Надежда Александровна Яковлева родилась в 1935 году в Гатчине Ленинградской области. В 1967 году переехала в город Североуральск из Нижней Туры. Работала делопроизводителем в Кальинском поселковом совете. В мае 1973 года перешла на работу в Североуральскую геологоразведочную экспедицию, где работала в гидрогеологической партии машинисткой до 1999 года.
Надежда Александровна опубликовала несколько книг, где приводятся ее воспоминания о семье, о детстве, о событиях ее жизни.
Сегодня, 27 января - в День снятия блокады Ленинграда - мы публикуем воспоминания маленькой девочки Нади, которая волей судьбы оказалась в блокадном Ленинграде...
Прозвучавшее зловещее слово «война» в первые дни оставалось для меня только словом. Казалось, что продолжается ничуть не изменившаяся привычная жизнь. Стояли теплые летние дни, — ни тревог, ни выстрелов пока не было слышно. Потом, прислушиваясь к разговорам старших, всматриваясь в посуровевшие лица, начинаю понимать, что война — это что-то очень страшное. Я узнаю, что на войне убивают людей. Все чаще слышатся слова: «фронт», «мобилизация», «немцы наступают», «немцы захватили». Нашего врага, немцев-фашистов, надо уничтожить, — для этого открыт фронт и объявлена мобилизация. Перед отправкой на фронт заходит проститься дядя Юра.
Я не помню дат, когда в Гатчине прогремели первые взрывы бомб, снарядов, начались артобстрелы и прозвучал первый тревожный вой сирены. В первые дни тревог все жильцы близлежащих деревянных домов прятались в прачечной, занимавшей первый этаж маленького каменного домика, эта прачечная служила нам бомбоубежищем. Первое время при звуках сирены люди хватали приготовленные заранее чемоданы и узлы с самыми необходимыми вещами и документами и спешили в прачечную.
Радио у нас не было. На доме нашего двора, фасад которого выходил на проспект 25 Октября, на втором этаже был установлен репродуктор. Около него всегда толпились люди. Но однажды днем я увидела необычайно большую толпу людей у репродуктора, и она все увеличивалась. Многолюдный проспект обезлюдел. Подходившим шепотом объясняли: «Сталин говорит». Сначала я пыталась вслушиваться в необычный мужской голос, но мне стало неинтересно, и я почти ничего не поняла. А вот лица людей помню хорошо. Некоторые вытирали слезы, кто-то стоял в каком-то оцепенении. Равнодушных лиц не было. После того, как репродуктор смолк, еще долго на дворе стояли люди, — видимо, обсуждали услышанное. Мама очень взволнована, кому-то говорит: «Как он волновался, даже слышно было, как наливает в стакан воду и пьет». Много позже я узнала, что это было выступление И.В.Сталина 3 июля 1941 года, начинавшееся словами: «К вам обращаюсь я, друзья мои!». В этом выступлении он призывал всех встать на защиту Отечества: «Враг жесток и неумолим, поэтому при вынужденном отходе частей Красной Армии ничего не надо оставлять врагу, все вывозить, сдавать в органы государственной безопасности, в крайнем случае — уничтожать. Создавать партизанские отряды, ставить врага в невыносимые условия. Делать все, чтобы скорее уничтожить врага».
По-моему, после этого выступления многое изменилось в сознании людей. Люди перестали говорить о быстрой победе. Облик города тоже стал меняться. Люди в военной и штатской форме рыли окопы, траншеи, появились землянки, замаскированные ветками. Я уже не затыкала пальцами уши, услышав тревогу, стрельбу. Люди перестали уходить во время тревоги в наше убежище, оставались в квартире. Было установлено поочередное дежурство жильцов у ворот и на дворе, дежурным на руку одевалась красная повязка. Их обязанности я не знала, должно быть, надзор за порядком.
Война все ближе и ближе подступала к нашему тихому городку. Кто-то сказал, что разбомблена Варшавская железная дорога. Движение поездов прекратилось. Кажется, бабушка или папа рассказывают, что в наше картофельное поле попал снаряд, образовалась воронка, а картошку взрывной волной выбросило на крышу дома (ул. Радищева). Эту воронку я видела, она мне показалась огромной ямой.
Начинается эвакуация предприятий, учреждений, музейных ценностей. Что-то сжигают. На нашем дворе мужчина в военной форме, весь перетянутый ремнями, с кобурой, что-то говорит обступившим его женщинам. Подхожу ближе. Он очень строгим голосом убеждает всех уходить из Гатчины, так как, возможно, сегодня-завтра в городе будут немцы. Ему задают вопрос: «Куда идти, куда?». А он отвечал: «Не знаю». Уйти можно было только в Ленинград или через Ленинград.
Папа с дядей Мишей не всегда возвращаются из Ленинграда с работы домой. Ночуют у родственников, знакомых, так как все труднее добираться до Гатчины. Балтийская дорога, кажется, тоже повреждена.
Вся семья в сборе за обеденным столом на кухне. Взрослые долго и взволнованно разговаривают, меня укладывают спать. Я думаю, в этот вечер и было принято решение об уходе из Гатчины в Ленинград.
По рассказам дяди Коли, в те дни добраться в Ленинград из Гатчины можно было только через Мариенбург. На других направлениях к Гатчине уже шли бои.
Теплый, солнечный день. Голубое безоблачное небо. Мы идем по шоссейной дороге. Идем медленно. У родителей и дяди Миши чемоданы и большой узел.
Идем мимо деревянных частных домов, двери некоторых открыты, на лужайках пасется скот, а людей не видно, возможно, часть домов покинута хозяевами. Теплый ласковый ветерок шелестит листьями деревьев. Мне кажется, что они что-то шепчут. Очень тихо. Вдруг гул самолетов нарушает тишину. Слышатся выстрелы, появляется на небе дымное облачко. Почти над нами, очень низко, пролетает самолет, на крыльях ясно видна черная свастика. Мы прячемся за придорожными деревьями. Мне велят лечь на землю, я удобно устраиваюсь за спинами взрослых на теплой душистой траве, закрываю глаза. Но вот выстрелы и шум самолетов стихли. Чем закончился этот воздушный бой, я не знаю. Мы выходим на дорогу. Мне очень не хочется идти никуда. Я предлагаю вернуться домой. Мучительно хочется назад. Мне объясняют, что как только кончится война, мы вернемся. Но тоска по дому уже овладела мной. Я думаю о том, где же будем жить в Ленинграде, кому мы нужны, долго ли еще идти. Где же конец пути?
На дороге появляются грузовые автомашины. Большинство из них загружено каким-то грузом, людьми. Папа останавливает одну, кузов ее относительно свободен. Водитель помогает нам забраться в кузов, помогает устроиться и даже дает кусок брезента или плащ-палатку, чтобы мы могли укрыться. Едем очень быстро, и вот въезжаем в Ленинград. Едем по набережной Невы. Мама оживляется, начинает рассказывать мне о мостах, показывает Зимний дворец. Здание дворца мне показалось очень мрачным. Покрашен он был очень темной краской. Но скульптуры на крыше дворца меня поразили. Такого я еще не видела. А вот и Медный всадник. Так состоялось мое первое знакомство с Ленинградом.
К сожалению, память не сохранила событий первых дней жизни в Ленинграде. Я не помню, у кого мы остановились в первый день приезда. Чувство времени исчезло из памяти. То я вижу себя в трамвае, то в квартире у маминой тети Маруси, то идущей с мамой по Дворцовому мосту.
Мне кажется, что скитания наши были недолгими. Папа получил комнату в общежитии. Комната большая, светлая. У нас всех есть кровати, в комнате стол, тумбочки, табуретки, круглая печь.
Из почтовой открытки Г.Н.Варадинову в г. Тихвин, в/ч;... 29/VIII-41 г.:
«...Все живы, здоровы и надеемся на лучшее. Мы живем в общежитии у Саши от службы... Мы надеемся установить связь с Гатчиной. Кое-что захватить оттуда, если удастся... Женя. Наш адрес: Ленинград 147. Можайская, 19, кв. 4».
В Гатчине родители, должно быть, побывали еще. Так у нас появилась наша посуда, теплая одежда и т.д. Понемногу устраиваемся. В этот период в Ленинграде было спокойнее. Бомбежек не было. На тревогу не обращали внимания. Иногда слышались выстрелы в отдалении. Обычно говорили, что наши зенитки стреляют.
Введена карточная система. Норма продуктов была еще большая. Недостатка в еде не испытываем. Хлеба вполне хватает. Как-то мама принесла консервные банки с крабами, которые получила в магазине по карточкам. Мне они очень не понравились. Уж очень необычен был вкус — чуть сладковатый и запах, напоминавший запах рыбы, а вот цвет — белорозовый понравился, и я с неохотой, но ем. Наш быт налаживается. Приходят и знакомятся соседи, интересно же поговорить с первыми в этом доме «беженцами», узнать правдивую информацию о войне от очевидцев. По вечерам и в выходные дни поиграть в шахматы с папой или дядей Мишей заходит сосед «дядя Яша», — так он отрекомендовался мне. Худощавый, темноглазый, темноволосый, всегда улыбающийся или смеющийся дядя Яша мне очень нравится. Всегда со мной первой здоровается, что-нибудь интересное, веселое мне рассказывает. Пока еще люди не разучились улыбаться, быть добрыми, приветливыми.
Часто приходит бабушка. Она пока живет у дяди Коли на Васильевском острове. Помогает нам наладить жизнь. Наша комната становится уютной, кровати застелены покрывалами, на столе скатерть, тепло. Еду готовим в общей кухне на первом этаже, мыться ходим в баню. Днем папа и дядя на работе. Немного непривычно, что все мы в одной комнате. Но это же временно, война скоро кончится, и мы вернемся домой. Папа решил заняться моим обучением. Мне же на будущий год пора в школу идти, а я ни одной буквы не знаю. У нас появляется букварь, тетради в косую линейку, карандаши. Но я оказалась очень «трудной» ученицей. Я не хочу учиться читать. Я принимаю для себя решение, что умение читать не обязательно для меня, пусть взрослые мне читают, а я останусь примерной слушательницей. Но папа очень терпеливый учитель. Я упорно не хочу запоминать алфавит, тем более складывать из букв слова. Учиться писать я тоже не хочу. Тем более я левша, держать в правой руке карандаш и выводить ею палочки мне очень неудобно. Уроки заканчиваются слезами. Мой учитель нервничает, убеждает в необходимости учиться. Но я остаюсь непреклонной — не хочу и все.
Впоследствии, задумываясь над этим эпизодом моей жизни, я пришла к выводу, что в этот ранний период детства, я совсем не была приучена любящими родителями к труду, тем более к преодолению даже маленьких трудностей, отсюда и моё нежелание учиться.
Вскоре война напоминает о себе. Как-то во второй половине дня раздался вой сирены. Очень близко раздались залпы зениток, взрывы снарядов, гул самолетов. Мы с мамой убежали в подвал, мужчин не было дома. Я уже не боялась этих звуков, не затыкала уши пальцами, не закрывала голову подушкой, но на этот раз мне стало страшно, что-то ужасное творилось в небе и на земле. В бомбоубежище было много людей, темно, душно. Этот налет фашистской авиации застал всех людей врасплох. На следующий день или через день опять налет, бомбежка.
После этого налета в этот же день, или на следующий, мы увидели на небе густое тяжелое облако дыма. На дворе было несколько кучек песка, — потушенные бомбы-зажигалки. Узнаю тревожную весть: разбомблены Бадаевские склады. Горят продукты, текут ручейки горящего сахара. Разговоров было много, говорили, что не все сгорело, часть продуктов уцелела, и их растащили, хотя вокруг охрана, пожарные. Почему-то запомнился разговор о том, что наш район бомбили немецкие самолеты, чтобы уничтожить мощную электроподстанцию. Таковая действительно была напротив нашего дома. Позже из документов я узнала, что налет, когда разбомбили Бадаевские склады, был в сентябре 1941 года.
Голод подкрадывался постепенно. Уменьшили карточную норму хлеба, продуктовые полки магазинов опустели. Появляется чувство голода, которое раньше я никогда не испытывала. Запасов у нас никаких нет. Как-то мама поднесла ко мне маленькую коробочку, в ней лежали золотые сережки с голубыми камешками. Она спросила меня: «Можно, я их продам, они же твои?». Получив согласие, ушла. К голоду примешивается холод. Утепляются окна, наглухо занавешиваются. Печку еще топим, но чем, я не знаю.
Дядя Коля (Н.Н. Варадинов) со своей семьей и семьей брата Г.Н. Варадинова пытались эвакуироваться, даже погрузились в эшелон. Но уже все пути были отрезаны, кольцо сомкнулось. Им пришлось вернуться домой.
Все плотнее сжимаются щупальца Голода, а Голод несет смерть. Сначала слышу рассказы о голодных обмороках на улицах. Вскоре уже о смерти от голода. В нашем рационе появляются такие продукты, как жмых. Мама приносит с рынка плитки, делит на кусочки. Вкус у жмыха разный. Самой вкусной я считаю дуранду — подсолнечный жмых. Иногда приносит маленькие плиточки горелого сахара. Он больше похож на землю. Откусишь — и рот наполняется сладкой землей.
Из почтовой открытки Г.Н. Варадинову от 2/ХI-41 г.:
«Милый Юрочка! Мы живы все, про твоих не знаю, т.к. была очень больна (воспаление легких), едва встала, заболел Саша, тоже воспаление легких, поправляется очень медленно, уж очень тяжелые условия поправки. Спасибо маме, она выручает, бегает туда и сюда, а то я сама едва ползаю...».
Часть 2
Часть 3
Надежда Александровна Яковлева «Я и мой род», с. 17-22
