Список всех частей - здесь
Вот еще один демонологический реликт из сборника пословиц Даля[334]. Кого исконно имеет в виду это изречение? Ответ можно найти в статье Даля «О поверьях, суевериях и предрассудках русского народа». Поводом для пословицы послужил, оказывается, домовой. Почему же народ полагает, что этот демон «от черта отстал, а к людям не пристал»?
Тут надо вспомнить русский фольклор о происхождении нечистой силы: все бесы одинаковы, лишь названия разные — когда архангел Гавриил свергнул нечистую силу с небес, «кто упал в лес, стал леший, кто в воду — водяной, кто на дом — домовой».
В середине XVIII века М.Попов в «Описании древнего славянского языческого баснословия» сообщает о домовых следующее: «Сии мечтательные полубоги у древних назывались гениями, у славян защитителями мест и домов, а у нынешних суеверных простаков почитаются домашними чертями»[335].
Итак, по древним источникам домовой — это «гений» и «полубог», а по не столь древним — «домашний черт». Почему все же «домашний черт» отложился, по выражению Даля, от черта как такового? Запоминающийся ответ предлагается в уральском фольклоре:
«Домовушка должен быть тот же шишига, то ись дьявол, по крайности прежде был шишигой, а теперь, видится, обрусел»[336].
Это объяснение в рамках народной демонологии. Теперь попробуем исследовать вопрос с точки зрения биологии. Вдумаемся в удивительные слова Даля: «Есть домовой сараяшник, конюшник, баенник и женский банный — волосатка; все это нежить, ни человек, ни дух, жильцы стихийные, куда причисляют полевого, лешего, кикимору, русалок (шутовок, лопасть) и водяного; но последний всех злее и его нередко зовут нечистым, сатаной»[337].
Ни человек, ни дух, жильцы стихийные! Разве это не указание, в каком направлении надо двигаться мысли биолога? Каким образом «жилец стихийный» под названием «леший», «водяной», «полевой» становится «домашним чертом»? Вероятно, путем одомашнивания. Кое-что мы уже об этом знаем. У жителей городов есть «приходящие няни», а у сельских жителей есть, во всяком случае, были «приходящие демоны». Как, например, уже знакомый нам грузинский Наратдэв: «Как уснут все, придет он ночью, достанет и ест себе на славу». Русалки, кормящиеся, по словам Зеленина, «по чужим семействам» ¾ из той же категории. В Таджикистане «в наиболее глухих местностях Ванджа и поныне сохранился обычай оставлять на ночь в чистой посуде лепешки, похлебку и свежую воду»[338] для приходящей аджины. «Если вечером дети просят лепешек больше, чем положено, мать отговаривается: «Я тебе дам, а ночью придет аджина, захочет поесть и не найдет лепешки; она может рассердиться»[339].
Туда, где вас так хорошо принимают, не грех прийти и для отправления еще одной жизненной функции: «Иногда из чулана или сарая для соломы слышится плач ребенка, это значит, что у аджины родился младенец — вагдык (vaydek)»[338]. «В Шугнане и Рушане существуют рассказы о том, что иногда в сарае для соломы или в кладовой слышен детский плач; при проверке оказывается, что это войд родила ребенка и кормит его. Ей приносят горячую похлебку, она поест, заберет своего ребенка и уходит»[340].
«Приходящий демон» — это шаг от неограниченной вольности «жильцов стихийных» (лешего обозначают словами «диконький мужик» и просто «вольный») в сторону домашнего «гения», то бишь домового. Наратдэв «перетаскал на вершину горы все стога», силы в нем было хоть куда. Но раз демоны смертны и подвержены старению, должно было прийти время, когда и Наратдэву стало невмоготу бегать по горам. Вот в такое-то время и в таком возрасте самый резон для «приходящего демона» податься в домовые. Соответственно домовой в фольклоре, как правило, старик, иногда даже «старый-престарый». Не владея речью и находясь на воле в контакте в основном с копытными животными, демон, став «домашним чертом», естественно, находит «общий язык» скорее со скотиной, чем с человеком. Как пишет Д.Н.Ушаков, домовой «живет на дворе, чаще всего в лошадином хлеве… Имеет больше отношения к скотине, чем к людям»[341]. Э.В.Померанцева отмечает, что забота домового о скотине «является наиболее часто упоминаемой в информациях его функцией»[342]. Общение с человеком осложняется еще и тем, что уж больно человек пугается самого вида косматого демона (Сулла на что был храбрый воин, и то испугался).
Таково в самых общих чертах биологическое толкование пословицы «От черта отстал, а к людям не пристал». Более подробное представление о домовом и его взаимоотношениях с человеком дают записи фольклористов, прежде всего самого Даля, хотя, конечно, у нас нет точного знания, где в них кончается быль и начинается небыль.
Домовой, пишет Даль, «вообще не злой человек, а больше причудливый проказник: кого полюбит или чей дом полюбит, тому служит, ровно в кабалу к нему пошел; а уж кого не взлюбит, так выживет и, чего доброго, со света сживет. Услуга его бывает такая: он чистит, метет, скребет и прибирает по ночам в доме, где что случится; особенно он охоч до лошадей: чистит их скребницей, гладит, холит, заплетает гривы и хвосты, подстригает уши и щетки; иногда он сядет ночью на коня и задает конец другой по селу. Случается, что кучер или стремянный сердятся на домового, когда барин бранит их за то, что лошадь ездой или побежкой испорчена; они уверяют тогда, что домовой наездил так лошадь, и не хуже цыгана сбил рысь на иноходь или в три ноги». «Ясно, что все поверья эти принадлежат именно к числу мошеннических и служат в пользу кучеров»[343].
«Домовой, продолжает Даль, более знается с мужчинами, но иногда проказит и с бабами, особенно если они крикливы и бестолковы. …Следы проказ его нередко видны и днем: например, поcуда вся очутится за ночь в поганом ушате, сковородники сняты с древка и надеты на рога ухвата, а утварь сиделая, столы, скамьи, стулья переломаны, либо свалены все в одну кучу. Замечательно, что домовой не любит зеркала; иные даже полагают, что его можно выкурить этим средством из такой комнаты, где он много проказит. …В иных местах никто не произнесет имени домового, и от этого обычая не поминать или не называть того, чего боишься, как напр., лихорадку, — домовой получил столько иносказательных кличек, а в том числе почетное звание дедушки».
В добавление к тем, что мы уже знаем, среди иносказательных кличек домового, приведенных Далем и другими этнографами, встречаем следующие: доброхот, доброжил, доможил, постень, хозяин, жировик, другая половина, суседко, батанушка, лизун, сысой, скотный кормилец, карнаухий, некошный, или просто — он, сам, тот-то. Женская ипостась домового имеет прозвания: домовичка, домовиха, доманя, домаха, маруха, волосатка. Некоторые из этих выразительных кличек достойны специального исследования, а само их обилие указывает на очень неравнодушное отношение народа к «другой половине».
«Для робких, пишет Даль, домовой бывает всюду, где только ночью что-нибудь скрипнет или стукнет». Но есть информация, исходящая, по-видимому, и от людей неробкого десятка, от тех, кого, по словам Даля, «дедушка гладил ночью по лицу: рука его шерстит, а ногти длинные, холодные». По другим источникам, «руки у него шершинатые, такие, как будто овчиной поволочены»[344] . Что касается ног «доможила», его «косматые подошвы выказываются иногда зимой, по следу, подле конюшни». Увидеть же того, кто оставляет следы, не так-то просто: домовой «не любит любопытных»[345] . «В народе есть поверье, сообщает Даль, о том, как и где домового можно увидеть глазами, если непременно захотеть: должно выскать (скатать) такую свечу, которой бы стало, чтобы с нею простоять в страстную пятницу у страстей, а в субботу и в воскресенье у заутрени; тогда между заутрени и обедни, в светлое воскресенье, зажечь свечу эту и идти с нею домой, прямо в хлев или коровник: там увидишь дедушку, который сидит, притаившись в углу, и не смеет тронуться с места. Тут можно с ним и поговорить»[346] .
«Разговор» с домовым, как я понимаю, имеет вид монолога, поскольку сам Даль в «Словаре» указал, что всякая нежить бессловесна. В «Словаре» же он передает поверье о смотринах домового такими словами: «Домового можно увидать в ночи на Светлое Воскр. в хлеву; он космат, но более этой приметы нельзя упомнить ничего, он отшибает память»[347].
Память отшибается все же не у всех или не в одинаковой степени, поскольку имеются и другие приметы облика домового. По рассказам жителей станицы Бекешевой на Кавказе «величиной домовой с медведя; весь он покрыт длинной мягкой шерстью, темно-бурого цвета. Но рассмотреть строение тела домового нельзя, так как он быстро исчезает»[348]. Информаторы Д.Н.Ушакова рассмотрели и запомнили еще больше: «человек среднего роста, сутуловатый, широкоплечий, коренастый; оброс длинной шерстью (по цвету шерсти: гнедой, вороной, белый или пегий)». Бывает «одет в старый зипун и лапти»[349].
Согласно же информации из Красноярского края, записанной со слов А.Мутовиной, домовой «показывается женщинам в образе человека, похожего на обезьяну, что на картинках рисуют, но только еще страшнее этого урода обезьяны»[350]. Да, было бы странно, если бы сравнение с обезьяной, дарованное фольклором и лешему, и русалке, и бесу, обошло стороной домового. Для приматологической диагностики нечистой силы немаловажно, что домовой является не в образе обезьяны, а «в образе человека, похожего на обезьяну». Надо также отметить, что сравнение с обезьяной является исключением, а не правилом в фольклорных портретах чертей, русалок, леших, домовых, что вполне понятно: большинство создателей этих портретов не видело обезьян не только наяву, но и на картинках. Сравнение обычно проводится с тем, что народ хорошо знает, с человеком, с медведем, даже с бобрами («Все черти равны, все те же бобры»)[351].
Касаясь вокальных способностей домового, Даль пишет, что «голоса его почти никогда не услышишь, разве выбранит кого-нибудь, или зааукает на дворе, либо станет дразнить лошадей, заржав по-кониному». Под бранью домового надо понимать, наверное, сердитое бормотание. По данным Э.В.Померанцевой, домовой может «пугать по ночам своим криком и плачем»[352]. Издревле и у разных народов по голосу домашнего демона гадали о будущем. В этом качестве демон как раз и был «гением» задолго до того, как человек присвоил себе этот титул. Наш отечественный предвестник будущего «если к радости, то «захохочет», если же к горю, то он подряд несколько раз произнесет: «Ху, ху, ху!»[353]. Еще легче запомнить, что «к худу» домовой «издает звук «X»[354].
Как писал М.Попов, домовые у славян назывались «защитителями мест и домов». Охранительная функция домового хорошо отражена в фольклоре и требует реалистического объяснения. Если биологическая версия происхождения «домашнего черта» верна, то следует воспользоваться биологической моделью и в поиске ответа в данном вопросе.
Вспомним, как ведет себя бродячая собака, которую начинает подкармливать человек. Сначала она ведет себя робко, застенчиво, пугается посторонних людей. Но вот проходит какое-то время, пес обретает уверенность в себе и становится «защитителем» места и дома, где его приютили. Похоже, что подобное изменение в поведении претерпевает и «приходящий демон», становясь «другой половиной». В следующем сообщении из Красноярского края домовой выступает в роли весьма разборчивого и осмотрительного защитника места и дома, в котором он поселился:
«Домовой не любит, если в его владения вторгаются, не спросясь. Например, если кому-либо постороннему приходится ночевать в чужом доме, то он должен обратиться к домовому со следующими словами: «Дедушка, суседушка! Пусти меня переночевать!» В противном случае домовой может делать зло человеку, давить его может, или выгнать вон из избы среди ночи. Особенно он не любит пьяных. Если пьяный ночует в чужом доме, не спросив согласия на то домового, то последний обязательно его выгонит вон. Случаи такие бывали, и человек или замерзал на дворе или ноги и руки отмораживал, когда это было зимой»[355].
Еще рачительней, чем о хозяйском доме, домовой заботится о живущей с ним в хлеве скотине, ведь недаром он «скотный кормилец»[356]:
«Домовой, если любит лошадь или корову или овец, ворует у хозяев сено, когда те плохо кормят скот, и дает его скоту. Случается даже так: у хозяев вовсе нет сена, скот стоит голодный; домовой отправляется уже в чужой двор, где есть сено, и ворует его для своего скота»[357].
Есть рассказы о «драках между домовыми, чаще всего из-за корма скотине, который они воруют друг у друга. В некоторых из них домовой взывает к людям о помощи. …Чужие домовые воруют корм у скота, поэтому крестьяне их и замечают. В Калужской губернии считали, что когда домовые дерутся, надо кричать: «Урош, наш, возьми чужого»[358].
Чтобы не осталось впечатления, что домовой кормит скотину из чистого альтруизма, привожу и такие слова: «Домовой, рассердившись за что-либо на хозяйку, выдаивает у коровы молоко. Хозяйка, выходя на двор или в хлев за тем же, очень часто видит его, но как только домовой завидит хозяйку, моментально скрывается»[359]. Выдаивает корову домовой, конечно, не в пику хозяйке, а из любви к молоку. Характерно, что при всей заботе о скотине и любви к молоку, домовой спешит скрыться при появлении хозяйки. Фольклор единодушен в том, что и в домашних условиях нежить не изменяет своей прирожденной скрытности (к людям-то «не пристал»). Вместе с тем, как и люди, домовые бывают более или менее общительные, с более или менее выраженным чувством собственности и «территориальной неприкосновенности»: «Есть домовые одиночки, есть сдружливые, пускающие во двор гуменника, сарайника, конюшника и пр. Домовой лешему ворог, а полевой знается и с домовым, и с лешим»[360].