Смена заканчивалась. Бригада проходческого участка славно поработала сегодня. Бригадир был доволен.
-Ну вот, молодцы, мы сегодня. Осталось за малым. Подойдет с крепежом оказия. Разгрузим. На ней до ствола и доберемся. Чай, ноги-то свои. Не казенные...
Все засмеялись. И, Сашка, видя благодушное настроение бригадира , спросил:
-Дядь, Мить! Отлучусь???
-Я те отлучусь! Знаю, я твои отлучки.
-Дядь Мить! Я ж в трубу! Я туда головой свободно вхожу...
-Мать бы пожалел! Одна она у тебя, а ты все с шуточками. Ладно, лес подойдет, за ногу дернем! За двоих работать будешь.
Сашка отошел от стены, где только что закончили крепеж забоя, юркнул в сторону, где была вентиляционная труба. Снял ремень. Перебросил его через крюк. Подтянулся на руках и сунул голову в трубу. Там высоко-высоко было видно синее небо.
Беда на шахте! Беда!
На спасательной станции завыла сирена...
Люди, стоящие на остановке, переглянулись.
-На какой? Кто знает?
-Да хоть на какой. Везде мужики наши.
Женщина, стоявшая поодаль, стала креститься и читать молитву "Отче наш". Подошел автобус, спросили водителя, не знает ли на какой шахте авария. Он сказал. И женщина, которая осеняла себя крестным знамением, мгновенно втиснулась в салон, придвинулась ближе к водителю.
-Остановите, у шахтоуправления?
-Остановлю. Да не беспокойтесь. Все нормально будет. Не взрыв же произошел,
-Мой сынок нынче там. Все в слесарях ходил. Все ждал, когда под землю, когда? Месяц, как ходит. Нарадоваться не мог. И зарплату получил хорошую...Господи! Да что же случилось?
Колыбельная для крысы...
Санька сидел, засунув голову в полую трубу для вентиляции. Он хотел покурить. Но, вспомнив строгий взгляд бригадира, передумал. Сегодня хороший был день. Дядя Митя им доволен. И он его больше злить ни за что не будет. Сидел, думал о том, о сем, ждал, когда дернут за ногу, когда придет оказия. Но никто не приходил. Никто не дергал его за ногу. Так в ожидании, он уснул. Проснулся от холода. Он весь был в воде. Санька протянул руку, похлопал по воде, закричал в трубу. Ему никто не ответил. Он высвободил голову. Вода не доходила до потолка и можно было дышать. Он присмотрелся. Когда глаза привыкли к темноте, он начал различать, что вокруг плавают бревна. Он ухватился за одно. Наткнулся на руку. Ужас страха охватил его. Вокруг него плавали вовсе не бревна...И в тот же миг к нему со всех сторон поплыли крысы. Они шныряли ему под робу, лезли в сапоги, набивались запазуху, на спину. Сначала он гнал их от себя. Но когда понял, что это бесполезно. Притих. Притихли и они. Он снова ухватился за старый крюк в "потолке". Сунул голову в трубу, чтобы дышать. Набившиеся в его робу крысы стали согревать его. Притаились. Притихли. И, чтобы совсем успокоиться самому, достойно умереть, как они, его товарищи, он начал петь песни их бригадира "Здесь на шахте угольной", "Я люблю тебя жизнь". Вспомнил все колыбельные, что пела мама. Стоило замолчать, как крыса, притулившаяся у него на руках, начинала драть ему робу. И он начинал снова: "Спи, моя радость, усни...В доме погасли огни..."
Есть ли шансы на спасение?
Автобус остановился. Женщина вышла. Направилась к главному корпусу шахтоуправления. Всюду стояли машины со спасательных станций. Группами кучковались шахтеры. Те, что только вышли, их можно было узнать по обведенным, как карандашом глазам. Женщина бросилась в одну из этих групп.
-Где?- с горечью, сквозь слезы, спросила она.
Кто-то узнал ее. Прижал к себе.
-Не переживай, мать, есть шансы, живы наши шахтерики, живы..
Она обвисла на нем всем своим телом и разрыдалась. Ее провели в здание. Там были уже родители и жены тех, кто находился под землей.
Врач дала ей лекарство. Присела к ней.
-Мария Ивановна!!!Не волнуйтесь, все хорошо будет. Спасатели работают. Воду откачивают. Из других городов специалисты едут...
-Живы они? Живы?
Врач отвела взгляд, полный слез и куда-то в сторону прошептала : " А про это только одному Богу сейчас известно".
...Три дня без перерыва откачивали воду, чтобы можно было наконец-то спуститься в забой, продвинуться по пути на участок. Проход был завален.
Шансов на то, что люди могли выжить, не было. Жили только надеждой, что где-то там, неподалеку был "карман", может быть в нем удалось как-то сгруппироваться, спастись. Не спаслись. Первые спасатели принесли первый черный мешок. Город готовился к трауру.
Мария Ивановна достала портрет сына. Его нужно сегодня отнести в профком. Первый, что она давал на овал для памятника, получился мутным, размытым, попросили принести другую фотографию.
Она присела на краешек кресла. Первое его приобретение с получки. Как радовался и гордился, что мама будет сидеть не на табуретке, а в мягком кресле...Задумалась, вспомнив его веселое смеющееся лицо. Сегодня она увидит другое его лицо. И мать заплакала.
Что-то ей совсем не везет. Пошли выбирать ему костюм, выбрали. Всем выбрали, а у его костюма не оказалось брюк. Шьют. Кто-то из профкома по своим связям, через знакомых...Брюки что. Всем гробы оббили. Ему на крышку пятидесяти сантиметров не хватило...Докупали. 50 сантиметров! Этож надо!
Сегодня обещали достать остальных. Он у нее в "остальных". Надо ехать встречать сына.
Шесть черных мешков...Один за другим...Но все еще не он. Не он...Вот уже и спасателей нет в клети . Стоят трое. Без мешка. Без носилок... Неужели не нашли ее кровиночку?
Бросилась вперед. А тот, что посередине, сам к ней шагнул:
-Мама!
-Сынок?!
Сын приблизился к ней. Он плакал и что-то бережно прижимал к себе.
-Что это у тебя, котенок?-спросила мать.
-Крыса. Я три дня пел товарищам, а она слушала. Видно, нравились ей твои колыбельные песни.