* * *
Район знакомый в окне дрожит, ни отвернуться, ни насмотреться,
Зайти вот не к кому обогреться: здесь моего – ни пня, ни плетня,
По этим улицам бежит моё вырванное сердце,
Я столько лет жила без сердца, но нынче новое у меня.
Троллейбус хмуро трусит вперед, неумолимо проносит мимо,
Но каждый метр голосит и режет, плюется кровью, трясет сумой,
А на стекло наползает лёд, и на кварталы – шалюшка дыма,
И воздух темен и густ, как прежде, перед закатом, перед зимой.
Безумный сон, смертный бред, привет! Поклон всему, что в тебе зарыто!
Снесли б тебя за грехи и бедность, уж слишком много пожил и знал!
Все та же аура, тот же цвет, моё расколотое корыто!
Всё те же кривда и беспросветность, всё тот же пыточный арсенал.
Давнишних вывесок частью нет, иные дети, хмыри, старухи
Безмолвно тонут в волнах разрухи, но у меня – проездной билет.
Пустеют улицы, меркнет свет, и только выцветшие в разлуке
Родные призраки тянут руки и, спотыкаясь, бредут вослед.
Здесь был мой дом много-много лет, я ничего ему не простила,
Но обрывается вопль истошный и рана старая не болит,
Там, где сплясал роковой стилет, я сердце новое прорастила,
Оно ничтожней и осторожней, и мне ходить сюда не велит.
Оно токует – тик-так, тик-так! – и из трагедий штампует драмы,
Всё перемелет и переварит, даря забвенье и волшебство,
Оно тоскует и плачет так, как будто не было в мире мамы,
Как будто не было в мире Вари, как будто не было ничего.
Оно твердит: «Не смотри назад!» (Не обернуться б, не разреветься!)
И люди в доме давно другие, им не услышать в своей норе,
Как, оскользаясь в крови, в слезах, мое вырванное сердце,
Давясь любовью и ностальгией, исходит криком на их дворе.