Заимка

Автор: Николай Соснов

- 1 -

Искрились пухлые сугробы, стерильно белые, лишь кое-где разукрашенные хитрыми узорами звериных следов. Отраженный свет слепил Сергеева, и он старался смотреть под ноги на обшитые мехом лыжи. Но поднимать взгляд время от времени все равно приходилось. Чтобы не сбиться с пути, Сергеев оценивал положение Солнца на небе и уточнял маршрут с помощью карманных часов и приметных ориентиров, о которых ему поведал Боюн. Сергеев предпочел бы компас, но надежного компаса у Боюна не было. Времени потолкаться на барахолках Владивостока, где хитрые китайские торгаши с Миллионки иногда сбывали пропитые моряками приборы и инструменты, у Сергеева не оставалось. Приходилось уповать на надежность американского хронометра «Хэмилтон», новенького, круглого, золотого.

- За ними не придут, - коротко пояснил мастер, передавая Сергееву «Хэмилтон» вместе с деньгами и самодельной картой на папиросной бумаге. - Бери, часы хорошие, с защитой от низких температур.

Жаловаться на «Хэмилтон» действительно пока не приходилось равно, как и на купленные в комиссионной лавочке подержанные туземные лыжи, заостренные и загнутые с обоих концов, с наклеенным на ходовую поверхность оленьим камусом. В удэгейских лыжах, отлично подходивших для движения по изрезанной сопками тайге, Сергеев, еще с гимназических времен увлекавшийся зимними загородными прогулками, разбирался хорошо. Того же нельзя было сказать об оружии.

Идти без ружья в лес к тиграм, волкам и медведям он не решился, но везти в поезде старый отцовский дробовик «винчестер» модели 1897 года означало привлечь к себе повышенное внимание белых, чего следовало избежать. В итоге Сергеев взял с собой лишь подаренный Светой карманный «штейр-пипер», тщательно спрятав оружие в потайном отделении ранца рядом с пачкой в семьсот шестьдесят пять рублей «керенками» и продовольственными карточками - остатком кассы разгромленной большевистской ячейки. Ружье же он собирался купить на станции назначения в магазине Шкарупы, торговца, обслуживавшего местных охотников и заезжих туристов из Владивостока.

Когда Сергеев обратился к нему, кряжистый хозяин лавки широким жестом обвел небогатую выставку стволов:

- Ассортимент-с налицо. Винчестеров-с в продаже не имеем, но есть ижевская курковка двуствольная классической конструкции. Двести иен. Только настоящих японских, иены для России не возьму.

Ружье с золотой гравировкой и прикладом из полированного ореха висело на почетном месте под портретом адмирала Колчака и, очевидно, являлось самым дорогим образцом в коллекции Шкарупы.

- Мне бы что попроще, - попросил Сергеев. - Рублей на шестьсот керенками.

Шкарупа скривил одутловатое от злоупотребления ханшином лицо и предложил тульскую шомполку прошлого века, тоже двуствольную, и четырнадцать пулевых зарядов к ней, все вместе за пятьсот пятьдесят рублей керенками. На остаток кассы и карточки Сергеев купил припасы: спички, четыре фунта черного хлеба, банку сухарей, фунт лука, кирпич чаю, две соленые рыбины и немного сахара в мелких брикетах.

Собственные сбережения Сергеева — четыреста оккупационных иен — хранились в нагрудном кармане. Уходить пришлось настолько быстро, что он не успел получить расчет в конторе купца Мороза, где три дня в неделю с десяти утра до шести вечера переводил на английский и с английского многочисленные письма и торговые документы. Жалованье за январь так и осталось невостребованным в бухгалтерии.

Сергеев вспомнил осоловелое лицо морозовского счетовода, и ему стало жалко потерянного заработка. Пропил ведь, собака, иены, как только понял, что подрабатывающий переводчиком художник не вернется за ними уже никогда. Но тут Сергееву представилось укоризненное лицо Светланы, и он устыдился своих мыслей. Взялся за гуж — не говори, что не дюж. Или назвался груздем — полезай в кузов. Неважно. Вступая в ячейку, он принял на себя обязательства, и пришла пора их выполнять. Его организация уничтожена, но последнее донесение непременно должно дойти до затаившихся в тайге партизан.

К большевикам Сергеева привела Светлана. Познакомились они в доме купца Мороза, где девушка служила гувернанткой и учила многочисленный выводок старообрядца говорить, читать и писать по-немецки и по-французски. На долгих загородных прогулках Сергееву хотелось сказать о любви, а Светлана предпочитала беседовать о философии или политике. Маркс и Энгельс то и дело вклинивались в лирику, не позволяя Сергееву проникнуть в сердце девушки и понять не занято ли оно кем-то другим. Казалось, Светлана думает только о серьезных вещах.

- Гриша, - спросила она на исходе лета, - так все-таки, как вы относитесь к большевизму?

- Что же, скажу откровенно, - ответил Сергеев, - Все книги, написанные марксистами, кажутся мне демагогическими и агрессивными. Они похожи на сочинение старшеклассника, взявшегося рассуждать о философии, с которой он столкнулся впервые буквально вчера. Я уже не так наивен, чтобы тратить время на подобную писанину. Жаль, что в России Маркса пропагандируют так топорно.

- А вы читали Маркса? - Светлана удивленно приподняла бровь.

Сергеев покраснел и признался:

- Нет. Мне всегда претило слепое поклонение политической моде.

- Вам надо ознакомиться. Вы должны быть с нами, Гриша.

- Чтобы быть с вами, этого не нужно, - сказал Сергеев, вкладывая в «с вами» второй, скрытый, любовный смысл. - Я против интервентов и Колчака, а рабочий класс мне симпатичен с детства. Если нужно помогать, я готов…

Сергеев настолько увлекся воспоминаниями, что не заметил настороженной под кустом кедрового стланика ловушки. Его лыжа коснулась запорошенной снегом пружины. Щелчок — и стальные челюсти волчьего капкана, легко пробив войлочную подошву торбаса, мертвой хваткой вцепились в ступню незадачливого горожанина.

- 2 -

В девяти верстах к юго-западу от Сергеева, в глубоком овраге, на дне которого лежали несколько рухнувших в последний шторм елей, остановился на привал небольшой военный отряд лыжников. Выставив часовых, японские солдаты в грязно-коричневых шерстяных куртках отложили укороченные карабины системы Мурата и быстро развели костры на обмазанном керосином хворосте. Пулеметчики принялись заботливо очищать установленный на санях черный «гочкисс». Тем временем, проводник Регеша, гольд-полукровка, задал ездовым псам юколы.

Ротмистр Тульчин поправил суконную ушанку с бело-зеленой ленточкой на кокарде и с завистью поглядел на теплую папаху и лисий полушубок казачьего хорунжего. Тот, присев на корточки, достал из-за пазухи завернутую в тряпицу горбушку хлеба, посыпал ее солью и неспеша зажевал. Заметив интерес ротмистра, хорунжий протер пальцем пышные усы, вскрыл банку рыбных консервов и демонстративно отвернулся.

Тульчин перевел взгляд на лейтенанта Такусима. Молодой японец в темных очках устроился на пне и терпеливо ожидал, пока денщик согреет ему жестянку с прессованным рисом. Он погрузился в свои мысли и не обращал внимания на ротмистра.

Тульчин заскрипел зубами. Контрразведчик так торопился нагнать связного подпольщиков, что забыл позаботиться о питании. Теперь оставалось только глотать слюну. Что же, будет уроком. Нынче каждый сам за себя. Уполномоченный штаба на полуразрушенном дуэлью бронепоездов лесном полустанке укатил в гости к казачьему атаману, наплевав на переданную через телеграф шифровку Тульчина. Местный есаул отказал ротмистру в помощи, лишь выделил в провожатые своего мрачноватого адъютанта. Правда, казак оказался довольно дельным парнем: указал торговца Шкарупу, как информатора; нашел по сходной цене подходящего проводника; договорился о поддержке с командиром японского гарнизона. Последнее сначала показалось Тульчину излишним, с вооруженным шомполкой хилым интеллигентом они справились бы и втроем, но ротмистр вовремя сообразил, что партизаны могут выслать навстречу связному дозор. Тогда-то и пригодятся лыжники лейтенанта Такусимы.

Кто-то осторожно толкнул ротмистра в локоть. Тульчин обернулся. Улыбчивый пожилой фельдфебель стрельнул узкими глазками в приступившего к трапезе лейтенанта и протянул русскому офицеру банку американского консервированного горошка и сушеную сливу в бумажной обертке с иероглифами. На душе у Тульчина потеплело. Значит, не бросили союзнички! Ценят его работу. И вправду, куда им без помощи русской контрразведки? Конечно, есть у японцев и своя спецслужба с широкой сетью осведомителей, но все же ее возможности не безграничны.

Ротмистр тоже уселся на корточки и быстро умял свою порцию, запив ее горячим чаем. Пока ел, еще раз проработал в уме суть предстоящей операции.

Светлана раскололась сразу, стоило намекнуть на насилие. Часовщик Боюн продержался чуть дольше, однако, и он скис, когда Тульчин приказал раздеть его и держать на окованном зимней стужей дворе. Всех сдал. Надо будет по возвращении вытрясти из него показания на купца Мороза. Правда, тот дружит с господином полковником… Ну, так, тем больше оснований получить с торгаша сотню-другую долларов. Побьем красных — придет время строить жизнь заново, купить имение или вложиться в дело. Тогда и пригодятся Тульчину заветные бумажки с портретами заморских президентов.

Быстро сдались красные, даже неинтересно! Впрочем, героями не рождаются, ими становятся, и эти двое не выдержали экзамена. Что уж говорить про господина художника Сергеева, который вообразил себя разведчиком и понес партизанам известие о грядущей карательной экспедиции. Этот сломается мгновенно. Тульчин выжмет его досуха, еще раз проверит пароль и явится в отряд сам, чтобы привести партизан поближе к стрелковому полку и кавалерийскому эскадрону, уже спешившим наперерез большевистским бандитам. Ему не впервой изображать комиссара, уже поднаторел, справится...

Ротмистр добрался до дна банки. К нему подсел Регеша, цыкнул стальным зубом и тревожным тоном сказал:

- Начальник, я нашел памятную затеску на стволе. В плохое место ведут следы, к заимке братьев Туруновых. Там пасека раньше была…

- Потом расскажешь, - перебил его офицер, заметив, что Такусима пристроил на ногах лыжи, встал и отдал короткий отрывистый приказ фельдфебелю. - Пора выдвигаться.

- 3 -

Как он сумел забраться на сопку и ввалиться в занесенную снегом промерзшую избушку, Сергеев и не помнил. Преодолев первый приступ лютой боли, он отломил испорченную лыжу, положил ногу с капканом на искривленный ствол ели и исхитрился второй ногой отжать тугую пружину. Чуть не крича, плеснул на рану разбавленного китайского спирта и перевязал ступню запасными портянками. Кое-как втиснув ногу в торбас, медленно пополз в горку. Дальше — темный провал.

Очнулся Сергеев уже в избенке Туруновых. Обычное непритязательное строение из плохо обтесанных бревен. Таких заимок много в тайге. Большинство принадлежит крестьянам и используется не круглый год, но некоторые живут в них постоянно. Каждому сезону свой промысел: зиме — пушнина, весне и лету — медок с пасеки, осени — кедровая шишка. Кругом полно мяса, а в речках и ручьях — рыбы. Раз в год заходит на нерест и морская, успевай солить в бочках. Под ногами море разливанное ягод и грибов. Тут жить можно совершенно без денег, обменивая ценный мех в селах прямо на хлеб, соль и кирпичи чаю, а также на патроны, одежду, обувь и те немногие изделия, без которых не способны существовать в лесу даже суровые охотники на медведей и тигров.

Но эта заимка брошена, хотя и недавно. Снег слежался не так плотно, раз раненый Сергеев сумел разгрести его без лопаты. Внутри обнаружились дровишки и кое-какие годные припасы: просоленная черемша, замороженная клюква, опять же чай. Нехитрый скарб разбросан, как будто жильцы уходили второпях.

Надо было сделать усилие и растопить печь, загнать тепло в глиняный кан, с умом устроенный владельцем избы под накрытыми гнилой соломенной циновкой деревянными нарами, но обессиленный от потери крови Сергеев лежал у окна, вытянув поврежденную ногу.

Сквозь щелочку между неплотно захлопнутыми ставнями, он наблюдал, как внизу, верстах в пяти от него споро бежит на лыжах цепочка солдат, возглавляемая нартами с пулеметом. Белые или японцы, больше некому. По количеству — полувзвод. Значит, кончено. Ружейных и пистолетных патронов хватает на всех, но только если укладывать каждого с одного выстрела, что совершенно невообразимо. Да еще при этом самому избежать пули. Нет, они сейчас поднимутся на сопку и окружат заимку, а потом выкурят его наружу огнем. Как страшно…

Только в эту минуту Сергеев нашел в себе силы взглянуть правде в глаза. Никакой он не подпольщик, а просто заигравшийся в шпиона и увлеченный красивой барышней мальчишка. Но теперь игра закончилась, превратившись в кошмар.

Сергеев зажмурился и закусил губу — сильно болела пробитая капканом ступня. Перевязка набухла и в полутьме избы казалась черной, как брикет угля. Опять накатила волна жара, а следом спешила милосердная темнота.

- 4 -

На сей раз Сергеева вывело из забытья неспешное журчание разговора. Он открыл глаза и понял, что его взвалили на нарты, прикрыли тулупчиком на заячьем меху и куда-то везут. Причем, судя по звукам, нарты тянули не собаки, а лыжники. Взяли в плен? Но ружье и ранец при нем, так в плен не берут.

Сергеев повертел головой, осматриваясь. Тайга расступалась, выводя на широкую и чистую, без единого кустика, каменистую долину, за которой сверкала замерзшая речка и снова громоздились вечнозеленые деревья.

К партизанам! Сергеев узнал описанные Боюном приметы, сверился по часам и Солнцу. Исчезли последние сомнения. Он приподнялся и обернулся, пытаясь разглядеть мужиков, заменивших собачью упряжку. Огромные бородачи — один пожилой, другой помоложе — выглядели, как приодевшиеся по случаю зимы бурлаки. Рваные тулупы, будто пробитые пулями, странно контрастировали с превосходными шапками на лисьем меху. Несмотря на тяжесть нарт, мужики ухитрялись тащить на спине такие же, как у их пассажира, тульские шомполки.

Когда нарты налетели на занесенную снегом корягу, Сергеева основательно тряхнуло. Снова напомнила о себе раненая нога.

- Полегче! - крикнул он.

Сани немедленно встали. Старший из богатырей подошел к Сергееву, снял массивную рукавицу и протянул художнику руку с белесым шрамом на кисти:

- Очнулся? Ну, давай знакомиться! Туруновыми мы зовемся. Я Яков, а то брательник мой Тимофей.

- Григорий Сергеев.

- Молодца, Григорий! Терпи, скоро к людям выйдем. Ты же к Довбне в отряд шел?

Терять было нечего, и Сергеев признался:

- Да. Только туда нельзя. Провалим их стоянку. За мной японцы спешат.

Бородач нехорошо усмехнулся и сплюнул на снег. Запахло табаком и непонятным сладковатым ароматом с привкусом гниения. Сергеев посмотрел ему в глаза и содрогнулся: померещились вместо зрачков темные ровные провалы.

- Японцы, значит? Ладно, ложись на нарты. Надо успеть пересечь открытое место до их появления…

Отряд добрался до речной долины через двадцать минут. Лейтенант Такусима что-то недовольно буркнул и передал Тульчину зрительную трубу. Ротмистр во всех подробностях рассмотрел сплошное ледовое поле и гладкие без единого тороса извилины реки. След нарт Сергеева отчетливо отпечатался на покрывающей лед тонкой снежной пленке.

Тульчин тоже выругался и вернул трубу японскому офицеру. И как они умудрились упустить связника на заимке? Уму непостижимо! Когда Регеша обнаружил отжатый капкан и показал идущую от него в сопку цепочку красных следов, контрразведчик решил, что дело в шляпе. Увы, чертов художник ухитрился раздобыть нарты и вырваться с заимки раньше, чем отряд захлопнул ловушку.

Подошел гольд и, нервно озираясь, проговорил:

- Начальник, я не вижу собачьих следов. Нарты ползут без упряжки! Их тянет злой дух!

- Да отстань ты, дурак! - рявкнул Тульчин. - Их люди тянут. Наверняка, встречающие от партизан, больше некому.

- Врежь ему, - посоветовал хорунжий. - Надоел со своими суевериями. Ну что, идем?

Сергеев скрипнул зубами: пересекать ледовое поле без прикрытия не хотелось. Сейчас бы пару орудий, да жахнуть по лесу. Ротмистр и хорунжий мялись на морозе, опасаясь преследовать Сергеева, но и не желая отказаться от погони.

Такусима решил за них. Он отдал приказ, и отряд двинулся вперед. Солнце уже катилось к верхушкам отдаленных деревьев. Отражаясь от мерзлого хрусталя, его косые лучи озарили долину таким нестерпимым сиянием, что Тульчину пришлось прикрыть глаза и скользить на лыжах почти вслепую.

Свинцовые шмели настигли их на середине пути. Первым они ужалили проводника-гольда, бежавшего рядом с нартами. Регеша упал и больше не поднялся. Лишившись каюра, ездовые собаки в ужасе от хлопков и свиста пуль бросились прочь. Вжавшись в лед, Тульчин бессильно наблюдал, как они увозят все дальше столь нужный сейчас пулемет. Солдаты пытались их остановить, но меткие залпы отрезали им все дороги.

Такусима пытался организовать оборону. Хлесткие, точно удары плети, выстрелы из карабинов сбивали снег с передних деревьев леса, такого близкого и недостижимого. Палили наугад, а сами торчали перед врагом, как на ладони. Тульчин понял: наткнулись на засаду, из которой не вырваться. За деревьями не меньше взвода таежников с современными скорострельными ружьями. Он отшвырнул бесполезную «мосинку» и закричал:

- Сдаемся! Мы сдаемся!

Рядом в последней истоме застонал хорунжий. Лейтенант Такусима давно уже перестал отдавать приказы. Скоро смолкли и карабины солдат. Наступила звенящая напряженная тишина. Дрожа от страха, Тульчин встал в полный рост и поднял руки над головой. Мгновение тянулось бесконечно. А потом весело жужжащие шмели набросились на ротмистра.

- 5 -

Братья Туруновы поместили нарты в овраге и прикрыли Сергеева еловым лапником. Он лежал, не в силах сдвинуться с места, даже поднять голову, чтобы осмотреться. Мысли путались. То одна, то другая из них всплывала на поверхность сознания и тут же лопалась, словно пузырь на болоте. Удержалась лишь самая главная — выжить. Обняв одной рукой шомполку, другой он до боли в пальцах сжал рукоять пистолета.

Веселый перестук выстрелов не вывел Сергеева из оцепенения. Он спал наяву и видел, как с бешеной скоростью носятся по тайге бородатые лешие, извергая из стволов древних ружей рой за роем металлических пчел. Звенящая запредельной тишиной буря бушевала в темных провалах на месте глазниц. Бороды сквозь снег врастали в хвою, которая жадно поглощала пространство, стремясь заполнить весь мир. И лишь бесконечный волчий вой потерявших каюра собак вставал на пути зеленых игл и мешал их окончательной победе.

Вой постепенно перешел в торопливое бормотание, а затем на Сергеева нахлынул назойливый шум, словно ветром выдувший стоячее болото из головы.

Он очнулся и сразу застучал зубами от холода. Не было ни нарт, ни тулупа, ни шомполки, а только снег и галдящие вооруженные люди кругом.

В хор басов и баритонов вплелось высокое сопрано:

- Да поднимите же его, ироды! Несите в избу!

Крепкие руки подняли Сергеева и отнесли в тепло. Тут же ловкие пальцы схватили его за уши и принялись энергично растирать их ядреным самогоном. Ту же жидкость Сергеева заставили принять внутрь, от чего он поперхнулся и отчаянно закашлял.

- Жить будет, - удовлетворенно констатировал женский голос. Пальцы переключились на раненую ногу, даря с помощью какой-то пахучей травяной мази успокоение боли и восхитительную прохладу.

Стало жарко и от самогона, и от печки, у которой его положили на лавку кана, и от кружки обжигающего чая. В избу вошел грузный мужчина в заячьем треухе и длинном меховом халате. На массивном носу нелепо торчали маленькие заиндевевшие очки.

Мужик погрел ладони у печки и обратился к Сергееву:

- Ожил? Теперь говори, кто таков!

- Ты Довбня, - утвердительно заявил Сергеев. - Я от Боюна.

- Так, - крякнул партизанский командир. - А ну, все вон! Носенко остается.

Обменялись паролями, и Сергеев торопливо, еле удерживаясь на краю очередного темного провала, вывалил на оторопевшего Довбню разом все: разоблачение ячейки, сведения о карательной операции белых, рассказ о путешествии через тайгу.

Связной допил чай и наконец-то нормально уснул, а Довбня и Носенко, не по возрасту вертлявый старик, исполнявший в отряде роль помощника командира, вышли наружу.

Свободные от нарядов партизаны и деревенские жители толпились у возведенной еще осенью длинной деревянной казармы, где проживали бежавшие от белых шахтеры и прочий пришлый люд. Довбня неприязненно посмотрел на бездельников и увел Носенко к плетню на окраине. Там закурили трофейный китайский табак из кисета. Попыхивая трубкой, Довбня сказал:

- Ерунда получается. Ценные сведения вперемешку с бредом.

- Ранен же, чего удивляться? - пожал плечами Носенко. - А заимку Туруновых я знаю. Гиблое место. Там летом офицерики охотились колчаковские, а братья им прислуживали поневоле. Ну, банька-пьянка, само собой. Так напились беляки, что взяли и порешили братьев ни с того, ни с сего. Ни за что, просто от куража хмельного. С той поры на заимке их стали часто встречать…

- Кого это «их»? - спросил Довбня.

- Братьев… Я сразу понял, что городской не брешет. Шрам-то на руке у Якова был от косьбы, примета верная...

- Тьфу ты, опять чушь несешь! - рявкнул командир. - Я тебе сколько раз приказывал — суеверия отставить! Нечего людей байками разлагать. И без того от каждого тигриного рыка шарахаются. Проезжие крестьяне ему помогли. Доставили к дозору и бросили на снегу. А Туруновыми назвались, чтобы от мести беляцкой укрыться. Вот что, бери-ка человек пять, лучше молодых удэге, и дуй в речную долину. Проверишь на месте, что там, да как. А я пока соберу сельсовет, будем решать. Деревню придется эвакуировать полностью.

- Куда же мы пойдем посреди зимы? - удивился Носенко. - С женщинами и детьми, со скотиной? Перемерзнем.

- На базу к Алексееву, - сказал Довбня. - Знаю, это десятки верст по дикой тайге. Ничего, дойдем. Зима может сковать реку, но она не в силах сковать человеческую волю. Вот хотя бы наш связной. Ведь хлюпик интеллигентский - я на таких в учительской семинарии насмотрелся - а добрался-таки до цели.

- А потом что?

- Оставим балласт у Алексеева и рванем к железной дороге за припасами. Иначе не прокормим такую ораву. Возьмем боем у американцев пару станций, разживемся едой и патронами, может, и деньгами, тогда купим по весне у китайцев побольше товара…

Носенко собрал группу лыжников и ушел. Вернулся к вечеру, пригнав нарты с пулеметом и грудой японских карабинов. Удэгейцы еле дотащили тяжелые вещмешки с боезапасом и сухими пайками. Старик долго докладывал командиру, показывал оплавленную от неимоверно быстрой стрельбы шомполку, и с каждым словом Довбня все больше мрачнел и ругался.

Утром Сергеева разбудили, накормили горячим пшеном и водрузили на нарты, бережно прикрыв больное тело меховой полостью. Боязливо поглядывая на пассажира, каюр-кореец гикнул на собак и возглавил недлинный ряд перегруженных самодельных саней, которые тащили худые крестьянские лошадки и толкали отощавшие деревенские мужики. Сотни партизанских ног вытоптали канавы в глубоком снегу и по ним с плачем и ворчанием бабы гнали кое-как укрытых попонами и рогожами коров. Мелкую живность частью разделали на мясо, частью раздали на сохранение детям и старикам.

Длинной цепью растянулся отряд по распадкам и сопкам, уходя в материнские объятия самой глухой и непроходимой тайги. Из последних сил брели вооруженные дедовскими берданками изможденные охотники, рудокопы, старатели, землепашцы, плотники, рыбаки, русские, украинцы, тазы, гольды, корейцы, китайцы и не знакомо из каких народов пришельцы. Голодные и мечтающие лишь о тепле и котелке супа, о спокойной жизни для своих семей и безопасности от грабежей и налетов, они и не подозревали, что путь им судьба проложила через яростные бои и взятые штурмом у регулярных армий города до берега синего моря и дальше — в бессмертие памяти благодарного народа.

И только седые от снега горы и вековечные кедры-великаны уже знали эту тайну, но молчали, ибо время собирать камни еще не пришло.

В тексте упомянуты спиртные напитки и/или табак, вредные для Вашего здоровья.

Нравится рассказ? Поблагодарите журнал и автора подарком.