Начало 1 части тут.
Мама моя жила в деревне, там, куда из псковщины переехала родова, добровольно, в Сибирь, дабы не раскулачили, да по этапу не отправили. Мама одна, после кончины Папки, вела хозяйство, ей помогали братья. В отпуск Сестрица приезжала с семьёй, они жили недалеко, косили сено, заготавливали дрова. Мы тоже наезжали и помогали, потом мама оставалась одна, трудно, словно бездетная. Звали с собой, ни за что не соглашалась срываться с родных мест:
-Хочу, чтоб похоронили меня там, где покоятся близкие мне люди, покинувшие этот мир, придёт и мой черёд, рядом с ними быть хочу.
По приезде с юга, получили от неё обеспокоенное письмо. Писала, как всегда, крупными детскими буквами о том, как сама поживает, что корова приболела, да бог миловал, поправилась, что умерла сестра троюродная, болела долго, жалела, рано ушла, что лето стоит жаркое, но в огороде всё растёт, только поливай, а во второй части общее предчувствие беды:
-В день памяти мамы нашей, царствие ей небесное, пирог испекла, братья, сестра пришли, помянули маму, посидели. Братья сокрушаться начали, что разговоры наверху про фермерство пошли, не зря это, раз зазвучали слова, та и до дела дойдёт. Ой, разорят опять деревню… Я не поняла сначала, объяснили, ушли восвояси, а я раздумалась, да тоже загоревала. Никогда бы не подумала, что доживу до тех дней, что колхоз жалеть начну. Страшно было со своей землёй, да скотиной расставаться, да пообвыкли, не на себя работали, но перед войной хорошо жить начали, пристроились к колхозу с личным хозяйством. Помнишь, отец рассказывал, как мы, большой компанией, в 38 году, в Ленинград ездили, за покупками, да и родню повидать, эвон даль какая, немалых денег стоило, значит было с чего. Всего накупили, одежду, материю, обувь справную. С головой-то и в колхозе жить можно. А после войны совхозы сделали, деньги платят, премии, зерно, сено на личное хозяйство. Наш совхоз миллионер, целину подняли, асфальт тянут, немного осталось, скважину пробурили, кочегарку строят, трубы привезли. Скоро в нашей маленькой, глухой деревеньке, в домах, горячая вода и отопление будут.
-Ой, горюшко, всё порушится, главное то, что нет людей, способных своё хозяйство вести, ведь не только жилка особая хозяйственная нужна, но и любить это дело надобно, этому не научишь, сызмальства привыкать надобно. Малое хозяйство держать невыгодно, большое – работников нанимать, опять крепостные. Кто их пожалеет? Не дай бог, приболел, пропал, да и работник, не работник в чужом хозяйстве, завистник он. Да что, дитя моё, ты в деревне выросла, всё знаешь.
Вредительство это чистой воды, порушить легко, да сеять некому. Да и снова насильно, выбора нет.
Ой, посокрушались мы все, деревенские, что-то будет.
Всегда молчаливый Свёкор сказал:
-Пропадёт деревня, пропадёт мужик, государство пропадёт, хлеба нет, жизни нет.
Простые люди понимали это, а государственные мужи опять реформу на земле затевали. Сначала уничтожили собственника в корне, а теперь решили, что всякий сможет на земле работать. А не всякий, никто из живущих не умеет, да и условия надо создать особые, в переходный период. А прежде, психологию людскую поменять на это время надобно, много звёзд с неба на землю упадёт.
Ох, ёствую мухи , сказал бы Папка, да не дожил до такого безумия. Одна надёжа, что ума хватит, по живому не рубить, а постепенно. Не хватило…