Выстраивались в колонну и два часа стояли неподвижно. Вдоль колонны взад-вперёд ходил взвод полиции, беспрерывно слышались удары дубинок по пленным. В восемь часов подводили к котлу кухни за получением поллитра кипятка и, не ломая колонны, поворачивались к воротам, где уже стояли конвой, десятники (пожилые поляки и немцы), переводчик.
Каждый десятник брал столько, сколько ему нужно было на работу. В воротах беспощадно били, когда набранная команда выходила из лагеря на работу. Били переводчик, помощник комменданта, вахтёр и конвойные. Ворота проходили, как пуганые овцы: старались проскочить быстрее.
Возле самого лагеря стояло несколько бараков, где жили немецкие солдаты. Только начинали выходить первые колонны, из барака выходили два-три немца, врывались в колонну с кирпичом в руке, били пленных до тех пор, пока задохнут [запыхаются, устанут] сами, тогда уходят. Несколько человек оставалось убито или покалечено. Конвой приказывает снять с них шинели и на шинелях нести до места работы. При повороте на шоссе к северному аэродрому стояло одинокое здание - столовая. Каждое утро, как только пленные колонны двигались на работу, в это время от столовой шёл немец с большой овчаркой. Он снимал с собаки цепочку и посылал на колонну. Этот зверь брал только за глотку.... Вырвет у нескольких человек глотки и возвращается к хозяину. Мертвых прибавлялось. Надо нести ещё и этих. Где-нибудь в стороне от строящегося аэродрома оставляли копать яму, чтобы сбросить туда мертвецов. Десять человек, оставленных с покойными, начинали копать, как, вдруг, по ним свистели пули. Это конвойные пробовали пристреливаться по живым мишеням. Убивали ещё два-три человека. Взамен убитых посылали других.
Вечером после работы со всех сняли русское верхнее обмундирование и дали немецкое зелёное: брюки, пиджаки, пилотки, шинели. Всё из тонкого сукна. На всём выданном каждому написали белой краской крупными цифрами номера. Мой был N1274. Фамилии, имени ни у кого не было, человек стал только номером. Теперь, когда на всех были номера, казней стало больше.
Когда лагерь возвращался с работы, строились по пять человек, держась за руки, шли получать килограммовую булку на пятерых и по поллитра кипятка. Не держаться одному за другого было нельзя. Бывали случаи, что тот, кому подадут булку, убегал. Четверо остальных оставались без хлеба. Попробуй, отыщи его среди тысяч людей... Когда всем выдан был хлеб и чай (а вскоре стали давать баланду из брюквы или душнОй, порченой картошки), последние только отходили от кухни, а по лагерю уже во всё горло орали полицаи: "Выходи строиться!". Это вызывали несчастных на казнь. Один из полицаев по списку выкрикивал номера пленных, их выводили на середину. Выносили кОзлы - это широкая низенькая скамейка. Каждому номеру объявлялось: кто плохо работал - 50 ударов дубинками, кто, якобы, два раза получил чай или баланду - тому 25. Смертника клали на скамейку, спускали ему штаны, задирали до шеи рубаху и начинали бить. При первых ударах казнённый кричал дурным голосом, потом издавал тяжёлые стоны. А когда уже был мёртв, не слышно и не видно признаков жизни, всё равно, объявленное количество ударов били и по мёртвому. После пятидесяти ударов два полицая, сидевшие один на шее (держал за руки), второй на ногах, вставали, сталкивали со скамейки и тащили к проволоке. Начиналась куча мертвецов. И так, за один вечер, эта куча вырастала до нескольких десятков тел.
Ночью кто-либо встанет по нужде, тоже попадает в эту кучу. Поэтому стали мочиться под себя, прямо в палатках. Умирать от рук полицаев не хотелось.