Зловещая внезапность поделила нашу жизнь на "до" и "после".
Я как старшая дочь могу констатировать, что мне досталось самое объёмное "до": сорок с лишним лет - это серьёзно, если умеешь адекватно оценить.
Папа, во все годы, с лёгкостью вёл за собой любую сочувствующую компанию, любое дружеское мероприятие-застолье. Это касалось как родственных слётов, так и сугубо научных сборищ. Он объединял людей играючи, поднимая их дух, активизируя мысль своей здоровой харизмой.
Сколько институтских коллег пришло на прощание - и это-то в наши жестокие ковидные-постковидные времена, когда иной носа из хаты не кажет! Но люди шли и шли, люди поддержали нашу семью от и до. Ко мне подходили, крепко обнимая, совершенно не знакомые сильные люди самого разного возраста - многие откровенно старше папы. Коллеги, друзья, сподвижники - те, что признавались позже: помнят меня ещё "Наткой" в коляске, которой так гордился молодой учёный Игорь Боголюбский... в самом начале восьмидесятых.
Мы жили тогда интересно, качественно, насыщенно. Родители подарили мне красивое детство на берегах Волги, проникнутое созиданием, внутренним ростом, звучавшее множеством песенных мелодий - как на родном языке, так и английских, американских фольклорных, самых любимых, самых нынче пронзительно-страшных. Меня не планировали готовить в профессиональные музыканты: со мной просто работали ежедневно, еженощно, дабы вырастить думающего человека с активной позицией. Система развития через песню - моё торжество. Она, как оказалось, способна слишком глубоко затрагивать психику. Я ушла в музыку, в 14 лет поняв: другого пути просто нет.
Папа качал меня на дощатых качелях, подвешенных в коридоре нашей тогдашней дубненской "однушки". На стене была прикреплена пространная "шпаргалка" с актуальными англоязычными текстами, в которую отец, впрочем, заглядывал лишь изредка: память его, эмоционально-цепкая, и ближе к семидесяти хранила в неприкосновенности своеобразную поэзию, не говоря уже о мелодических поворотах. Не претендуя на музыкантство, он звучал и интонировал всегда убедительно.
Вчера же... петь попросили меня. Да что может быть проще - чисто технически? Морально - иначе. В какой-то момент, слушая себя изнутри, я вдруг почувствовала оцепенение: жутко. Я ПОЮ ЕГО ГОЛОСОМ. В его видении, в его прочтении, с его, чисто теноровыми, интонациями, с его хитрой блюзовой мелизматикой, о которой я никогда не задумывалась специально.
Пою про юную девицу Клементину - ту, что влачила природное деревенское существование, водила утят на водопой каждое утро, но оступилась, упала в горную реку - а её поклонник-рассказчик оказался плохим пловцом, спасти не смог, оплакивал, потом пришёл в чувство, присмотрел для себя младшую сестрёнку той самой Клементины, чем и довольствовался. Вообще, как по мне, лютый треш, гротеск и чуть ли не "магия отвращения зла" (как говаривал шеф на лекциях по народному творчеству)...
Но, в песенной жестокости - немало жизненной справедливости, той самой сермяжной правды, что способна воспитывать нравственно. Погибла Клементина - а деревня её стоит, хозяйствует, плодоносит. Не стало нашего отца, стержня мощного рода - но жизнь, как ни крути, продолжается; надо делать своё дело, делать хорошо, делать не зря, будучи при этом нужным, будучи самим собой. Жить детьми, жить ради детей, за детей держаться. Создавать им, в новом историческом контексте нынешнего века, приличные и достойные условия для развития - хоть каплю приближенные к оазису моего детства. Ненавязчиво, но строго требовать от потомков, ставить высокую планку, не сдавать позиции. Одним словом, наследовать и не подвести. Возвышать, тем самым, светлую память. Жить так, как папе было бы созвучно.
Глаза институтских коллег... Их свет помог нам с мамой и братьями логически пережить этот день.
За жизнь! За здоровье!
За новых красивых людей!