Великорецкий Крестный ход подходил к Мурыгино. К месту последней ночевки, после четырехдневного, в сто, с не-лишним гаком, километров, пути. Трудники спускались с горы, весь поселок был перед нашими глазами. По бокам дороги стояли местные жители в ярких праздничных нарядах. Ускоряя шаг, меня обогнала невысокая женщина средних лет, с плотно подогнанным к плечам коричневым рюкзаком, в белой футболке, повязанном «по бабьи», вокруг головы, белом платке в голубую крапинку. За ней, спешили, стайкой, четыре девочки лет тринадцать-четырнадцать, одетые опрятно и чисто, но очень бедно, в отличие от встречающей толпы. Сразу бросалось в глаза, что эти девочки не из Крестного хода, но и на местных они не были похожи.
Среди них выделялась одна в синем детском халатике до колен с пестрыми крупными рисунками по всему полю. Она едва поспевала за остальными, почти бежала, неловко загребая перед собой белыми, неестественно большими, словно надутыми изнутри, спортивными тапками. Я мельком успел увидеть профиль полноватого лица, с нарушенными болезнью пропорциями: широко распахнутый глаз с красноватым навыкате глазным яблоком, невыразительный овал губ чуть приоткрытого рта. И в тоже время, освещенное изнутри светлым переживанием чуда, это лицо было вдохновенно и красиво.
Щемяще захолонуло в груди. Я догадался, что эта женщина с рюкзаком рассказывает девочкам о Крестном ходе. И хорошо рассказывает, судя по тому, как преобразилась болящая девочка в кратком мгновении счастья, которого за всю свою жизнь видела она, верно, немного.
Широкое и быстрое течение Крестного хода стеснялось в русло мурыгинских улиц, и я, потеряв из виду этих необычных трудников, вновь обратился к молитве.
…На следующий, последний пред Вяткой, день пути на привале у реки Пагинки мы оказались рядом с той женщиной.
По времени еще не было и семи часов утра, а вышли мы из Мурыгино часа в два ночи, поэтому казалось, что Божий день в разгаре. Но солнце, готовясь выжечь за день последние наши силы, уже – не физические, давно иссякшие, а и те, что еще теплились в душе лишь благодаря молитве, пока было ласково, даже – желанно. До слуха доносилось прохладное бульканье речушки. Душа улыбалась рассветно и радостно.
Лет женщине было около пятидесяти. Она сидела под плавно склоненными ветвями ивы, постелив кусок полиэтилена на яркую траву, и устроившись на нем просто, но настолько грациозно и аккуратно, что пространство вокруг нее казалось островком домашнего уюта.
Одета женщина была в белую футболку и темно-коричневую крупной складки, длинную, ниже колен, юбку, из под которой пузырились у щиколоток, как шаровары, темные спортивные брюки. На ногах – белые в голубой цветок матерчатые тапочки. Русая прядь из под платка, обожженное солнцем до нежного румянца лицо, светлый взгляд серых, с зеленым оттенком глаз.
Вдруг, она, резко повернув голову, вопросительно и строго, в упор, твердо взглянула на меня. Мне стало неловко, я понял, что уже неприлично долго и поэтому получалось – безцеремонно, рассматриваю ее.
– Извините, – сказал я. - Хотел Вам вопрос задать, а все смотрю и смотрю, и рот не открывается. Заторможенность какая-то полусонная. Усталость хода, видно, сказывается. Скажите, это не Вы, случайно, перед Мурыгино с девочками шли? Запомнились они мне, особенно та, что с больными ножками, у которой на лице прямо вдохновенный восторг был. Вы им, наверное, о Крестном ходе рассказывали?
– Ой, не говорите, – сразу отозвалась собеседница, лицо посветлело, строгость сошла, – сама чуть не плачу. Это девочки из Медянского интерната. Болящие: им уже больше двадцати пяти лет, а выглядят, как подростки. В интернате живут, там и умирать будут. Век-то у них короткий, знаете?
– Так они от самых Медян с Вами шли? Это же почти семь километров. Надо же… И эта девочка, ножки у которой больные… Как она? Далеко. А потом и возвращаться…
– Это Светочка…. Она почти всю дорогу молчала, меня слушала. Только и сказала в самом начале: «А у меня мамы нет, и папы тоже нет… Ничья я». Из них побойчее та, что рядом со мной шла, русоволосая, с коротенькой стрижкой. Она и спросила первая: «Здравствуйте… А вас как зовут?». Я говорю: «Нина». – «А меня Наташа». – «У меня дочь Наташа», – говорю ей. Вот тут Света и сказала: «А у меня мамы нет…». Все они без родителей, брошенные. Я - им: «Неправда, девочки у вас мама – Божья Матерь, Богородица. Она вас любит, и все про вас знает, и жалеет вас, и помогает вам. И видит, как вы живете, и заботится о вас. Не бывает, девочки, - говорю, - чтоб человек ничей был. И папа у вас есть. Мы Господа нашего Иисуса Христа называем – Отец наш Небесный. Он – всех Отец и ваш тоже. Он все знает про вас и любит вас…
Так вот и заговорила я с ними.
– А в церковь вы ходите девочки?
– Нет, в церковь не ходим. А нас и не отпустят. У нас директор очень строгий. Но мы крещеные.
А Оля, это которая в спортивном костюмчике была, глазки черненькие, взгляд пытливый такой, говорит:
– Я крестик потеряла. Это плохо очень?
– Нет, – отвечаю, – ничего страшного в этом нет. Надо только в церковь сходить и купить крестик. У вас денежки есть?
– Да. Мы работаем все. Мы в теплицах работаем. Нам по целых триста рублей каждый месяц дают. Мы и еще много чего умеем, и вяжем еще.
– Кормят вас хорошо?
– Кормят хорошо. Мы наедаемся. Нам хватает.
– Телевизор смотрите?
– Смотрим.
– Вам какие-то определенные передачи разрешают?
– Нет, мы все смотрим, подряд, нам разрешают…
– А читаете, девочки?
– Нет. Читать мы не любим. Телевизор смотрим.
– А батюшка к вам не приходит? В Медянах, ведь, есть церковь?
– Нет, батюшка не приходит.
– А мы бы и в церковь ходили. Мы же крещенные! – это Лена сказала, та, что справа от меня, самая крайняя шла. Ей все Наташу и Олю чуть обгонять приходилось, и оглядываться, на нас. С такой гордостью сказала, и твердо так – «Мы – крещенные!».
– Мы под иконой хотели пройти. Нас не пустили.
– Как не пустили? Надо к батюшке было подойти, он бы разрешил. В Крестном ходе батюшки главные.
– Мы батюшек стесняемся. Как к ним подходить? Мы не умеем.
Тогда Светочка еще раз сказала: «У меня вот получилось в прошлом году под Иконкой пройти. Я целый год не болела. Я ведь всегда болею. Очень болею. Так мне всегда плохо бывает. А тут целый год не болела».
Моя собеседница, уйдя в себя, замолчала. Молчал и я.
– Я-то, грешница, – сокрушенно заговорила она, – все от них оторваться пыталась, молитву надо читать – я Богородицу по сто пятьдесят раз читаю за дочь, за внуков, - а они вроде мешают. Я, то шаг сбивала, то быстро шла – не отстают. А Оле еще мошка в глаз попала. Она глаз до красноты растерла, ладошкой прикрывает, видно – больно ей, а не останавливается. Я им несколько раз сказала: остановитесь, девочки, и платочком, спокойненько, мошку достаньте. Нет. Все за мной торопятся. Отстали потом. Я вроде легко пошла – «Богородица Дева Радуйся…». Вдруг обожгло меня, словно, внутри: я бы с дочерью своей так поступила?! Я в Крестный ход зачем пошла? Где она любовь моя нелицемерная?! Лицемерка бессовестная – ругаю себя. Девочек как учила: Отец вам – Господь, Мама – Божья Матерь. А соринку из глаза достать – тоже пусть Они помогают… Прости меня Господи! – Она быстро, но тщательно перекрестилась.
Выбралась я из Крестного хода, против течения пошла. Смотрю: стоят, на обочине, стайкой беззащитной. Оля лицом к Наташе наклонилась к груди ее почти, а та нижнюю каемку футболки своей уголком собрала и по глазу водит – чего так достать можно. Миленькие, у них и платочка-то нету.
Достали мы мошку, потом вместе шли, все рядом и рядом, я уж не убегала. Они идут, все спрашивают: «А Вы зачем идете?», «А как Вы собрались в Крестный ход?», «А трудно Вам идти?».
Я только беспокоилась: «Вас не потеряют?»
– Мы до деревни только дойдем, – говорят, – не помню, как название они сказали, и обратно.
– Какая же там деревня? Я вас уже перед Мурыгино видел?
– Не знаю. Они сказали.
«А мы тоже хотим в Крестный ход, – говорят, – мы бы пошли, мы бы все стерпели, нам так хочется».
И все время просили меня:
– Вы к нам приезжайте, Нина, пожалуйста… Мы Вас ждать будем, мы очень желаем, чтоб Вы приехали к нам…
– А как я к ним приеду? Я говорю: девочки я вам не могу такое обещать.
Но они: «Приезжайте, Нина, мы Вас ждать будем…». Они не глупые… Понимают все, очень рассудительные девочки… Просто развитие замедленное…
Только вот задумаешься – а у нас-то развитие не замедленное? Если под Иконой им пройти не даем? Все-таки, как-то надо им помочь в Крестный ход сходить. Как только, не знаю? Они ведь и, правда, Божьи только и больше ничьи. Кто им поможет? Может, и хорошо, что я Вам рассказала. Вы ведь мужчина – вот и сделайте что-нибудь.
– Причем тут мужчина? – я пожал плечами.
– Причем? Что ж мы вас, мужчин, вперед только ко Причастию и к Помазанию пропускаем? Мы ведь потому и пропускаем, что вы первые и есть. И в помощи первые должны быть, и в службе Богу. Не так разве?
…Уже поднимали Хоругви. Крестный ход вставал на молебен к Иконе, к Великорецкому образу Святителя Николая, архиепископа далеких до неведомости Мир Ликийских, более шестисот лет ведущего за собой Крестным ходом трудников Вятской земли и России.
Пора было продолжать путь…
