воспоминания о советском детстве
На даче было прекрасно. Утром вставало солнце, днем оно светило, вечером садилось, а на следующее утро снова вставало. Бабушка отвечала за идеал, дедушка был добрый безногий дедушка-бывший генерал, которого никто не боялся.
Дедушка сидел целыми днями у домика на улице застывшим наблюдателем в коляске и к нему начала приходить белка с бельчатами. Потом чаще стал припрыгивать один, самый веселый и хулиганистый. Он садился рядом и сидел. Постепенно рос и смелел, и со временем уселся прямо дедушке на плечо. Дедушка особо не двигался, только шебуршал иногда коряво листьями газеты, так что было удобно. Как-то осенью перед последним листом (не хотел уезжать в город до последнего) дедушка тихо сидел c подмороженным носом в своем инвалидном кресле. И прямо у него на глазах в прореженной холодом листве кошка сожрала его бельчонка. А он, так тягостно выговаривающий слова после давнего инсульта, выкрикивал ей какие-то воющие гласные. Кошке было параллельно. Дедушка захлёбывался и рыдал.
На даче в Юкках было прекрасно. Счастье длиной в три месяца. Одной из отрад был модный двухэтажный западного типа универсам у остановки. В нем был детский отдел и иногда там попадались магические вещи. Однажды мы увидели там немецкие машинки с водителями и разборными деталями. Брат Серега на год старше задумал себе пожарную машинку, а я загадала желтую двухэтажную. Мама не предполагала, что я могу мечтать не о кукле, а о машинке, но я сказала, что тоже буду копить. Машинка была очень красивая, ярко желтая. Из другой жизни. Стоила она немыслимо – 10 рублей. Но у нас с братом был источник небыстрого, однако вполне осязаемого дохода – мы сдавали бутылки и часть прибыли могли забрать себе.
Сначала бутылки надо было собрать: молоко по копейке, алкогольные дороже, но их было меньше. Очень красивые бутылки, которые дарились дедушке по особым случаям и опустошались в течение нескольких лет, в стеклотаре не ценили совсем. В них наше семейство собирало монетки.
Когда накапливалось много бутылок, мы с братом выдвигались в путь.
Надо было ехать в душном автобусе в Парголово и стоять там в длинной очереди из неопрятных мужиков на грязноватых задворках универмага. В Парголово универмаг был противный, весь пропахший оттаивающим замороженным мясом. Оно лежало доисторическими глыбами на серых длинных окаменелых прилавках, чуждое жизни и всех ее светлых проявлений.
Ощущения были двойственные: с одной стороны – впереди доход, а с другой - тряский автобус, неприятный парголовский алкашечного вида магаз, за ним в длинной, медленной, вечной очереди утилизаторы алкоголя, немного подростков и женщин и бабушки в теплой зимней одежде. Жарким июльским днем бабушка из очереди была одета в темно-коричневое твердое пальто, неопределимого цвета платок, грязно-серые сползающие колготки и какие-то блокадные боты. Думать о том, чем, зачем и почему так живет эта стоящая перед тобой бабушка с ее четырьмя жалкими бутылочками в авоське, не хотелось. Стояли долго, и невозможно было все время отворачиваться от нее к освещенному ярким солнцем пыльному сорняку и вонючим, но крайне жизнерадостным алкашам. От них исходило ощущение надвигающего неизбежного чуда – еще чуть-чуть и пустые бутылки будут обменены на наполненные до краев источники жизни.
В очереди были сварливые старухи, а были и тихие, очевидно одинокие, у которых на каждый день недели все распланировано. Делать им особо нечего, а жизнь надо заполнять.
Недавно ко мне подошла на улице точно такая же неизменного вида старушка в темно-коричневом пальто и спросила, есть ли не помню что в магазине, из которого я только что вышла. Я сказала, что все есть, и вот тут в 200 метрах тоже все есть. Она внимательно послушала и сказала: «Пойду в дальний».
И покондыбала по скользкому льду в «дальний», обретя на время цель и душевную заботу.
Мы пихались с братом в тесной очереди, томились на жаре среди вони и пыли, пытались не думать об алкашах и старушках и подсчитывали будущие монетки за стеклотару. Считать можно было как угодно и сколько угодно раз, но результат всегда был непредсказуем. Потому что волшебница в ореоле обвисших усохших кудрей, которая стояла в темном квадратике приемного окна, всегда считала по-своему. Иногда она отметала самые прекрасные бутылки, на которые и был весь расчет по сверхприбыли, иногда обнаруживала невидимые миру трещины на идеальной поверхности нашей тары. А иногда, наоборот, не видела очевидные дефекты бутылки, которую мы суетливо ставили сбоку в последний момент, зная ее недочеты, но замирая от надежды, что вдруг пропустит. И она не замечала! А мы получали дополнительные две копейки и машинки становились ровно на 2 копейки ближе.
Сдав бутылки и получив деньги, мы чувствовали какое-то разочарование - все уже состоялось и это были просто деньги. После этого мы шли покупать продукты по списку в вонючий огромный магазин и в забитом автобусе возвращались с пакетами на дачу. Чтобы продолжить копить. Но после выхода на нашей остановке обязательно заглядывали в наш любимый универмаг и его детский отдел, чтобы в очередной раз полюбоваться на немецкие машинки, посмотреть, как они надежно стоят на отведенной им полке и ждут. Идти смотреть на них было страшно – машинки были очень красивые и заглядывались на них не только мы, а все местные и приезжие дети. Надо было копить быстрее.
Мучало чувство, что обладать этой машинкой просто невозможно, так она была прекрасна. Желтая, пластмассовая, два этажа, сборные части, водитель и его помощник, которых можно было передвигать по своему усмотрению. Получить в свою личную собственность машинку было все равно, что оказаться внутри телевизора.
Копили мы долго, что-то добавили родители, и вот к концу лета стало понятно, что машинки мы купим. Мы пришли в магазин, они стояли там. Сереге – красная, мне желтая двухэтажная. Дальше все было как в тумане. Что с ней стало потом, не помню. Играла и упивалась я ей долго, но больше всего просто ей любовалась.
Желтый – мой любимый цвет.