Русский писатель и литературный критик, диссидент ГЕОРГИЙ ВЛАДИМОВ родился 19 февраля 1931 года в Харькове. Скончался 19 октября 2003 года во Франкфурте-на-Майне (Германия).
Из книги воспоминаний художника Бориса Мессерера, мужа Беллы Ахмадулиной:
"Домой к Жоре и его супруге Наташе Кузнецовой мы с Беллой обычно ехали на метро по маршруту Арбат, Смоленская, Кутузовская до станции Фили. Пройдя всего лишь несколько шагов, мы уже оказывались на Малой Филевской улице у пятиэтажной хрущевки, построенной из серого силикатного кирпича. Жора и Наташа жили на верхнем этаже, а мать Наташи Елена Юльевна, теща Жоры, на нижнем. Так что жизнь этой семьи оказывалась не то разорванной, не то соединенной лестницей. Но все-таки торжествовало второе, ибо удобство столь близкого общения оказывалось важнее.
Мы заходили сначала к Елене Юльевне, узнавали, какие новости случились за время нашего отсутствия, после чего поднимались наверх по лестнице без лифта.
Как правило, мы приезжали к Владимовым в вечернее время к скромно накрытому столу с красовавшейся на нем бутылкой водки. Именно в тот момент, когда мы входили в комнату и садились за стол, Наташа неизменно широким жестом открывала тяжелую портьеру на кольцах, распахивала окна в темноту ночи, и мы оказывались как на ладони видны из соседнего дома, откуда велось прямое наблюдение за квартирой Владимова.
Советская власть окружила Жору пристальным вниманием. Слежка не ослабевала ни днем ни ночью. Их телефон постоянно прослушивался, за их окнами велось непрестанное наблюдение из дома напротив. Мы хорошо знали об этом из рассказов хозяев. Жест Натальи, распахивающей портьеру, вызывал у присутствующих некоторую оторопь, поскольку инстинкт самосохранения подсказывал человеку, что этого делать не следует из-за интуитивного желания гостей не служить объектом чьего-то наблюдения. Наталья открывала шторы сознательно: «пусть они видят все своими глазами». Она предполагала, что таким образом к ним придет осознание того, что автор, за которым они следят, ничего не скрывает, ни в каком заговоре не участвует, а вот так запросто выпивает рюмку-другую со своими друзьями, которые тоже не прячутся.
Жора подробно написал об этом в своей повести, назвав ее по строчке Булата Окуджавы «Не обращайте вниманья, маэстро». Он саркастично разрабатывает характеры гэбэшников, которые выказывают свои знания, как поминутно проводит герой повести свой день, как и где он «фотографирует свои манускрипты», и даже рапортуют, что эта пленка у них уже имеется.
В повести со знанием дела, потому что автор «писал с натуры», описывается слежка за ни в чем не повинным, свободно мыслящим писателем.
Гэбисты следили за ним и были у него перед глазами, он знал их в лицо, поэтому их образы получились на редкость достоверные. Но автор сосредоточивает внимание читателя на обычных людях, попадающих в переделку в связи со слежкой, подвергающихся сильнейшему нажиму со стороны гэбистов, и постепенно они становятся персонажами сюрреалистического сюжета о вселении работников органов в их квартиру.
Далее Владимов вкладывает в уста тех, кто следит за ним, наблюдения, которыми они делятся между собой, по поводу приезда Ахмадулиной в гости к Жоре и Наташе:
«— Что Хельсинки? Его на иконах надо подловить. Большой любитель нашей старины! Кто еще был?
— Из посольства Франции — на машине с флажком.
— Один шофер или кто поважнее?
— Шофер.
— Ну, это он приглашение привозил — на четырнадцатое, день Бастилии. Этот вряд ли чего взял для передачи, французы — они осторожные. Кто еще?
— Ахмадулина приезжала на такси.
— Беллочка? — оживлялся мордастый. И опять вздыхал печально. — Да, слабаки эти официалы, только она его и посещает. Луч света в темном царстве. О чем говорили?
— Хозяина не застала, с женой поболтали полчаса. Все насчет приглашения: на дачу в Переделкино, в субботу.
— Ясно. Стихи новые почитаем. И напитки, конечно, будут — умеренно. По уму.
— Сапожки немодные у нее, — вставляла моя дама тоном сожаления, но отчасти и превосходства. — Наши таких уже сто лет не носят. И шапочка старенькая.
— Так ведь когда у нее Париж-то был! Пять лет назад. Теперь она себя опальной считает. Не считала бы, так и сапожки были б модерные, от Диора.
Черт бы побрал эти деревья, из-за которых не видно стало подъезда! Была Ахмадулина — и я прозевал ее. Я не сбежал вниз, не протянул ей последнюю ее книжку для автографа, не высказал, что` я о ней думаю. А если и правда, что „поэт в России — больше, чем поэт“, то, может быть, наше безвременье назовут когда-нибудь временем — ее временем, а нас, выпавших из летосчисления, ее современниками? Но про меня — кто это установит, где будет записано? Мы себе запретили вести дневники, мы искоренили жанр эпистолярный, по телефону лишь договариваемся о встрече, а встретясь, киваем на стены и потолки, все важное — пишем, и эти записочки, сложив гармошкой, сжигаем в пепельницах. Господи, что же от нас останется? А вот что. Я-то Ахмадулину прозевал, а они — даже разговор записали. Те, от кого мы прячемся, увиливаем, петляя, „раскидывая чернуху“, неутомимые эти труженики наши, ревнивые следопыты, проделывают за нас же всю необходимую работу, собирают нашу историю — по крохам, по щепоткам, по обрывкам из мусора, по следам на копирке, а то и целыми кипами бумаг — при удачном обыске. Плетя свою паутину, они связывают в узлы разорванные, пунктирные нити наших судеб. Мы что-то могли потерять — у них ничего не потеряется! Все будет упрятано в бронированные сейфы, в глубину подвалов. Я приветствую тебя, диссертант третьего тысячелетия, и прошу у тебя прощения! Когда все это будет разложено по музейным папкам, из которых ты любую сможешь востребовать по простому абонементу, ты мог бы — выбеги я к подъезду! — услышать наши голоса, а то и увидеть покадровую съемку нашей встречи: вот я подхожу, слегка спотыкаясь на ровном месте, протягиваю книжку (в лупу можно рассмотреть титулы), Белла Ахатовна смотрит удивленно, потом с улыбкой, мы оба в кадре, и она что-то пишет в книжке, которую я стараюсь покрепче держать в руках. И, поскольку возникло бы подозрение, что я через нее предупредил наблюдаемого, ты нашел бы в этой папке все обо мне: мои привычки, мои слабости и пороки, и какой тип женщин я предпочитал, помногу ли пил и нуждался ли опохмелиться, ну и мои, ясное дело, умонастроения. И ты б тогда составил полную картину, что же собою представлял я, не пошевеливший пальцем, чтоб приблизить то время, когда нам дадут прочесть нашу собственную историю».
Самые первые январские дни 1983 года принесли чрезвычайно неутешительные известия о близящемся аресте Владимова. Белла решила написать письмо Андропову, не говоря ни слова Жоре. Я узнал по обычной телефонной справочной адрес приемной Андропова, и утром 11 января мы сели в мои старые «жигули» и поехали на улицу Куйбышева (ныне Ильинка) в приемную Генерального секретаря. Она располагалась в первых домах со стороны Новой площади. Когда мы вошли в большое пустое светлое помещение, то увидели три окошечка, такие как на телеграфе, и обратились к секретарше, сидевшей в одним из них, с просьбой передать письмо на имя Юрия Владимировича Андропова. Она ответила, что не следует заклеивать письмо, и приняла его лишь просто вложенным в конверт. Привожу его текст в подлинном виде:
Уважаемый Юрий Владимирович!
Мои собственные обстоятельства — благоприятны, я пишу, печатаюсь и выступаю, чем не могу не дорожить.
Тем скорее решаюсь я просить и умолять Вас — нижайше, как и подобает просителю.
Писателю Георгию Владимову (и жене его Кузнецовой Наталии Николаевне) грозит арест или грозят арестом.
У Владимова есть приглашение уехать во Францию для лечения, он, правда, тяжко болен, я говорю об этом лишь по моему усмотрению и отчаянию, потому что принимаю его здоровье и жизнь близко к сердцу.
С давних пор нашей общей литературной молодости, принесшей ему успех и известность, я прихожусь Владимову верным товарищем, любящим коллегой. Я бы не могла рассчитывать ни на чье уважение, если бы именно сейчас об этом забыла.
Я хорошо понимаю, что не к Вам и не мне должно обращаться с просьбою о возможном отъезде Георгия Владимова в чужие страны. Но я опасаюсь, что Владимову не достает спокойствия и может не достать времени для принятия своих мер, надобных и правильных в его трудном случае.
Еще и потому пишу Вам, что люди всегда были ко мне добры, а судьба милостива.
Примите, пожалуйста, мои добрые новогодние пожелания.
Белла Ахмадулина
11 января 1983 года
Когда мы с Беллой перед этим многократно обсуждали возможность написания такого письма на имя Генерального секретаря и вероятность его положительной реакции, я в иронической форме заметил, что Юрий Владимирович Андропов очень даже может ответить согласием по той причине, что в Москве ходят слухи о том, что он сам пишет стихи. А потому не может не знать имя Беллы и захочет, чтобы и у нее сложилось благоприятное мнение о нем. Это всего лишь возможный вариант ответа, но надежда не оставляла нас.
Реакция оказалось мгновенной. Через день после этого у Жоры и Наташи зазвонил телефон и суровый голос донес до слуха семьи Владимовых сообщение о том, что принято решение о высылке Владимова из страны и что предложено уложиться в три месяца. Жора засомневался, хватит ли у него времени на сборы, а главное, что он обсуждал с нами, — это возможность присутствовать на процессе Бородина.
Кроме всего прочего, Жора недоумевал, откуда взялось такое решение. Но Наташа, которой мы сказали о письме Беллы, действовала на Жору успокоительно. Наше остроумие по поводу достигнутого успеха разыгрывалось на тему, что Андропов, конечно, решил проявить поэтическую солидарность и был польщен доверительным тоном письма Беллы.
Мы с Беллой понимали, что предстоит тяжелая разлука с Жорой и Наташей. Но, после того как нам стало известно о реакции власти на письмо Беллы, мы почувствовали определенное облегчение и решили, что Белле хорошо бы поехать в Тарусу в Дом творчества художников и там отвлечься от безумного напряжения, которое владело нами все это время. Там, как это бывало прежде, Белла, находясь вдали от московской суеты, начинала писать стихи и другие свои произведения, задуманные раньше."
Полностью глава --> https://magazines.gorky.media/zvezda/2016/1/georgij-vladimov.html
О жизни Г. Владимова - пятиминутный сюжет харьковской телестудии:
Читайте и смотрите фото --> Глазами фотографа Плотникова. ДАНИИЛ ГРАНИН: "Зло - безнадёжное, тупиковое чувство"
Не забывайте ставить лайки, комментировать, соблюдая приличия, и подписываться на канал, если не хотите пропустить новые фотографии Мастера и истории от Екатерины Т.
Ищите фотоальбомы и книгу воспоминаний Валерия Плотникова "Времена оттепели прошли" в магазинах Москвы и в интернет-магазинах: https://ast.ru/book/vremena-ottepeli-proshli-839056/.
В Москве можно приобрести с автографом Мастера перед спектаклем в театре Ленком.