За обедом все как-то были слишком сосредоточены и общались друг с другом мало – каждый как бы «пережевывал» в себе столь разнообразные и многочисленные эмоции первой половины дня.
А послеобеденная половина началась с всеобщего возмущения.
Все как по команде «восстали», когда Папаша объявил, что очередную послеобеденную «авторскую игру» проведет Спанч. У всех еще живы были эмоции от вчерашних «пыток красноармейцев» от «бендеровца» Спанчева, и тут опять он… И хотя Борис убедительно доказывал, что он был всего лишь «помощником» у Сабадаш, то это была «не его игра», и что именно теперь только он «будет главный», его никто не хотел слушать – все слишком устали от него. Но на сторону Спанчева стал и Иваныч, убеждая людей «напрячься еще раз», так как игра уже была согласована, и не дело ломать ход тренинга в самом его кульминационном развитии.
Наконец, после бурных дебатов было установлено что-то типа компромисса. Спанч все-таки будет проводить свою игру, но не в качестве «главного», а в качестве «помощника» - выдержать его в качестве «главного» ни у кого не было даже желания попробовать. К удивлению всех Борис почти сразу же согласился, более того, он сам же предложил стать «главной» - Дружинич Даше, сказав, что трудно найти более «стервенную стерву», каковая тут особенно понадобится. «Горыныч» согласилась, причем, с огромным удовольствием, и Спанчев пообещал очень быстро, практически по ходу игры, ввести ее в курс дела.
Но все предварительные установки и саму экспозицию игры ему пришлось изложить самому.
Для начала он попросил каждого на отдельной бумажке написать имя самого близкого человека, причем, из участников тренинга. Эти бумажки были подписаны и сданы ему, и только после этих предварительных манипуляций он приступил к изложению самой игры.
Его «паханская игра» называлась «Плен у боевиков». По его словам, эта игра не выдумана, а взята из далекой истории, а из относительной недавней реальной практики издевательств чеченских боевиков над пленными русскими солдатами.
- Итак, представьте – вы вместе со своим лучшим другом, самым близким для вас человеком попали в плен…. В плен к боевикам…. К жестоким чеченским боевикам!... – продолжал нагнетать он напряжение, энергично жестикулируя руками, то и дело откидывая волосы назад. Эта игра действительно была его «личным изобретением», и он явно вкладывал в нее «всю душу».
- Так вот, мы…. Вы уже поняли, что мы с Горынычем и будем их изображать…. Мы, разумеется, вам предложим отречься от христианской веры и перейти в мусульманство…. Вы, конечно, откажетесь…. Или не откажетесь? Кто готов отказаться от веры и стать правоверным мусульманином?.. Так, желающих нет…. Хорошо… Вы, конечно же, готовы стать героями, мучениками за веру – умереть, но не отказаться от Христа… Так?.. Так…
Спанчев удовлетворенно обвел глазами притихших и уже напряженных лагерников.
- Ну а что будет дальше – вы увидите сами…
- Опять – сесть, встать, поцеловать сапог?.. – спросила Сабадаш.
- О нет, Сашенька, никаких физических издевательств… Ну, почти никаких… Дело будет в другом… Впрочем, нечего лезть поперед батьки!.. Кому сказал!?.. – Спанчев преувеличенно грозно прикрикнул на всех. – Да и еще условие. Вы, пленные, будете сидеть здесь, а сама процедура, так сказать…, - в соседнем кабинете у Макса.
Так действительно было заранее договорено, причем во время обеда Спанчев успел там уже обустроить все необходимое.
В лицах «пленных» проступило уже что-то обреченное. Спанча, все видели, уже не остановить – он впал в раж. Видимо, почувствовав какой-то внутренний кризис, может быть, даже надлом, Иваныч решил поддержать лагерничков:
- Держитесь, ребятки!.. Немного еще осталось. Нельзя сдаваться. Помните, что бороться нужно до конца. Нужно до конца бороться за жизнь. Мы ведь все посланы в этот мир, чтобы прожить ее на самом пределе…. А если уж отдать, то за что-то, что превышает стоимость самой жизни…. Что?.. Не знаю – это каждый решает сам…
Далее, как сказал Спанчев, чтобы «никому не было обидно», первой он вызовет Горыныча, которая, пройдя «испытание», станет следом «главной чеченкой», одной из так называемых «черных вдов», которые прославились своей жестокостью по отношению к пленным «русским федералам». А он, дескать, - всего лишь «ее помощником». И уже уходя с Горынычем из зала, сказал, что никто, пройдя испытание, не должен раскрывать, что с ним происходило…. Это, мол, закон дела!..
В недалеком от актового зала кабинете Максима Петровича первый ряд парт был уже убран, а вокруг учительского стола, сдвинутого на средину пространства, перед доской небольшим полукругом стояли стулья. Спанч взял свернутую небольшим пакетиком «бумажку» Горыныча и, повернувшись к окнам, развернул ее. Внутри было написано его имя…
- Блин, Горыныч!.. Я так и думал!.. Вот облом! Обломала так обломала!.. – как будто ее не было рядом, стал кружиться на месте Спанчев, обдумывая, как быть. Он даже не поинтересовался реакцией самой Горыныча, которая просто замерла, когда он разворачивал ее бумажку, а сейчас млела и трепетала чуть не от каждого ее слова.
- Стоп! Подожди меня здесь!..
Спанчев бросился обратно в зал и там спросил у лагерников, кто из них еще написал его имя. Оказалось – никто.
- Бор, а ты, прям, думал, ты нам – отец родной?.. – попробовал пошутить по этому поводу Митькин. Но шутка оказалась какой-то слишком вымученной и нисколько не задела Спанчева. Он наоборот, казался вполне удовлетворенным. И попросив всех подождать пару минут, пока он введет в курс дела Горыныча, стремительно вышел обратно.
Опять на какое-то время в актовом зале установилась тишина. Слышно стало, как поскрипывает ручка у сидящей за партой «скрытой камеры» Галины-Лолы. Полина-Искра, сказав, что она не желает видеть «очередное Спанчевское безобразие», уже ушла. Иваныч тоже вышел из зала, видимо, чтобы принять участие в последних приготовлениях к предстоящим «испытаниям».
- Интересно, где там наш посланец Горыныч? – как-то задумчиво спросила как бы ни у кого Полатина Люда.
- Она не наш посланец, - повернувшись к ней, ответил Митькин и как-то внимательно посмотрел в глаза Люде.
- Слышали, как Иваныч сказал, что мы все посланы сюда зачем-то?.. И не договорил, хотя хотел, безусловно… - задумчиво, как бы размышляя сам с собой, поддержал тему Марат.
Саша Сабадаш укоризненно посмотрела по очереди на всех говорящих, и все поняли ее взгляд: в присутствии «посторонних» - Куркиной, Креповой и Надюськи, не пристало говорить о тайне, известной только «посвященным».
В это время в дверях актового зала показалась Горыныч. Ее внешний вид слегка преобразился. К привычным джинсам и мастерке добавился черный платок, завязанный на голове в виде косынки. Этот незамысловатая деталь, видимо, по мысли Спанчева и символизировала чеченскую «черную вдову». Но еще большее преображение произошло в ней самой. Мелкие черты ее лица как бы заострились, а всегда присущее ему «хищное выражение» стало настолько явным, что всем невольно стало не по себе.
- Вы, русские свиньи, считайте последние дни…. От нас еще никто не убегал… - зашипела она, коверкая произношение кавказским акцентом, который, правда, в ее исполнении больше походил на грузинский. – А ты пойдешь со мной!..
И она ткнула пальцем в замеревшую вместе со всеми Куркину Аню. Спанч, видимо, решил затруднение, вызванное написанием его имени на бумажке у Дружинич. И теперь по договоренности с ней именно Куркина должна была стать первой «испытательной жертвой». Даша завела ее в кабинет и усадила на стул, стоящий сбоку учительского стола, выдвинутого на средину пространства перед доской. Сама же села на место учителя.
- Ну-с, русская подстилка, посмотрим, кто тебе дороже всех?..
В это время из глубины класса появился Спанчев. Его вид тоже слегка изменился. Вокруг головы шла широкая зеленая лента, по всей видимости, обозначавшая принадлежность к «шахидам» - смертникам, готовым умереть «по воле Аллаха». Борис неторопливо развернул бумажку с выбором Ани…. И там – надо же! – опять было написано его имя.
- Да ты…! – он едва сдержался от произнесения какого-то мата. – Я же спрашивал, кто еще меня написал!..
Спанч навис над бедной Куркиной, которая вся вжалась в стул и даже опустила вниз лицо, сразу «засыпавшееся» ее длинными каштановыми волосами. Ей было невыносимо стыдно, и она вряд ли заметила, с какой неподдельной ненавистью посмотрела на нее напрягшаяся Горыныч.
- Говори, кто еще?.. Кто еще тебе дорог?.. – не унимался Спанчев. Ему было страшно досадно, что игра никак не выйдет на намеченные им рельсы.
- Люда!.. Полатина Люда… - еле слышно, но поспешно ответила та, слегка подняв голову. Видимо, еще при написании бумажки Люда была одним из кандидатов на «самого близкого».
- Все – держи ее! Я сейчас ее приведу!.. – выпалил Борис и тут же скрылся за дверью.
На пару десятков секунд Горыныч и Аня остались в сумрачном классе одни. Солнце опять глубоко ушло в тучи, временами в окна бились редкие тоскливые капли, сползающие по стеклам неровными змеиными извивами.
- Ты что, правда, хочешь его себе выцарапать?.. – вне всяких игровых образов спросила Горыныч. Выражение ненависти в ее лице сменилось каким-то оценивающим презрением.
- Кого? – не поняла поначалу Аня.
- Кого-кого!.. – стала та раздражаться. – Спанча нашего, милашку-обаяшку?..
Аня опять устыдилась и опустила голову. Ей мучительно трудно было говорить на эту тему, тем более - с Горынычем, тем более - в такой обстановке…
- Да ты даже если ты ему дашь, он все равно с тобой не останется, - не унималась Горыныч. – Поматросит и бросит…. А вообще – не в коня корм… Не тебе…
Но она не успела договорить, так как дверь открылась, и в класс вошли Спанчев с Полатиной. Причем, Борис был сзади и держал Люду за заломленную назад руку.
- Потише, Бор, не надо входить в раж…
Люда не поддерживала игровую «экспозицию», но в это время в класс зашел еще и Иваныч, и все стало как-то строже и реальнее. Горыныч мгновенно вновь вернулась в образ «черной вдовы», а Полатину Спанч слегка завалил на учительский стол, за которым сидела «вдова» и ее «пленница».
- Ты видишь ее? – снова коверкая язык, зашипела Дружинич. – Скоро не увидишь. Мы убьем ее на твоих глазах…. Впрочем, ты еще можешь ее спасти.
Она сделала паузу и многозначительно переглянулась со Спанчевым. А потом протянула руку к шее Ани, отчего та, инстинктивно вздрогнув, отпрянула назад.
Но Горыныч, немало не смутясь, запустила руку ей за отворот спортивного костюма и вытащила оттуда за веревочку нательный крестик. Веревочка была черная, а крестик поблескивал светлыми гранями то ли серебра, то ли еще какого-то белесого металла.
- Ты еще можешь еще спасти, - снова вкрадчиво заговорила Горыныч. – Если отречешься от своего Христа…. Отрекись, а она останется жить…. Сними с себя свой крестик. Ну!..
Последнее «ну!» было сказано уже с неприкрытой угрозой, а Спанч в это время еще сильнее наклонил Люду над столом, так что лицо ее оказалось недалеко от лица побледневшей Ани.
- Да, тише, Бор!.. – с неподдельной болью в голосе выкрикнула она. Ей действительно было больно, и она, хоть и не входила в игровую обстановку, но почему-то продолжала оставаться в самой игре.
- Ну, отрекайся!.. Мы убьем ее!.. Ты всю жизнь будешь жить с мыслью, что ты убила человека, свою лучшую подругу!.. – это входила в раж Горыныч, приподнимаясь на стуле и нависая над Аней. – Ты станешь убийцей!..
Аня же наоборот все дальше откидывалась на стуле, бессмысленно теребя обеими руками отпущенный Горынычем нательный крестик. Ее остановившиеся выразительные глаза наполнялись все большим ужасом.
- А-а!.. – это снова выкрикнула Люда, когда Спанч совсем завалил ее на стол, надавив сзади на заломленную руку. При этом ее лицо резко развернулось к Ане, и на нем была маска неподдельного страдания. Рассыпавшиеся черные волосы, загнутые, словно ставшие дыбом над такими же черными глазами – и все это по контрасту с белой, сбившейся в мучительные складки кожей…
Люда, наконец, встретилась глазами с Аней, и это, похоже, все решило…
- Я отрекаюсь… - прошептала та и дрожащими руками стала снимать с себя крестик. Подрагивая в ее правой руке, он так и завис на колеблющейся черной веревочке, уже никому не нужный, так как с этими словами, как в сказке все преобразилось. Горыныч расплылась в довольной и вполне добродушной улыбке. Спанч тут же отпустил Люду и стал помогать ей приводить себя в порядок, поправляя на ней одежду. Сама Люда, еще морщась от боли, но тоже, похоже, была вполне «в тонусе». Ей явно польстило, что ради нее Куркина отреклась от веры и сняла с себя крест.
Недовольным остался только Иваныч. Он стал говорить, что крест снимать не нужно, не нужно вообще никаких действий, достаточно одних только слов об отречении. Спанчев с Горынычем стали, было спорить с ним, но вынуждены были уступить, договорившись останавливаться «только на словах».
А Аня так и сидела все это время с крестом в руке, и только, когда Дружинич сказала ей пройти и занять место в кругу составленных стульев, торопливо надела его и засунула обратно под воротник. И снова судорожно стала поправлять свои волосы.
(продолжение следует... здесь)
начало романа - здесь