Евгений Иванович Замятин родился в 1884 г. в уездном тамбовском городе Лебедянь . Его мать была образованным человеком, любила литературу, играла на рояле. Отец, Иван Дмитриевич, был священником, преподавал Закон Божий. В то время Лебедянь насчитывала не более 7 тысяч жителей – это была настоящая глубинка.
Школу будущий писатель окончил с золотой медалью, которую потом как-то по нужде заложил в ломбард, да, так и не выкупил. Все школьные предметы давались ему хорошо, кроме математики, поэтому Евгений Замятин специально выбрал техническую специальность и стал инженером-кораблестроителем.
Если я что-нибудь значу в русской литературе, то этим я целиком обязан Петербургскому охранному отделению
С юности Замятин был убежденным социалистом и подвергался гонениям со стороны царского режима. Но «гонения» были какие-то странные. Точных данных о его участии в событиях 1905 года немного, известно, впрочем, что он числился большевиком, состоял в боевой дружине, был арестован. Мелкая деталь, довольно неплохо характеризующая русскую жизнь того времени: вчерашний бунтовщик и арестант, освобожденный благодаря хлопотам матери, едет в... Египет, проветриться. На обратном пути с борта парохода Замятин наблюдает восстание на «Потемкине», потом вновь арест — и высылка в родную Лебедянь. Но ни в какую Лебедянь Замятин не едет, остается в Петербурге (то есть на нелегальном положении, буквально «до первого городового»), заканчивает институт и остается на кафедре в качестве преподавателя. Тогда же пишет и свой первый рассказ.
В 1911 году пресловутая царская охранка наконец спохватывается, и Замятин оказывается в ссылке в Лахте: два года почти полного одиночества рождают повесть «Уездное», с которой инженер Замятин и врывается в русскою литературу — вполне триумфально. «Если я что-нибудь значу в русской литературе, то этим я целиком обязан Петербургскому охранному отделению», — напишет он впоследствии.
Первую мировую Замятин встретил, как и положено социалисту, — негативно. Написал антивоенную повесть «На куличках» — новый арест и новая ссылка. Но явного врага государства отправляют в Англию в качестве представителя Морского министерства, наблюдать за строительством ледокольного парохода «Святой Александр Невский» (потом он станет «Лениным»). Замятин блестяще овладевает английским (впоследствии всерьез будет думать о том, чтобы писать по-английски прозу — «это мне немногим трудней, чем по-русски»), приобретает чисто британскую манеру одеваться и вести себя. По зарубежным впечатлениям он пишет книгу “Островитяне” – во многом гротескное произведение, описывающее жизнь и быт англичан. Писатель хорошо знал англичан и умышленно изобразил их не очень правдоподобно. Исследователи творческого наследия Замятина полагают, что в этой повести собраны все штампы об Англии, которые “дожили” и до наших дней. Там же, как мне кажется, он познакомился и с классикой английской литературы, в частности с социальной сатирой английского политика Б. Дизраэли "Сибилла" (1845 г.), которая чрезвычайно популярна в Британии, а перевод на русский выдержала только пару лет назад. Одна из тем книги моральное разложение при господстве технического прогресса.
Чего он боялся?
В Россию Евгений Замятин возвращается перед самой Октябрьской революцией. В течение почти 10 лет он был вполне респектабельным литератором — по крайней мере внешне. Работал у Горького во «Всемирной литературе», заседал в президиуме Всероссийского союза писателей. Настроения имел умеренно-оппозиционные, дважды арестовывался ГПУ (по тем временам явление частое), едва не был выслан на «философском пароходе», но в целом считался «близким попутчиком». Помогал и Горький, Замятина высоко ценивший. Писатель выступал и как драматург, популярны были спектакли по его пьесам “Блоха”, “Атилла”, “Общество Почетных Звонарей”. Именно Замятин в 1921 г. Стоял у начала литературного движения «Серапионовы братья», названной по новелле Гофмана. О них был отдельный доклад, поэтому, повторяться не буду. . «Я боюсь, что мы слишком добродушны и что Французская Революция в разрушении всего придворного была беспощадней» — писал он в статье «Я боюсь» в 1920 г. Выступал против литераторов при власти, накидывался на футуристов, осторожно говоря о Маяковском, и имаджинистов, которых тогда как раз осуждали. В статье он жалуется на несоответствие советских гонораров писателям царским аналогам. Действительно, в 20-ые гг Евгений Замятин зарабатывал на жизнь преподаванием в Питерском политехе. И вообще, «чтобы снова зажечь молодостью планету, надо столкнуть ее с плавного шоссе эволюции».
Мы
Все изменилось в 1925 году, когда в Нью-Йорке на английском языке вышел роман Замятина «Мы». Он справедливо считается первой полноценной антиутопией в истории литературы. Но не секрет, что в отличие от великих последователей, Хаксли и Оруэлла, Замятин вовсе не стремился создать что-то беспросветно-мрачное. «Самая моя шуточная и самая серьезная вещь» — в этой самооценке нет рисовки, Замятин писал сатирический роман, направленный не столько против большевиков, сколько против опасностей увлечения техническим прогрессом, который для человеческого в человеке опасен ничуть не меньше, чем ГПУ.
Сатира в «Мы» иногда носит характер литературной аллюзии — вроде финального эпизода попытки убийства главным героем предательницы, восходящего, конечно, к «Преступлению и наказанию», или рифмованная таблица умножения, приводящая главного героя в восторг. Но главный роман Замятина, не просто антитоталитарная агитация, как может показаться сначала. Сейчас он звучит не менее актуально, с нашими увлечениями искусственным интеллектом и составлением цифровых профилей на всех и каждого. Не любивший математику с детства Замятин, делает главным героем именно математика, с его чистой рациональностью, которая разбивается об иррациональное чувство любви. Именно способностью к творческой фантазии главного героя, пользуются заговорщики в своих целях, но он снова обретает душевное равновесие к концу повести, пройдя через операцию по удалению фантазии.
Есть в произведении и педагогические темы. Детей в Едином Государстве отбирают у родителей, да, и родителями могут стать только люди соответствующие некой «родительской норме». Детей обучают роботы, но воспитанники испытывают к ним чисто человеческие чувства благодарности или неприязни. Как, например, к роботу-преподавателю Закона Единого Государства, здесь Замятин вспоминает Закон Божий, преподававшийся в дореволюционной России. Этому роботу дети запихивали в динамик бумагу, устав от его нравоучений. Однако нормы, навязанные в детстве, крепко засаживаются в мозгах. Так жители Единого Государства настолько обеспокоены всеобщим равенством, что даже бы хотели иметь одинаковые черты лица.
Слава, которую Замятину принес его роман, была славой международной, а не национальной: на русском языке «Мы» полностью впервые был опубликован только в 1952 году в Нью-Йорке, а на родине автора — лишь во времена перестройки. Зато неприятности, к которым привела публикация запрещенного цензурой романа за границей (именно это, а вовсе не содержание «Мы» раздражало советскую власть), были вполне внутреннего свойства.
Поразительно, что даже в условиях жесткого прессинга он — не только напоказ, но и внутренне — сохранял верность идеалам юности. В 1931 году он пишет письмо Сталину, прося выезда за границу: обещает вести себя хорошо, с белогвардейцами не общаться и «вернуться назад, как только у нас станет возможным служить в литературе большим идеям без прислуживания маленьким людям». Сталин (с подачи Горького) милостиво соглашается. И Замятин вождя не подводит. В 1934 году он заочно вступает во вновь созданный Союз писателей СССР. Разумеется, до конца дней (а умер он в 1937-м в Париже) сохранил он и советский паспорт. Что это было: страх перед длинными руками ОГПУ или искренняя вера в коммунистическое завтра, неизвестно.
Аттила
В эмиграции Замятин пишет повесть «Бич Божий», оставшуюся незаконченной."Бичом Божьим" прозвали когда-то обезумевшие от ужаса римляне великого завоевателя — царя гуннов Аттилу, буквально швырнувшего Европу под копыта коней своих бесчисленных степных орд. Детству и юности этого незаурядного военачальника посвящена повесть Замятина. Интересно, что к теме Аттилы обращается и Дмитрий Кедрин в своем стихотворении «Свадьба», вот его начало:
Царь Дакии,
Господень бич,
Аттила, -
Предшественник Железного Хромца,
Рожденного седым,
С кровавым сгустком
В ладони детской, -
Поводырь убийц,
Кормивший смертью с острия меча
Растерзанный и падший мир,
Работник,
Оравший твердь копьем,
Дикарь,
С петель
Сорвавший дверь Европы, -
Был уродец.
Мне кажется это обращение к образу Аттилы у двух авторов, в эмиграции и в Советском Союзе, было не случайным, созданы оба произведения в одно время – предвоенное.
И закончить хочется цитатой из «Мы»: «Смех – самое страшное оружие: смехом можно убить все – даже убийство».