Я родилась в Советском Союзе. О Боге тогда не принято было упоминать и думать. Но откуда-то во мне эта идея наличия Бога сама собой возникла. А может быть и не сама собой, может увидела в каком-то кино или на картине. У нас было много альбомов с репродукциями известных художников, и там конечно встречались и религиозные мотивы. Я наверняка спрашивала у взрослых, что это за кресты, или, когда мы гуляли мимо церкви, интересовалась что это за здание. И мне рассказывали, что эти картины и сооружения связаны с глупыми и наивными бреднями недалеких людей и на самом деле никакого бога нет, только дедушка Ленин живее всех живых.
Дедушка Ленин тоже был представлен на картинах разнообразно. Я в него, конечно верила и любила, и плакала, что он умер давно. Думала, как несправедливо, что хорошие люди умирают – помню очень ярко своё отчаянное негодование по этому поводу. В свои пять я уже знала, что смерть – это навсегда. Помню, лежала на своей раскладушке, и мучилась мыслью, что тоже умру, и буду лежать не под одеялом, а в холодной земле и что этим все кончится, ведь никакого Бога нет.
До пяти я была счастливым ребенком, потому что папа и мама были рядом – а только это делает ребенка счастливым. А потом, когда мой папа умер, а мама не смогла одна воспитывать двоих детей и отдала меня бабушке с дедом, постепенно стала превращаться в угрюмую девочку. Я чувствовала себя брошенной, несправедливо чего-то очень важного лишенной. Внешне все было благополучно, меня любили, обо мне заботились бабушка с дедушкой, я всегда была сыта, одета, занята различными интересными делами – балет, рисование, акробатика, бассейн… Но все равно, чего-то не хватало. И в это пустое место в сердце девочка Оля однажды впустила Бога. И это, конечно был бог христиан, потому что о других я на тот момент не догадывалась ещё. О, как же я отчаянно молилась! Плакала. Как первые христиане скрывалась в пещерах. Пещерами были столы, накрытые пледами, закутки за креслами, кладовка на даче. Я рисовала кресты и образа – наивные, как и мои молитвы. Я помню тот знаменательный день, когда плед со стола был сорван и дед застукал меня перед самодельным бумажным крестиком. О, как он ругался! Я его редко таким сердитым видела. «Ты, внучка коммунистов, это мракобесие! Ты, будущий пионер! Немедленно порви!» Но я не порвала, а спрятала.
Мои просьбы Бог слышал и до 16-ти лет почти всегда удовлетворял. Я молилась о здоровье, когда кто-то болел, о трезвости, когда кто-то пил, об отмене уроков, которые мне не нравились, о ролях в театре студии. Потом о мальчике в которого влюбилась, о поступлении в театральное училище, в которое меня сначала не взяли, и я думала, что умру. Да, об этом я молилась отчаянно, даже обещала пойти покреститься, если мою просьбу удовлетворят. Бог явил чудо, вразумил преподавателей, и меня решили взять на курс в последний момент. Это случилось, когда Советский Союз уже пять лет как распался, и взгляды моих родственников на политику и религию изменились. Поэтому я действительно спокойно пошла в церковь и покрестилась.
Мой дедушка, бывший коммунист стал рисовать иконы, и носил их освещать в храм. А потом и вовсе стал ходить к баптистам на собрания, изучал Библию, что-то подчёркивал сидел. Бабушка, так и не определилась атеистка она или нет. Мама, крещенная ещё нянькой в глубоком детстве, приняла мусульманство, потом крестилась в Американской церкви Христа, потом поклонялась солнцу.
Я перестала воспринимать Бога как персонаж. Последний раз я горячо молилась на коленях, наверное, лет в девятнадцать. Просила учителя прислать, ибо чувствовала себя в тупике и болоте, поступив на службу в провинциальный театр. Просьба была услышана. Учитель пришел в виде симпатичного мужчины тридцати восьми лет, с томиком Кастанеды подмышкой. Да, он многому меня научил... А потом я продолжила учиться сама и на этом пути удивлялась, расширялась, преобразовывалась, исчезала, проявлялась, рождалась заново вместе с Богом и в Боге.
Сейчас я не хожу ни в какую церковь, не примыкаю ни к какому религиозному течению и вижу Бога везде.
Рассказала Ольга.