И вновь палата, и вновь кровать, лёжа на которой, если смотреть вперёд, — в окна видно только «решётчатое» серое мартовское небо, в простенке — Квазимодо, высокого даже в сидячем положении, а опустив взгляд чуть ниже, можно наблюдать за действующими и большей частью бездействующими товарищами по несчастью из ряда напротив. Сзади — стена, выкрашенная в унылый грязно-голубой цвет, слева — такая же, на фоне всегда лежащего ко мне спиной соседа; справа — ещё две кровати: ближняя с живым и весьма подвижным, смотрящим на меня лицом и плохо определяемая, отделённая широким проходом дальняя.
Выхода же из палаты и того, что происходит снаружи, никак не видно, и о происходящем можно судить только по свободно распространяющимся ввиду отсутствия дверей, хорошо различимым звукам.
— Мальчики, первый и второй пост, мóем руки! — громко и настойчиво напомнила пациентам дежурная медсестра.
— Скоро будет полдник, — пояснил Квазимодо и, взяв полотенце, отправился в туалет, а я, на этот раз не забыв мыло, поспешил за ним.
Вскоре пригласили первый пост. Мои соседи, услышав объявление, тем не менее остались ждать, а мимо нас начал проходить многочисленный, согласно производимому шуму, народ. Из всего происходящего следовало заключить, что я в настоящий момент в составе пятой, надзорной палаты нахожусь на втором посту.
Минут через десять, ещё до возвращения первого, пригласили и наш пост. Мне некуда было торопиться, поскольку предстояло идти в столовую впервые, поэтому я вышел из палаты последним, став замыкающим угрюмое нестройное шествие, медленно направляющееся в сторону перегородки. Пройдя через дверь, мы оказались в новой для меня части отделения, где также располагались «бездверные» палаты с решётками на окнах, служебные помещения, кабинеты врачей и дальше других, в самом конце коридора, — столовая с кухней.
Столовая представляла собой просторное угловое помещение. Дверь туда была открыта до возможного предела и обращена в коридор своей внутренней стороной, на которой висел плакат об известных правилах гигиены перед едой. Два окна, напротив входа, были боковые; одно, справа, расположенное с торцевой части здания, — выходило на весьма оживлённую улицу; а слева, совсем недалеко, находились ещё два внутренних — раздаточное и для грязной посуды, что обозначалось соответствующими табличками. В столовой размещались шесть квадратных столов, каждый из которых с двумя парами стульев по разные стороны, кроме одного — углового. Рядом с ним стоял только один стул, потому что пространство в сáмом углу занимала кадка с огромным, едва не до потолка, растущим деревом.
Я устроился в хвосте далеко выступающей в коридор очереди и, наряду с ожиданием, на практике изучал и осваивал, что было вполне удобно, установленные и негласные правила поведения. За всей процедурой приёма пищи внутри и снаружи столовой присматривал постовой санитар Костя. В его обязанности, помимо прочих, входило к тому же обеспечение доставки пациентов до пункта назначения: будить непроснувшихся, поднимать лежащих и подгонять отстающих.
Меню состояло из чая с булочкой. Чай был разлит в небольшие металлические кружки, такие же, как на водопое, и его нужно было самостоятельно брать с подноса, а булочку выдавали непосредственно пациенту, вероятно, опасаясь, что свободный доступ мог привести к неправильному, не пропорциональному распределению — одну в руки.
Кроме того, во время полдника, один раз в день, можно было получить продукты из хранящихся на кухне, и только там, передач. Буфетчица знала старожилов в лицо и доставала из подписанных именных пакетов еду на выбор, у новых же пациентов или тех, кого она ещё не умела уверенно идентифицировать, спрашивала фамилию.
Особым образом выдавали чай в пакетиках — единственно разрешённом здесь варианте фасовки. Коробки с ним буфетчица держала в отдельном месте, и так же, как и пакеты с принесёнными из дому продуктами, они были подписаны.
Заваривали чай в тех же маленьких кружках уже после употребления казённого напитка, как сегодня, или вместо — если таковой не был предусмотрен меню. В этом случае, научили меня, кружку предполагалось принести в столовую с собой, взяв её с подноса на водопое. Для приготовления «домашнего» чая на крайнем столе справа стоял большой, предназначенный для всех чайник с кипятком. По количеству употребляемых за один раз пакетиков — от двух до пяти на кружку — было понятно, что чай здесь любили крепкий.
Тем, у кого передач не было, предлагалось сразу по окончании больничного полдника вернуться в палату, однако торопились выполнять это правило далеко не все. Товарищи делились с ними уже заваренными пакетиками, и, учитывая их однократно использованное количество, следовало полагать, что «повторный» чай получался вполне достойным. Угощали также едой: предлагали сами, и видел, как двое подростков выпросили, не иначе, у своего друга постарше.
Я был ещё совсем новичок и ограничился выданным полдником.
Вернувшись, за неимением выбора — прилёг. Состояние по сравнению с тем, что было сразу же после поступления, слегка улучшилось, но всё же было очень плохим. Вскоре справа от меня освободилась соседняя койка, счастливчика перевели.
В преддверии сумерек, несмотря на то что солнце ещё не зашло, в палате включили свет, однако это не помешало мне снова уснуть.
Восстановлено по памяти 23–25 марта
Дневник пациента. Запись 004
Начало ← Предыдущая ← → Следующая → Все записи