимать пищу в окружении грязных, вонючих, чавкающих, ворчащих, беззубых бомжей (больше я такой ошибки не совершал и садился только с краю). Покопавшись немного ложкой и разжевав пару выловленных кусков картошки, сдерживая рвотные позывы, возникающие при взгляде на то, как Федя и Валера поедают рагу, я отодвинул свою миску и переключился на чай.
- Кушай, кушай. Больше кормить не будут. Это до утра - заботливо обратился ко мне Федя.
- Спасибо, не хочется. Настроения нет.
- Точно? Уверен?
- Да.
- Тогда я в камазик переложу. Может потом съешь. Чай хоть с хлебом попей.
- Нет. Берите по куску. Вообще не хочется.
- Да? Ну спасибо.
Валера тоже поблагодарил, кивком головы.
Я закончил и отошёл к раковине сполоснуть кружку и ложку, а Федя принялся перекладывать моё рагу в ведёрко из-под майонеза, именуемое камазиком, грязное и просто тошнотворного вида, предварительно выгрузив из него использованные одноразовые пакетики чая.
- Проголодаешься, поешь - с серьёзным видом повторил он - до отбоя ещё далеко.
Вряд ли настолько проголодаюсь, подумал я, и забрался на свою кровать. Посуду забрали. Все разлеглись. Но снова лежали недолго. Начал Федя:
- Покурим, Валер?
- Давай - согласился тот.
Они встали, прошли-проковыляли на парашу и закурили одну на двоих. Потягивая едкий дым, звонили в соседние камеры и интересовались наличием сигарет и чая (сначала стучали в стену, а потом переговаривались через вентиляцию - такая вот сотовая связь). Сигаретный дым распространился по камере, я закашлялся с непривычки. Федя осведомился:
- Ты не куришь?
- Нет.
- О! Ну тогда мы постараемся курить пореже, чтоб тебя не травить.
- Спасибо.
- Давай Валер, заканчивай быстрей. Видишь сколько дыму напустили.
Хороший мужик, этот Федя, решил я. Но он на этом не остановился, стал стучать в дверь, звать охранника, а когда тот подошёл, попросил:
- У нас новенький оказывается не курит. Дай открывашку, форточку открою - Повернулся ко мне - Щас всё будет. Щас.
Охранник принёс ручку от окна и мы раскрыли форточку, из которой повалил свежий морозный воздух. Мне стало стыдно за свои прежние нехорошие мысли о моих новых товарищах. И с этих пор я уже не мог думать о них плохо, несмотря даже на то, что реже они курить не стали.
И снова лежим. Я наслаждаюсь сквозняком, доставляющим спасительный кислород к моим лёгким, хотя уже начинаю замерзать. Эти не спят (совершенно точно, я бы заметил; их сон обязательно сопровождается диким храпом - кабаньим Валеры и менее опасным для перепонок, поросячьим Феди), молча смотрят в потолок. Интересно, о чём они думают. Боюсь шелохнуться, спугнуть их мысли, но каждые пять минут вздрагиваю - вертухай открывает глазок и несколько долгих секунд пялится в нас - не могу привыкнуть. Чья это вообще дурацкая затея? Мало того, что мы под неусыпным видеоконтролем, так ещё бедный охранник вынужден постоянно обходить все камеры и рассматривать, чем мы тут занимаемся. Это для предотвращения каких-нибудь несчастных случаев, драк и побегов? Или метод психологического воздействия - чтоб не расслаблялись? В любом случае, больше всех страдает коридорный вертухай. Глупо.
Бесшумно приподнимаюсь на локтях, осматриваю комнату, теперь более тщательно. На раковине кусок хозяйственного мыла, на тумбе рулон туалетной бумаги и пластиковое ведро с крышкой (там питьевая вода), в полке под столом виднеется угол какой-то книги, шахматная доска, газетный лист, на чугунной батарее-гармошке сушатся варежки. Спортом что-ли позаниматься? Но как начать? Неудобно перед чужими людьми. Да ещё эта камера, и постоянно открывающийся глазок. Решаюсь:
- Мужики, вы не будете против, если я позанимаюсь спортом?
- А? Нет конечно. Занимайся. Дело молодое.
Прямо повеселели. Хоть что-то стало происходить в их жизни необычного: мои предстоящие пыхтенья обещают быть интересным развлечением для их скучающих глаз.
- Я буквально несколько упражнений. Утром и вечером. Ну может ещё в обед.
- Да хоть целый день. Ты нам не помешаешь. Тут всё равно делать нечего.
Спустился, сходил по малой нужде (в первый раз с трудом удалось сосредоточиться; ещё и журчит предательски громко), попутно разработал программу занятий: отжимания, приседания, пресс; всё по пятнадцать повторений, по три подхода. Ну и принялся отжиматься на грязном полу. Совпавшее с очередным подходом открывание глазка затянулось дольше обычного: видно и охранник решил приложиться к этому шоу. В перерывах, стал ознакамливаться с распорядком дня, висевшим на стене: подъем в шесть утра, завтрак в восемь, обед, прогулка, ужин, отбой в десять. Как в армии. Наверное. Я там не был.
Из коридора послышался грохот и гул голосов: открывают двери, дают-принимают отчёт. Федя и Валера резко вскочили со своих мест и ринулись к стене у входа, выстроились по стойке "смирно":
- Обход! Вставай к нам. Сейчас зайдут.
Не успел я занять своё место в строю, как и нашу дверь стали открывать. Первым вошёл большой человек в форме и погонах (звание не назову - не разбираюсь). Большой не в смысле великий, а в смысле физическом: необъятный, упитанный, очень. За ним - старший смены.
Федя и Валера по очереди объявили свои фамилии и статьи, по которым несли наказание. Я последовал их примеру. Гость обратился ко мне:
- Как устроились? Всё хорошо?
- Всё прекрасно.
- Вода питьевая есть? Бумага туалетная не кончилась? Мыло?
- Всё есть.
- Жалобы, предложения?
- Нет.
- Ладно.
Переключился на моих сокамерников:
- Почему такой запах? Уберите тут, полы помойте. И постирайте свои вещи, в конце концов. Дышать нечем.
Проверяющие ушли. Федя и Валера дружно приступили к уборке, стирке носков. Я доделал упражнения, забрался на свою койку и принялся читать Платона - мне никаких указаний не давали. Да и не собираюсь я тут убирать, не успел ещё напачкать.
Закончив свои дела, мои приятели сели за стол, достали откуда-то из глубины тумбочки шкатулку с костями домино и по очереди стали раскладывать. Но это была не игра, они гадали. Тихо переговаривались и гадали на желания. Правил я не разобрал - толковых комментариев давали мало, но было очень увлекательно смотреть, как взрослые, повидавшие жизнь мужики, с наисерьёзнейшим видом занимаются такой глупостью. Я притворялся будто читаю и наблюдал за ними. Они так искренне улыбались, полные надежды, когда расклад почти срастался и становились угрюмыми и тёмными, когда кости говорили им, что их очередное желание не сбудется. К сожалению, почти всегда выходило второе.
Вот ведь человек - клубок предрассудков и противоречий. Рождается с чистой совестью, пустой головой, открытый для всего. И все вокруг начинают пихать в него свои истины, полученные ими когда-то в результате того же процесса. Родители, дедушки, бабушки, учителя, соседи, родственники - каждый, обладая своим набором заблуждений, старается поделиться ими с новым человеком. Так он и растёт, поглощая неоднородную информацию и формируя в себе личность - совокупность псевдознаний и предрассудков. Сначала он верит в бабайку, которым пугает его отец, чтобы поскорее усыпить и сесть за телевизор. Потом в деда Мороза. В бога. В чёрную кошку и бабу с пустыми вёдрами. Федя и Валера - в пророческую силу домино; даже прожив на свете шестьдесят лет и пройдя столько испытаний. Воистину - возраст не показатель мудрости.
Скоро выключили дневной свет и музыку. Включили ночную лампу. С каждым следующим днём этот момент становился всё слаще: глаза отдыхали от режущего холодного света, а уши от постоянно фонящей попсы. Все засобирались ко сну. Я забрался под тонкое серое покрывало, положил голову на подушку и пожелал остальным спокойной ночи. Они - в ответ. Мысленно вычеркнул один день из десяти, порадовался, что осталось девять (тут я ошибался - осталось десять; не сразу понял, что день здесь это ещё не сутки), повспоминал все сегодняшние события, поскучал о своих близких, подумал, что Федя и Валера не похожи на тех, кто может придушить во сне и закрыл глаза.
2018, июнь