— Вот, — вымолвил, наконец, Остап, — судьба играет человеком, а человек играет на трубе.
И. Ильф и Е. Петров, «Золотой теленок»
Одним из самых ярких воспоминаний Гены (теперь-то уже, конечно, Геннадия Степановича) почему-то стала первая поездка в Москву. Запомнился пропахший беляшами и потом плацкартный вагон, молодая мама и он сам, Генка Пастухов, лежащий на серой простыне. С верхней полки сквозь грязное стекло видны усыпанный шелухой перрон неизвестной станции, черные от загара люди в оранжевых жилетах и медленно бредущая вдоль состава пожилая тетка с янтарной брошью в форме паука на груди.
Как он ее вообще заметил, эту брошь? Чем она поразила Генку? Как бы то ни было, янтарный паучок запал в душу Пастухова и надежно утвердился в ней среди великого множества иных картин и событий прошлого — других поездок, влюбленностей и ссор, шумных дружеских застолий, скучных одиноких вечеров и всего прочего. Паук сплел гнездо в душе Пастухова и затаился.
Мельком увиденная в детстве брошь никогда не лезла на передний план, но постоянно присутствовала где-то на границе сознания, напоминала о себе то оранжевой искрой в кружке пива, то тенью, которую вдруг отбросило на стену дерево за окном. Пастухов привык к этому присутствию, как тиканью часов. Янтарная брошь стала частью его внутреннего мира — далеко не самой важной, возможно, но все-таки необходимой.
А потом Геннадий Степанович, не просто повзрослевший, но уже готовый к тому, чтобы благородно стариться, снова столкнулся с янтарным паучком. На этот раз паук облюбовал высокую грудь представительной дамы, и электрические лампы сверкали на выпуклой паучьей спинке яркими точками, одновременно притягивая взгляд и предостерегая. Пастухов замер на несколько секунд, но все же нашел в себе силы захлопнуть рот и немедленно покинуть общественное место.
Некоторое время он бездумно шагал по мокрому после дождя тротуару, забыв застегнуть пальто. Вдруг остановился, тихо вскрикнул и поспешил было назад, но снова встал, как вкопанный, обводя мутным взглядом пространство.
— Черт знает что такое, — пробормотал Пастухов каким-то умоляющим тоном. Не дождавшись ответа, свернул в темный проулок, да так и проблуждал незнакомыми задворками почти до утра. И на работу не пошел, сказавшись больным — не мог думать ни о чем, кроме этого паучка, янтарного паучка.
Он чувствовал себя странно.
— Переутомились, — сказал врач с пониманием, — бывает. Да и возраст уже дает о себе знать. Вам бы отдохнуть, Геннадий... эээ...
— Степанович, — подсказал Пастухов.
— Возьмите отпуск, мой вам совет. Поезжайте в другой город, что ли. Не ждите лета, сейчас поезжайте. Развейтесь! Можно даже пошалить немного.
Пастухов смутился и махнул рукой — мол, какие шалости.
— Но не переусердствуйте! — усмехнулся врач и покровительственно похлопал Геннадия Степановича по колену. Врач был моложе Пастухова лет на двадцать.
Пастухов не стал спорить и уже через несколько дней оказался в Москве. Здесь, в столице, жил один из немногочисленных приятелей друзей Пастухова — узнав о том, что Геннадий Степанович собирается взять отпуск, приятель сам пригласил Пастухова в гости. Даже намекать не пришлось, все само собой устроилось.
Приятель жил в Тушино. Он предлагал встретить Геннадия Степановича на автомобиле, но тот отказался. На метро, мол, доберусь. «Так даже лучше, Генка», — обрадовался приятель, — «И не придется в пробках стоять».
Пастухов проехал по кольцу до «Краснопресненской», а затем перешел на «Баррикадную». В метро приятно пахло резиной, креозотом и подземной сыростью. Вещей у Пастухова было немного, поэтому он передвигался налегке и пока совсем не устал.
Строгий мрамор и гранит станции «Баррикадная» привели Пастухова в приподнятое и даже несколько торжественное расположение духа. Геннадий Степанович спокойно дождался поезда, вошел в вагон и с достоинством человека, знающего себе цену, огляделся в поисках свободного места. К сожалению, вагон оказался полон. Пастухов великодушно улыбнулся, ухватился поудобнее за сверкающий поручень и опустил глаза, приготовившись немного поскучать.
Прямо перед ним (если точнее, под ним — сам Геннадий Степанович роста был немалого) сидела интеллигентного вида старушка в розовом вязаном берете, из под которого торчали жесткие седые волосы. Почувствовав на себе взгляд Пастухова, старушка пожевала выкрашенными помадой губами и кокетливо поправила шарф.
Геннадий Степанович попытался вдохнуть, но никак не мог — из под шарфа сидящей старухи выглядывал янтарный паучок.
Пастухов чувствовал, как лицо набухает кровью. Время, казалось, остановило свой ход. Как во сне, Пастухов медленно протянул к узкой старушечьей груди руки и, забулькав горлом, вцепился в брошь.
Перепуганная до смерти старуха выкатила глаза, а потом заверещала тоненько и страшно.
— Тише, тише, — бормотал Геннадий Степанович, не в силах разжать пальцы. — Я прошу вас...
Сидевший рядом с жертвой Пастухова мужчина попытался было отпихнуть Геннадия Степановича ногой, но Пастухов вцепился в старуху мертвой хваткой. Он ничего не соображал, всё застилал розовый туман.
Где-то внизу надсадно выла старуха. Очнувшиеся пассажиры пытались оттащить Пастухова, но тот бешено сопротивлялся и даже, кажется, укусил кого-то — на губах остался вкус крови.
Когда вагон, наконец, остановился, битва была в самом разгаре. Расталкивая пассажиров, к взбесившемуся Пастухову рванулись полицейские.
— Убивают! — вопила старуха, завидев подмогу.
Тут оранжевый паучок неожиданно отделился от хозяйки и оранжевой молнией прыгнул куда-то под беспорядочно движущиеся ноги. Пастухов кинулся было за паучком, но не рассчитал усилия и со всего маху въехал головой в стальной поручень.
Что-то щелкнуло, и Геннадий Степанович потерял сознание.
Окончание в следующем выпуске.
---
Три "почему":