В январе 1964 года на плановой флюорографии у меня был обнаружен инфильтративный туберкулёз легких. Учился я на втором курсе Уфимского авиационного института. Пришлось брать академический отпуск. Положили меня в противотуберкулёзный диспансер, где находился на излечении ровно полгода. В палате нас было девять человек- людей разного возраста, социального положения, национальности и вероисповедования. Но нас об’’единяла болезнь, с которой мы все боролись усердно и дисциплинированно. Даже не об’’единяла,а роднила. Степень тяжести у каждого была разная, но все мы не были бациллоносителями, которые лежали в другом корпусе. Что и говорить- болезнь страшная. Из того корпуса чуть- ли не каждые три- четыре дня санитарки выносили человека, оставившего этот мир. Эта картина не сулила нам хороших перспектив, удручала. Но к любой действительности человек привыкает и для нас она стала тоже обыденной. Тем более, что самому старшему в нашей палате было 49 лет, все остальные гораздо моложе. Я- самый молодой, не было и двадцати. Так случилось, что в палате оказались люди с удивительно интересными судьбами, среди которых был тот самый старший по возрасту- дядя Коля Рахматуллин. Мы знали , что он был на фронте, имеет какие- то награды, но мы не терзали его вопросами- расскажи да расскажи. Был он балагуром, травил анекдоты, заигрывал с медсёстрами. В общем, был весьма оптимистичным человеком. Ему предстояла операция по удалению части легкого, с’’еденного каверной. Не знаю, как сегодня лечат туберкулёз, а тогда такие операции только и могли спасти человека. Вот эта ситуация приводила его в уныние. И когда разговор заходил об операции, он говорил: - зарежут меня на столе- и очень печалился. Всячески мы его успокаивали, мы знали имена хирургов- фтизиатров, среди которых был профессор Цулукидзе, известный чуть ли не на всю страну. Но наши доводы его не успокаивали. И вот однажды вижу я, что дядя Коля сидит за столом и что- то усердно пишет. Не мешаем, мало ли что человек пишет и кому пишет. В муках эпистолярного жанра находится уже третий час. В конце концов не выдерживаем и спрашиваем, что же он так старательно пишет. Ответ нас оглушил: - пишу генералу армии Батову, чтобы он посодействовал операцию сделать мне в Москве. С какой такой сырости ты генералу Батову просьбу такую выкладываешь? Кто ты ему такой? И вот тут- то и начал дядя Коля рассказывать о своей боевой жизни. но прежде он достал две книжки мемуаров Павла Ивановича Батова, в которых несколько раз упоминается командир армейской роты разведки боем Рахматуллин ( к сожалению не помню инициалов, для меня он был дядя Коля, таким на всю жизнь и остался)мы рты поразевали. Я взял его каракули, прочитал, понял, что письмо нуждается в серьезной коррекции.Дядя Коля просяще смотрит на меня, мол помоги ладом написать, грамотно. Я тоже не за пять минут все исправил, понимать же надо,кому пишу- прославленному генералу , дважды герою Советского Союза, депутату Верховного Совета. Ему при жизни на его родине бюст бронзовый поставлен, его полмира знает. Писал даже я с некоторым содроганием, но часа через полтора осилил все же это дело. Отправили мы на следующий день письмо это и забыли о нем. А дядя Коля все говорил, что Батов не ответит, что у него великое множество дел и до какого- то Рахматуллина руки не дойдут. Но оказалось, что дошли руки у Павла Ивановича до капитана Рахматуллина. Наши великие военоначальники были людьми с великой душой. В один прекрасный день двери нашей палаты растворились на обе створки и в нее вошла главврач диспансера , а с нею полковник медицинской службы. - кто здесь Рахматуллин?-спросил полковник. Дядя Коля вскочил с кровати и вытянулся по швам. -Капитан Рахматуллин, товарищ полковник. Разрешите представиться- произнёс дядя Коля,переставив фразы местами, на что полковник улыбнулся и заговорил обычным, не военным тоном. Как внимательный врач. Он сказал, что прибыл по поручению генерала Батова изучить состояние дел с оперативной хирургией здесь, в Уфе. Сам он по специализации фтизиатр и в этом деле смыслит кое- что. Потом- то нам главврач сказала, что он доктор медицинских наук. Полковник велел дяде Коле собраться и они ушли. Мы к окнам смотреть, как от диспансера от’’езжали две чёрные правительственные волги. Многозначительно мы посмотрели друг на друга и кто- то из нас произнёс: ничего себе! Тут , уважаемый читатель, ты конечно понимаешь что он вместо слова ничего произнёс два других слова, более ясно и емко выразивших ситуацию.( продолжение следует)