Тепло оказалось возле моря. Не по-летнему тепло, конечно, но и не по-зимнему холодно!
И красиво. Лука-Плакальщик не сумел сдержать слёз, глядя на морской простор, да на травы сухие, что по ветру стелились, да на сосны, что в такт плеску волн гудели.
– Завтра к городу выйдем, – махнул рукою Шут, указывая на берег. – Там оно. Залив по берегу обогнуть – и на месте. Там и порт, и корабли увидите. Вот там и расстанемся. Поеду за море, счастья искать. Придётся вам о Сивушке и Бурушке заботиться да друг друга беречь.
Костерок развели, кашу сварили, до самой ночи просидели, беседуя. Шут Гороховый весел был, шутил да смеялся… а Лука с Лукерьей слушали, да улыбались. Когда ветер шибко задувал, Лукерья к Луке боком прижималась, а он её даже обнять боялся, чтоб счастье своё не спугнуть. Чай, девушка она была сердитая, неласковая, могла и локтем в бок одарить.
Когда девица ушла на телегу спать, Шут спросил у Луки:
– Отчего ж ты ей не сказал, глупый?
– Чего не сказал? – насупил бесцветные брови Лука.
– Как чего? Что я плакал. Ты ж так ждал!
– Я не того ждал, – буркнул Плакальщик. – Я ждал, что сам тебя плакать заставлю, горевать – да только нет у тебя за душой такого горя, о котором ты бы плакать решил. Что ж я поделаю?
И пуще прежнего нахмурился.
– Нет, мне не надо такого. Да и она пускай не знает, что ты плакал. Это у тебя слабость была, да?
– Слабость, – согласился Шут.
Молчали долго. А Лука всё думал про обе сказки, и Шутову, и чародееву. Это ведь, если подумать, и не сказки вовсе были. Оба про себя рассказали, только, конечно, кое-что приврали, а кое-что приукрасили. Может, и умолчали даже!
Когда спать легли, Лука всё ворочался под телегой, слушал, как волны плещут да ветер в соснах бушует. Тёплый ветер, не то что в их царстве холода. Дядька Холодун, сказывают, редко когда до этих земель добирается. И хорошо. Завтра в порт пойдут, увидят парусники да лодки, увидят чудеса чудесные, людей поглядят… что до того, чтоб себя показать – про это Лука покуда и не думал.
Вот разве что Лукерья его беспокоила. В последние дни она вовсе к Луке будто охладела. Не смотрела, не говорила с ним, только рыжую косу расчёсывала да наново заплетала, словно ничего важнее в её жизни не было. Не привык Плакальщик её такой тихой да молчаливой видеть. Лучше б ворчала!
Лежал Лука, ворочался, а как понял, что сон к нему нейдёт, встал да поближе к морю решил прогуляться. Пошёл по тропке спускаться, а море всё плещет, будто баюкает, и лунная дорожка по нему до самых небес ведёт. Так и кажется, что только ступи на неё, как до ангелов дойдёшь!
Но на берегу встретил Плакальщика вовсе не ангел, а злой чародей. Старый, с виду страшный – глаза холодные, лицо надменное.
– Здравствуй, сын, – сказал чародей. – Долго же ты сопротивлялся моему зову.
– Меня никто и не звал, – буркнул Лука. – А только не сын я тебе никакой. Я своих матушку и батюшку, конечно, почти не помню. Но вот такого, как ты, чародея, не помню и вовсе.
– Те, кто воспитали тебя, не отец и не мать тебе, – ответил чародей. – И ты ещё тогда это понял, когда на постоялом дворе пытался улыбнуться. Только не тем ты занимаешься, ой, не тем. Наше с тобой доля не горе-несчастье с людьми делить, а их смех себе забирать. Для того я и устроил состязание. Помнишь – одного человека я в награду за победу просил? Если б ты у Шута улыбку не сумел украсть – как думаешь, кого б я себе выбрал?
– Врёшь ты всё, – сказал Лука и попятился прочь. – Врёшь! Не крал я у Шута улыбку! Это я сам улыбнулся! Я могу!
– Не можешь, – произнёс чародей. – Мы, сумрачные маги, только и можем, что чужой смех красть – сами не смеёмся и не улыбаемся. Таков наш дар.
– Дар!
До того возмутился Лука, что аж на песок белый сплюнул. Отродясь его Увва так не воспитывала, чтобы плеваться почём зря.
– Только у Шута Горохового трудно смех воровать, – продолжил чародей. – Он им живёт, им и промышляет. Только тогда я и понял, что ты сильнее меня. Сильнее, да только учитель у тебя аховый был. Не научил тебя даже основам! Быть отныне тебе моим учеником, Лука-Плакальщик! С нами такими двумя, глядишь, весь мир зарыдает, а мы похохочем.
Обиделся Лука за добрую да умную ведьму Увву, ох как обиделся! И за дяденьку Коша, который его тоже учил, пускай и немного, и даже за Шута Горохового обиделся! Пусть тот не научил Луку смеяться, а всё ж улыбкой одарил. Всё это были его лучшие учителя, и учили они только добру.
А этот, глядите-ка, каков! В отцы набивается, смех воровать предлагает.
– Не пойду я с тобой. Выучился, чему мог, теперь хочу на Лукерье жениться да вдвоём с нею путешествовать, а потом и дом свой найти, – сказал Плакальщик. – Будем с нею колдовать, людям добрым помощь оказывать, горе с ними разделять да погоду хорошую устраивать. Не надо мне твоих наук. Уходи подобру-поздорову!
Сказал, а сам заплакал. А чародей только смеялся да превращал каждую слезинку в жемчужину.
– Смотри, какое богатство! Я и тебя научу!
– Не пойду! Не по душе мне это!
– А не пойдёшь, – сказал чародей тогда, – так я знаешь, что сотворю? Отправлюсь теперь же к вашей стоянке да уморю и Лукерьюшку, и лошадок ваших чёрной тоской. Поглядишь тогда, что настоящий-то сумрачный маг сделать может.
Сказал, и улыбнулся. Только улыбка такая никому бы не понравилась. Зубы у чародея были белые, острые, а лицо всё страшными морщинами исказилось. И не было в той улыбке ни добра, ни любви. Страшно тут Луке стало. Хотел он закричать, да не сумел. Хотел побежать, Шута разбудить – и не смог. Опутал его чародей своей сумрачной магией, сделал маленьким, за плечо, будто тюк, закинул. И был таков. Только и осталось на песке, что несколько жемчужин!
Проснулась утром Лукерья, проснулся Шут Гороховый, а Луки-Плакальщика и след простыл.
– Ох, – сказала тогда девица, – зачем только я вчера ему не призналась?
– В чём это? – спросил Шут, оглядывая окрестности, словно только и ждал, что Лука на дереве сидит или на холм взобрался.
– Да в том, что согласная я, – всплеснула руками Лукерья.
Давно уже сказала она Шуту про их с Лукою уговор. И уже с неделю как Шут Лукерье признался, что расплакался слезами горючими и что никто, кроме Луки, того не видал.
– Нельзя молчать, когда всё честно да прямо сказать надо, – заплакала Лукерья.
Тут же заворчало, заворочалось море синее, да закапал с небес горестный дождик.
– Пойдём, Лукерьюшка, в город, – предложил Шут. – Глядишь, там на след Луки нападём. А если беда с ним случилася, то люди добрые, глядишь, видели чего, расскажут.
Собрали вещи да отправились искать свою пропажу. А что нашли да как узнали, куда Лука подевался – о том скоро узнаете!