Мне было страшно. Я осталась впервые в жизни без мамы. Одна.
Сережка шел мне на встречу по длинному больничному коридору. Маленький, худенький, беззащитный. Глядя на него, мне стало стыдно за свои слезы, и я поспешно осушила их рукавом. Мальчишка доверчиво взял меня за руку и потянул в палату. Туда, куда я вот уже минуты три не решалась войти.
За свои полтора года этот ребенок пережил больше, чем я за свои семь. Его привезли с тяжелым приступом астмы из далекого села задолго до моего появления. Почему не положили вместе с мамой - осталось за кадром. За три недели, которые ушли на мое обследование, она так ни разу и не появилась. Возможно, в семье были другие дети, и их не на кого оставить. Сельская жизнь также предполагает содержание домашнего скота – и за ним тоже требуется ежедневный уход. А может, ее не отпустили с работы. Или не было денег на поездку к сыну. Я все время пыталась понять причину, почему этот большеглазый малыш один? Мама не приезжала его проведывать даже по выходным. Ближе всего мне версия о том, что она избегала встреч с сыном лишь потому, что не хотела лишний раз нервировать себя и его неизбежными расставаниями. Любое эмоциональное потрясение могло вызвать у него тяжелый приступ.
Часов у меня не было, и я постоянно бегала на пост к медсестре или к старшим девочкам в соседнюю палату, чтобы узнать, который час. Сережка был предоставлен сам себе, но как-то интуитивно чувствовал, когда подходило время процедур, приема пищи и обхода врача. В нужный момент он ловил мою руку и тащил в нужный кабинет.
Я инстинктивно сжималась при виде шприца, а этот маленький настоящий мужчина никогда не плакал.
Ко мне мама приходила каждый день, и мы с ней взяли шефство над этим необыкновенным мальчишкой. Первым делом мама попросила у медсестер разрешения его вымыть, потому что запашок от него стоял еще тот. Мама переживала, что, возможно, Сережку не во что будет переодеть, поэтому принесла ему мои старенькие, но добротные трусики, маечку и футболку c шортами. А-ля девчачий вариант, но это лучше, чем совсем ничего, пока одежда малыша стирается и сохнет. Но мальчуган и здесь нас удивил: как только услышал про мытье, тут же сбегал в палату и принес из тумбочки комплект чистого белья.
Сколько он уже пролежал до нас, и сколько после - неизвестно... но за те три недели, которые я провела в больнице, он к нам привык, и мою маму следом за мной называл мамой. Обязательным ритуалом у нас обоих стало махание ей рукой из окна...родную маму даже не вспоминал, но однозначно ему было неуютно и одиноко до моего появления в палате.
Мы настолько сроднились, что я предложила маме забрать его к нам жить, когда меня выписывали. Мне, семилетке, было совершенно не понятно, как он такой маленький останется вновь один, без надзора, и с таким недугом, с периодическими приступами... в палате оставались еще две пятилетние девочки, которые были явно не в состоянии присматривать за малышом.
Мне объяснили, что Сережка – не брошенный, поэтому забрать его к нам не получится. Тогда я стала настаивать на том, чтобы регулярно проведывать этого черноглазого кудрявого мальчугана, пока его не выпишут. Но то ли моя мама смалодушничала, то ли посчитала, что ежедневные встречи-расставания негативно скажутся на малыше, только мы так ни разу его и не проведали. Одну меня дальше двора не отпускали, а у мамы каждый раз была новая отговорка, почему «Не сегодня»…
К сожалению, о дальнейшей судьбе маленького больничного друга я ничего не знаю, а спустя пару лет после этого папа с мамой подарили мне брата. Но это уже совсем другая история…
