Как, в общем-то, и женщины.
Заранее обдумывая эту февральскую колонку, я, в общем, даже хотела написать про что-то жизнеутверждающее. Но, сев за стол и отворив лэптоп, Зина тут же была сбита с ног прискорбной новостью. В Латвии от COVID-19 скончался культовый корейский режиссер Ким Ки Дук. Утверждать жизнь Зине перехотелось. Далее вы прочитаете про двух мужчин, которых судьба пидманула, пидвела, и это с ее стороны ужасная подлость и преступление. Но начну я с пространных рассуждений.
Недавно в поле моего зрения попал текст журналиста Григория Туманова под названием «А не мудак ли я?». Гриша в этой статье задается разными, не только смежными с «мудачеством» вопросами, в частности, протягивая ниточку от феномена новой маскулинности к новым рекордам по саморефлексии, так сказать, желанным, но никак не реализующимся трендам текущего десятилетия. Новые мужчины якобы отличаются от старых тем, что могут с возрастом прочувствовать и осознать, как молоды они были, как верили в себя, как походя любили, как абьюзили тебя, Зинаида, и многих других женщин и девушек, а затем сделать из этого выводы. Короче, свет мой, зеркальце, скажи: так ли я плох, как меня малюют бывшие подруги, – или даже еще хуже?
Я лично не верю в новую маскулинность. Кого, чего? Не слышали, не встречали. А саморефлексию у мужчин или попросту совесть полагаю вредной для их хрупкого мизогинного здоровья (не говоря уже о потенции). Мужчина хорош в комплексе, великолепен в длинном перечне своих скотских недостатков. Его берут целиком, как дораду в соли или говяжий бок. Условный мужчина, архетип вирильности, услышь меня, отбрось сомнения в том, мудак ты или где.
Какие же будут мои доказательства моим же неполиткорректным утверждениям? Секундочку, только поправлю шапку из каракуля и непременно отвечу.
Столь рано вырванный из жизни смертью, ее когтистыми лапами, ее зловонным оскалом, Ким Ки Дук (заметим на полях, что и жизнь, и смерть – слова и понятия женского рода) совершенно точно стал жертвой саморефлексии. Когда-то любимый азиат планеты сей, бунтарь и скандалист, напугавший мир особой киноэстетикой, в которой красота идет рука об руку с уродством, зверства с благовестом, а Тарковский с Жоржем Батаем, лауреат Берлинале и Мостры, к концу двадцатых годов двадцать первого века развенчанный и осужденный движением #MeToo, застрял в Москве, куда явился возглавлять жюри ММКФ. На родину ему было возвращаться боязно. Он совершил несколько вылазок в страны-лимитрофы постсоветского пространства, снял на коленке неудачный фильм с казахскими статистами, но большую часть времени, чтобы не сесть в корейскую тюрьму по обвинению в домогательствах, сидел по московским барам и ресторанам второго эшелона. Его, скорбного, луноликого, обросшего, бесчувственно и даже со скукой лицезрели и приветствовали местные синефилы, критики и просто зеваки. Толпе нужны скандалисты и бунтари, гении и злодеи, толпе нужны мизогины с заглавной буквы, раскаявшиеся, униженные и оскорбленные толпу не возбуждают. Раскаяние – это инфоповод длиной в минуту. Что ж, надеюсь, смерть Ким Ки Дука задержит внимание толпы на более длинный срок. Хотя бы на сутки.
Мужчина может и будет ошибаться. Ему необязательно за свои ошибки извиняться. Он, если нужно, если хочет, вправе стать другим. Сменить привычки, брать что-то у жизни, предварительно поинтересовавшись, ему ли это принадлежит, позволено ли ему тянуть к предмету вожделения свои жадные руки. И все. Сожалеть мужчина, как и человек вообще, никому не обещал. Нет такого закона и императива.
Художника обидеть способен каждый. Убить художника в состоянии единицы, но сегодня имя этим единицам легион. Художников, напротив, сильно не прибавилось. Скорее, тут включился обратный отсчет. И хоть оправдывать гипотетическое непристойное поведение того или иного артиста-эгоманьяка я не собираюсь, но и бесконечные попреки и обвинения, под грузом которых сутулится теперь мужчина, приветствовать я не хочу.
Список отверженных, поверженных, предоставленных своей совести и только ей одной, кому еще до Кевина Спейси или Вуди Аллена есть дело, все полнится и полнится. Они вроде как официальные подлецы, Аллен, подлец в законе, то есть в кинематографе, продолжает на старости лет снимать, прислушиваясь к внутреннему голосу, отмахиваясь от дисканта предавшего его Тимоти Шаламе. Спейси просто молча смотрит в зеркало трюмо. Никто другой уже на него не посмотрит. А новый кандидат на переглядки в одиночке – Джонни Депп.
В преддверии Нового года «Уорнер» расторг с ним контракт по «Фантастическим тварям»; самый верный друг и соратник по бесконечной франшизе «Пираты Карибского моря» Джерри Брукхаймер передумал снимать Деппа в роли Гарри Гудини; и даже постоянный корреспондент в лице Пола Беттани, как мы выяснили из переписки, обнародованной в ходе недавно завершившегося судебного процесса против экс-супруги Эмбер Херд, не поддерживает Джонни в его ненависти к бывшей жене.
«Депп стал радиоактивным» – пишет издание «Голливудский репортер», посвятившее падению звезды в грязь огромный лонгрид, в котором каждое stazione крестного хода легенды помечено на карте распада и названо именем той или иной жертвы необузданного темперамента Джека Воробья. По стечению кинематографических обстоятельств последняя сыгранная Деппом роль тоже в фильме про радиацию. «Минамата», картина об экологической катастрофе в Японии, за которую Депп получил гонорар примерно в десять раз меньше обычного.
Я видела Деппа в прошлом году на кинофестивале в Цюрихе с той же злосчастной «Минаматой». Он зашел поздним вечером в старейший ресторан города, Мекку дряхлеющей буржуазии Kronenhalle, один, без свиты и даже без любовницы, кажется, и полагающегося ему по статусу постоянного сопровождающего от фестиваля тоже не было рядом. Зашел, сел за стол в углу под оригиналом Шагала и заказал водки. Это было самое печальное зрелище на свете. Ибо Депп не Веничка и не Олег Даль; Депп – он же Мик Джаггер, пить водку ему не пристало, скорее виски, и уж тем паче к виски требуется go-go, а не сосиски с рёсти. Никто из damen und herren даже на Деппа не обернулся. Джонни словно стал тем «Мертвецом», с которого началась его головокружительная карьера иконы артхауса. Он стал тенью от идеи, да и идеология на дворе тоже сменилась, прежняя совсем выцвела.
Кумира моей юности и зрелости сломили сильные вещества и сильные женщины, он разорен, отовсюду уволен, осмеян в соцсетях. Внезапное его в разгар локдауна явление в инстаграм, стримы из подполья, вернее, подпола теперь уже проданной с молотка виллы производили пугающее впечатление. Депп вещал с того света. Вроде типичный кейс для Голливуда: долгое свободное падение при всеобщем улюлюканье, жесткая посадка в небытие, быстрая смерть. От Деппа ждут раскаяния, и он, судя по эхо в прессе, вошел в спираль саморефлексии, его грызет совесть. И загрызет, будьте покойны. «Кто на новенького?» – спрашивает смерть, потирая лапы. «Депп», – кричат ей в ответ. Я прошу тебя, смерть, я прошу тебя, жизнь, – может быть, не стоит, погоди, не спеши. Я прошу тебя, Джонни, мать твою, Депп, не уходи!