В китайской блеклой рубашке, не доходящей колен,
Не крепче лесной букашки, попавшей в паучий плен,
Осколком надежды шаткой, разбитой, как снежный ком,
Во тьме у икон украдкой вставала ты босиком.
Ослепшая в книжной пыли, училка, синий чулок,
Богами твоими были Есенин, Пушкин и Блок,
А Тот, в синеватой теми, – безмолвен и обличён.
Но Он пребывает с теми, кто сломлен и обречён.
Касаясь сердца, что бритва, в мой каждый редкий ночлег
Звучала твоя молитва, как в парке падает снег,
Рвалась, лилась, оплетала неловких слов чередой,
Над грешной землей витала, как прядка мойры седой.
А за оконным провалом, как Судный день, как война,
Такая сила вставала, такая злая волна...
И лучших – и тех сносила в распутство и воровство.
О чем ты Его просила, несчастное существо?!
Нищала твоя камора. Рабыня мрачных страстей,
Снаружи выла Гоморра, кромсая своих детей.
Кровавая пела вьюга, был дом любой, как притон.
Братки ночами друг друга закатывали в бетон.
Все прежние правды пали, пришла нужда в брехунах.
Стоял на каждом квартале Дантес в спортивных штанах.
Что ж эта мразь замесила на той роковой волне?!
О чем ты Его просила?!.. Наверное, обо мне.
По вотчинам их малины родные ища следы,
Я вижу одни руины, одни руины и льды!
Я эту зиму зимую, как в чёрной норе змея.
Но ежели я рифмую, – дошла молитва твоя...