Часть 2 (часть 1 можно прочесть ЗДЕСЬ).
По официальным данным, штурмующие крепость потеряли более 500 человек убитыми и 2,5 тыс. ранеными. Кроме того, без вести пропало – 867 чел. (?), взято в плен – 731, дезертировало – 23…[1]
Репрессированных курсантов, красноармейцев и командиров в число выбывшего личного состава почему то не включили. А их было немало…
Похоже, что в Кронштадте главную опасность большевики видели не в мощи крепостной артиллерии. Ее усматривали в сути политических требований восставших: перевыборы Советов, свобода слова печати, собраний, освобождение политзаключенных…
В те дни партия большевиков стремительно теряла авторитет. А это грозило потерей власти. Чтобы удержать ее, нужны были решительные и жесткие меры. Прежде всего в отношении тех, кто распространял воззвания, занимался агитацией, призывал к выходу из РКП(б).
Работа выездной сессии трибунала в Сестрорецке началась с рассмотрения дела № 1 по обвинению военнослужащей 4-й батареи 4-го артдивизиона КАУ Кожевниковой Анны «в распространении провокационных слухов контрреволюционного характера».
Это дело трибунал заслушал 7 марта, когда начался первый штурм крепости, оказавшийся неудачным.
Подобных дел пройдет через трибунал немало, но это было первым. Трудно поверить, что список «инакомыслящих» и вообще список сотен и тысяч репрессированных в Кронштадте людей открывала женщина. Но это так. Когда началось восстание, она пришла к своей подруге, жене политрука, и рассказала ей о последних новостях:
- Катя, представляешь, что сейчас в крепости творится. Ты не поверишь. Многие коммунисты решили выйти из партии, заявления несут пачками. Ходят слухи, что восставшие моряки будут расправляться с членами РКП.
Слухи не были беспочвенными. 3 марта действительно начался массовый выход коммунистов из партии. Заявления несли пачками. Всего в те дни их поступило около 900…
Жена политрука вечером передала мужу содержание своего разговора с подругой. Кожевникову тут же арестовали и приговорили к пяти годам лишения свободы с применением принудительных работ.
Кожевникова – далеко не единственная женщина-«мятежница». Их было немало, некоторых приговорили к ВМН.
Так, по постановлению тройки Особого отдела по охране финской границы была расстреляна Вера Бабур, 19 лет, работавшая в отделе коммунального хозяйства. На собрании ее избрали в ревком и ревтройку. Согласно собственноручно заполненной анкете от 28 марта, участие Веры в мятеже выразилось в том, что она «помогала во время боя перевязывать раненых». Еще одна Вера – студентка консерватории Вера Петровна Акимова-Перетц , 22 –х лет, была расстреляна за сочувствие мятежу в августе 1921 года. Она проходила по делу «ПБО» (заговор Таганцева), о котором расскажу в другой раз (можно прочесть ЗДЕСЬ)
Военнослужащих, преступление которых заключалось только в сдаче партбилета, относили к политическим врагам. Но, как правило, не расстреливали. Например, полевая сессия реввоентрибунала от 13 мая 1921 года по делу красноармейца 3-го дивизиона артиллерии П. Захарова отмерила подсудимому пять лет за то, что «10 марта с. г. подал в образовавшуюся в период мятежа на форте «Михаил» мятежную ревтройку заявление о своем выходе из партии, после чего был освобожден от надзора и исполнял свои общие обязанности содержателя имущества».
Между тем, практически всех, кто голосовал за антисоветские резолюции, приговаривали к расстрелу.
Владимир Егоровский предстал перед трибуналом 7 марта. Веселый и никогда не унывающий одессит был душой команды пеших разведчиков 561-го полка. 6 марта он составил и предложил на общем собрании части на голосование резолюцию, призывавшую присоединиться к морякам восставшего Кронштадта. 25 человек было «за», 17 – «против». Но тут вмешались комиссары, и собрание объявили закрытым. Егоровского арестовали. А на следующий день в присутствии мощной охраны и потрясенных сослуживцев ему объявили, что он подлежит немедленному расстрелу, так как «вполне обдуманно вонзил нож в спину своих же братьев, рабочих и крестьян, в момент напряжения всех сил последних для подавления черносотенной авантюры »…
В те дни арестам подвергли многих из числа тех, кто не держал язык за зубами, был слишком разговорчив.
13 марта. Приморский вокзал в Петрограде заполнен мобилизованными на фронт красноармейцами 10-го запасного полка. Все ожидают прибытия поезда. Сидят, лежат, курят, ведут неспешные разговоры. Небольшая группка обступила Ивана Александрова, артиста по профессии и любителя пофилософствовать. Слушают его внимательно:
- Всякая власть, братцы, плоха, и воевать нам с Кронштадтом нет смысла. Против своих же идем...
Проходивший мимо член Иркутского губкома Рютин, услышав эти слова и уловив в них контрреволюционный смысл, решил вмешаться:
- Не слушайте его, товарищи красноармейцы. В Кронштадте измена. Матросами руководят царские генералы.
Александров в ответ сказал то, что думал:
- Мы вам не верим.
И он оказался прав! Тем не менее, мобилизованный артист Иван Александров был арестован и 15 марта приговорен трибуналом к трем годам штрафного батальона за «разговоры контрреволюционного характера». В тот же день были осуждены и расстреляны «за контрреволюционную агитацию против боевого приказа» красноармейцы 35-й батареи 1-го легкого артдивизиона КАУ Трофим Кабанов и Викентий Корзунин.
А на конвейер полевых сессий реввоентрибунала поступали все новые «контрреволюционные агитаторы», которые где-то что-то выкрикнули или неосторожно высказались…
Репрессии продолжились и после подавления восстания.
Власть опасалась, что правда о Кронштадтском мятеже просочится на «большую» землю. Поэтому перлюстрировали всю корреспонденцию, перетряхивали матросские кубрики и солдатские казармы.
Из приговора по делу военмора Василия Боранчука от 17 июня 1921 года видно, что его осудили на два года лишения свободы за то, что он «после мятежа, описывая в своем письме родителям происходившие в Кронштадте события, преднамеренно, с контрреволюционной целью искажал все факты событий во вред Советской власти, чем мог произвести совершенно невероятное понятие о мятеже у своих родителей и знакомых в городе Одессе»…
Судебные процессы, о которых мы рассказали, стали лишь вершиной репрессивного айсберга. Более оперативно и решительно вершили «правосудие» тройки Особого отдела (действовали до конца марта 1921 года) и Президиума Петрогубчека. Они рассматривали групповые дела – от нескольких десятков до ста «мятежников» и более.
Так, среди расстрелянных по делу членов мятежного ревкома и других активных участников восстания («дело 81-го»): член редакции «Известий Кронштадского ревкома» Евгений Владимиров – «выпускал газету и просматривал рукописи»; старший помощник командира ледокола «Огонь» Сергей Ершов – «голосовал за резолюцию»; боцман того же ледокола Александр Миронов – «в споре с пришедшим на ледокол для разбора дела комиссаром… защищал резолюцию». Шесть матросов с линкора «Севастополь» приговорены к расстрелу за пронос кронштадтских прокламаций[2] …
Ружейные залпы над Кронштадтской крепостью не смолкали долго. Уже не срывались с деревьев обезумевшие от грохота птицы. Давно выплакали все слезы вдовы. А репрессивный конвейер продолжал работать. Кронштадтская земля продолжала принимать убиенных. Большинство могил не сохранилось. Но если вам, читатель, доведется побывать в Кронштадте, посетите Якорную площадь. Там лежат в братской могиле 426 неопознанных бойцов. И с той, и с другой стороны. Не их вина в том, что подняли друг на друга оружие. Символично, что они вместе. Таких могил, примиривших враждующие стороны, сотни на многострадальной земле российской. Это не только памятники минувшего, но и предостережение нам, сегодняшним. Гражданская война – трагедия народа. И кровь соотечественников, пролитая соотечественниками же, не может быть оправдана никакими, даже самыми высокими и светлыми идеалами.
[1] Кронштадтская трагедия 1921 года. Документы. В 2-х кн. Кн. 1. М. РОССПЭН. 1999. с. 601-602.
[2] Кронштадт 1921. Документы о событиях в Кронштадте весной 1921 г. Международный фонд «Демократия». 1997. с. 307-330.