10 февраля 1890 года родился Борис Леонидович Пастернак – «брат» Марины Цветаевой «в пятом времени года, шестом чувстве и четвертом измерении»:
В мире, где всяк
Сгорблен и взмылен,
Знаю – один
Мне равносилен.
В мире, где столь
Многого хощем,
Знаю – один
Мне равномощен.
В мире, где всё –
Плесень и плющ,
Знаю: один
Ты – равносущ
Мне.
Пастернак − поэт, который, по словам Анны Ахматовой, был «награжден каким-то вечным детством», вечной свежестью взгляда, радостным удивлением красоте этого мира.
Марина Цветаева и Борис Пастернак несколько раз встречались до ее отъезда в эмиграцию – эти встречи она перечисляет в первом письме к нему: «Когда-то (в 1918 г., весной) мы с Вами сидели рядом за ужином у Цейтлинов. Вы сказали: “Я хочу написать большой роман: с любовью, с героиней – как Бальзак”. И я подумала: “Как хорошо. Как точно. Как вне самолюбия. – Поэт”.
Потом я Вас пригласила: “Буду рада, если” – Вы не пришли, потому что ничего нового в жизни не хочется.
Зимой 1919 г. встреча на Моховой. Вы несли продавать Соловьева (?) – “потому что в доме совсем нет хлеба”. – “А сколько у Вас выходит хлеба в день?” – “5 фунтов”. – “А у меня 3”. – “Пишете?” – “Да (или нет, не важно)”. – “Прощайте”. – “Прощайте”.
(Книги. – Хлеб. – Человек.)
Зимой 1920 г., перед отъездом Эренбурга, в Союзе писателей читаю Царь-Девицу, со всей робостью: 1) рваных валенок, 2) русской своей речи, 3) явно-большой рукописи. Недоуменный вопрос – на круговую: “Господа, фабула ясна?” И одобряющее хоровое: “Совсем нет. Доходят отдельные строчки”.
Потом – уже ухожу – Ваш оклик: “М<арина> И<вановна>!” – “Ах, Вы здесь? Как я рада!” – “Фабула ясна, дело в том, что Вы даете ее разъединенно, отдельными взрывами, в прерванности”…
И мое молчаливое: Зόрок. – Поэт.
Осень 1921 г. Моя трущоба в Борисоглебском переулке. Вы в дверях. Письмо от И<льи> Г<ригорьевича>. Перебарывая первую жадность, заглушая радость ропотом слов (письмо так и лежит нераспечатанным) – расспросы: – “Как живете? Пишете ли? Чтό – сейчас – Москва?” И Ваше – как глухо! – “Река… Паром… Берега ли ко мне, я ли к берегу… А может быть и берегов нет… А может быть и – ”
И я, мысленно: Косноязычие большого. – Темнόты».
Однако истинное открытие поэзии друг друга и духовное сближение происходят, когда два поэта уже далеко друг от друга.
Под впечатлением от сборника Пастернака «Сестра моя − жизнь» Цветаева пишет «Световой ливень», где с восхищением отзывается о творчестве своего современника. Стихи Пастернака – чудо, и Цветаева глубже и тоньше других поняла и почувствовала это: «Пастернак – большой поэт. Он сейчас больше всех: большинство из сущих были, некоторые есть, он один будет. Ибо, по-настоящему, его еще нет: лепет, щебет, дребезг, – весь в Завтра! – захлебывание младенца, – и этот младенец – Мир. Захлебывание. Пастернак не говорит, ему некогда договаривать, он весь разрывается, – точно грудь не вмещает: а – ах! Наших слов он еще не знает: что-то островитянски-ребячески-перворайски невразумительное – и опрокидывающее. В три года это привычно и называется: ребенок, в двадцать три года это непривычно и называется: поэт».
Годы спустя она снова обращается к анализу творчества Пастернака – на этот раз сопоставляя его с другим своим любимым поэтом – В. Маяковским: «Итак, если я ставлю Пастернака и Маяковского рядом, – ставлю рядом, а не даю их вместе, – то не потому, что одного мало, не потому, что один в другом нуждается, другого восполняет; повторяю, каждый полон до краев, и Россия каждым полна (и дана) до краев, и не только Россия, но и сама поэзия, – делаю я это, чтобы дважды явить то, что дай Бог единожды в пятидесятилетие, здесь же в одно пятилетие дважды явлено природой: цельное полное чудо поэта.
Ставлю их рядом, потому что они сами в эпохе, во главе угла эпохи, рядом стали и останутся».
После возвращения в Советскую Россию Цветаева и Пастернак видятся, он всячески поддерживает ее и помогает. Георгий Эфрон в своих дневниках называет его «пресимпатичным» и «преумнейшим», «замечательным» человеком и отмечает: «Кроме искреннего, но беспомощного Пастернака друзей (настоящих) у нас нет», «Мать и он − настоящие друзья и исключительно высоко ставят друг друга во всех областях. <…> Каждая встреча с ним дает массу его собеседнику». После смерти Цветаевой Пастернак примет участие в судьбе Ариадны, будет переписываться с ней, помогать материально. В своих письмах к Пастернаку А.С. Эфрон очень тепло называла его – «мой родственник по материнской линии».
Именно Пастернак и сопровождавший его писатель Виктор Боков провожал Цветаеву с сыном в Елабугу. Пастернаку принадлежат одни из самых замечательных и пронзительных строк, посвященных памяти Марины Цветаевой:
Мне так же трудно до сих пор
Вообразить тебя умершей,
Как скопидомкой мильонершей
Средь голодающих сестер.
Что сделать мне тебе в угоду?
Дай как-нибудь об этом весть.
В молчаньи твоего ухода
Упрек невысказанный есть.
Всегда загадочны утраты.
В бесплодных розысках в ответ
Я мучаюсь без результата:
У смерти очертаний нет.
Тут все – полуслова и тени,
Обмолвки и самообман,
И только верой в воскресенье
Какой-то указатель дан.
Зима – как пышные поминки:
Наружу выйти из жилья,
Прибавить к сумеркам коринки,
Облить вином – вот и кутья.
Пред домом яблоня в сугробе.
И город в снежной пелене –
Твое огромное надгробье,
Как целый год казалось мне.
Лицом повернутая к Богу,
Ты тянешься к нему с земли,
Как в дни, когда тебе итога
Еще на ней не подвели.
