С ночи прихватил морозец, теперь за летнюю обувку можно не опасаться – лужи и грязища, взбитая двумя монастырскими тракторами, схвачены намертво. Объект послушания баня, пост у дверей, задача впускать братию, остальных гнать в три шеи.
Никодим, покудахтав занудно, подался по делам в гору. В бане сидеть и созерцать братские телеса неприятно и сыро, на улице тож не мед, но Никодим, благо, снабдил фуфайкой. Табуреточка скрип-скрип, холодно и скучно. Мысль тоже изменила, оставив после себя серую меланхолию.
Так бы и томился до обеда, но банщик Володя не оставил в беде. Вот тип, выдающийся даже из зело уверовавших! Лоб широкий, на пол-лица, и нависающий – невероятная помесь недалекого ума и высокомерия. Глаза выцветшее-голубые, как напоминание о невинном доверчивом детстве, и навыкате, как у всех одержимых фанатизмом. Нижняя челюсть прикрыта пушком, с намеком на будущую козлиную бородку, узенькая, чуть ли не рыбья – явный аскет. По склонностям своим пустынник, если даже не столпник, а по темпераменту неутомимый борец за идею. Как в нем все это уживается? Ходит сутулясь, ног не поднимая, но голову держит прямо, зорко изыскивая ересь нарушения устава или нецерковного мнения. В общем, добровольный полицейский нравов среди паломников и послушников.
Раньше мы встречались с Володей только в трапезной, где он всегда отличался ретивостью в пении молитв. Феофил мог смело филонить и даже не появляться, ибо банщик не позволял снижать накал возношений и яростно пресекал все попытки уклонения от бецибура. Не так давно Володя пошел на повышение, надел серый подрясник послушника и получил прописку в башне, средь таких же серых парнишек.
– Пойдем, потрапезничаешь, – зовет Володя. – Братия до обеда плохо ходит, по вечеру все.
Мой вечный голод тут же дал о себе знать – ну как же отказать в таком милом занятии, как трапеза? Володя поставил передо мной железную чашку со слипшейся рисовой кашей неопределенного цвета – сам, видать, готовил. Интересно, в чем причина такого радушия?
Я присел на грубо склоченный топчан и скользнул взглядом по каморке: темная лачуга, обогреваемая только постоянно включенной плиткой, налево маленькое окошко-бойница, дальше в темном углу «кровать», зачатая толстой грубой доской от топора и гвоздей на стописят. Видно, что Володя, презиравший башенный народ, обретается и стяжает молитвенную славу здесь, в перманентном дубаке и кислом запахе угольной золы.
– Помолиться не забыл ли?
Скороговорка не удалась, банщик старательно подтягивает сзади. Блин, не сиделось мне привратником у чистилища…
Вкус у каши тоже неопределенный, но мой желудок радостно приветствует ее. Володя выуживает из-под стола целую кипу разноцветных брошюрок для православной паствы.
– Нако-вот, почитаешь на улице, все равно делать там нечего.
Сам раскрывает одну, скользит взглядом… ой-ой, да меня поймали на кашу, как ротана на тухлого червя – сейчас грянет проповедь! Ну и нарвался же я! Терпеть не могу всех этих ярых проповедников с горящими глазами, от их потрясного усердия и стены готовы креститься. Надо что-то делать…
– Володя, я читал уже эту книжку…
– Точно читал?
– Да-да, там еще о старце и его ученике говорится, который соблазнился языческими учениями…
– А ты помнишь, что ученик чуть не попал в ад, и только старец спас его своим затвором?
Ага, есть такая дурь. Значит, жил-был старец в пещере, и был у него ученик на испытании. Ну, и пошел послушник толи за водой, толь еще зачем, а по пути встретил язычников и поговорил с ними об их вере. Поболтав, они мирно разошлись, и по возвращении послушник поведал старцу о встрече. Оказалось, тот был кардинально иного мнения о произошедшем и вверг своего ученика в страшный ужас известием, что из-за разговора с еретиками Святой Дух оставил его, и теперь крещение бессильно – не обрести иноку Царствия Небеснаго! Во как – во ад! Кароч, дело кончилось хэппи эндом, и после долгих искупительных молитв инока и жертвенного затвора старца Святой Дух вернул заблудшему пропуск в райские чертоги.
Все это бред сивой кобылы, и таких историй о апокалипсических последствиях даже неумышленного интереса к иным философиям в ущерб Символу православной веры хоть отбавляй. Бывают и занятные байки у этих сочинителей. Однако же, им стоило бы поучиться врать у тибетских колдунов-дугп – вот уж левел так левел! Как-то соблазнился дугпа на молоденькую девку, полоскавшую белье в реке, но та отбилась и убежала к матери. Та изумилась: «Да ты дура! Надо было отдаться старцу, и твоя карма улучшилась бы!» Девка побежала на берег реки, но дугпа уже перехотел. «Знаешь, – проскрипел он, – вчера в монастыре помер один лама. Он был грешником, а я хотел помочь ему снова стать человеком и исправить дурную карму. Но поздно: осел с ослицей уж совокупились на лугу – лама получил ослиное тело!»
– Я знаю, что ты беседуешь про ереси с другими паломниками…
О, так может лучше проповедь? Допрос в банном гестапо уж точно не входил в мои планы. Интересно, какой осведомитель донес? Мы и вправду узким кругом любознательных пацанчиков, когда шел дождь и послушания отменялись, собирались на КПП и иногда в скиту и тихо спорили о разных таинствах и других догмах. Я и Артур были восточниками, Гена рубился во славу Христову, истопник братского келейного общежития Василий и остальные больше слушали. Но даже в пылу спора мы не теряли головы и всегда оставались друзьями. Потому как потерять голову означало быстрое «благословление» на вылет из монастыря от надзирающих батюшек – для нас с Артуром, разумеется.
– Разве мы не можем обсуждать трудные вопросы? Или хотя бы вот эти книги?
– Их не обсуждать, их читать надо, – наставляет Володя.
– Да ерунда это чтение, оно входит в одно ухо, из другого вываливается, если ты не вникаешь в его суть умом и сердцем!
– Своим умом вникать – это гордыня и прелесть! Спросите, что непонятно, у батюшек… хотя, у некоторых батюшек можно и не спрашивать. А про сердце я вообще ничего не понял – ты о чем?
Слово «прелесть» в православной среде совершенно иное , нежели то, о чем вы подумали. Оно суть сокращение от «прельщение» – хитромудрыми адскими слугами, разумеется.
– Сердце? это еще глубже ума… как бы тебе объяснить… Разве ты не чувствовал ни разу, когда голова соглашается, но что-то внутри не принимает, и потом оказывается, что истина была совсем иной?
– Да какое сердце? Где ты у отцов его нашел? Сердце просто орган, качающий кровь!
До победного шествия науки христиане о сердце мало что знали, и в 16 веке Володя сам себя из 20 века потащил бы в инквизицию за такое заявление.
– Знаю я все эти песни. И в школе никто меня не мог убедить. Они говорили, но я никому не верил. Может, ты еще скажешь, что Солнце разумно, а не просто создано Господом для человека?
Ага, и дырки в небесной ночной тверди суть газовые светильники с тем же утилитарным предназначением. Однако, наш диспут в любую секунду может выйти из-под контроля: глаза у Володи вылезли от злобной натуги уж дальше некуда, кулаки сжались, лицо напряглось…
– Володя, а почему ты сказал, что у некоторых батюшек можно и не спрашивать? Ты им не доверяешь?
Оп-па, отпустило! Главное, вовремя переключить внимание большого неразумного ребенка. Глаза сразу потухли, лик опустился долу и стал скорбным.
– Да здесь все суета… Все занимаются чем угодно, только не божьим делом: кто за власть бьется, кто потеплее место ищет, а кто и грешит и не моргает… Когда я жил с матерью, то все свободное время не выходил из церкви – все вечерни стоял, все всенощные… Надо было дома оставаться. Говорят, мученический венец в миру ярче блестит. Господь бы не забыл, сподобил бы силой страданья превозмочь. А здесь не знаю, смогу ли вынести?
Вот же подвижник упертый, венец ему подавай! Интересно, многие православные отцы признают достижения святых язычников, но при этом полагают, что их муки были напрасны, и от ада им нет спасения. Глядя на Володю, мне представляется, что праведным язычникам в аду не столь тоскливо и мучительно, как сейчас ему.
Не, до зимы он не дотерпит, уедет в свой город, в свою церкву на поклон к изученным до трещин иконам. Ну и пусть. Где-нибудь дремучее невежество Володи даст трещину, и страдания побудят его включить мозги, хотя бы в розетку. В отличии от отцов-наставников я не считаю их ненужными на прямой дороге к Спасению. Да и вообще не представляю успеха в этом деле без ума. Верой, говорите? Это вы просто жертв веры не видели.
Перед уходом я попросил прощения у Володи за его гнев.
– Я-то прощаю всех, – слицемерил Володя, – а вот простит ли Бог?
За Бога я не беспокоился.
По страницам дневника паломника. 1992 год