Центральная лаборатория медико-криминалистической идентификации МО РФ. Окраина. Ростов. Центр приёма, обработки и отправки погибших.
— Я такого ещё не видел Алексей Фёдорович, — сказал мужчина в белом медицинском халате, человеку в звании полковника Министерства обороны. На гладком кафельном полу морга лежало множество обгоревших до неузнаваемости тел в целлофановых мешках и обёртках фольги. Количество погибших перевалило за двести. Во дворе трехэтажного здания разбиты армейские палатки, где солдаты медицинской службы, запаивают опознанные и обработанные анолитом тела в цинк.
— Сейчас ещё подвезут. Вагоны я распорядился в тупик загнать. С глаз долой, подальше от зевак гражданских, — отстраненно сказал офицер глядя на бесформенные скелеты.
— Нам экспертов так не хватит, — закачал головой медик, — посменно придётся работать.
— Приказ из Министерства, идентифицировать всех погибших в течении двух недель Владимир Васильевич. Жетоны только у офицеров. У срочников их нет, но в скором времени, я думаю этот недочёт устранят.
— Не уложимся, — затянулся глубоко сигаретой медицинский работник. — У большинства нет ни каких документов. Холодильники переполнятся — будут лежать, в вагонах-рефрижераторах.
— Главное родителей сюда не пускать. Пока. И ни каких комментариев. Там наверху ещё не отреагировали согласно обстановке, — продолжил полковник, — а обстановка, сам видишь какая. Катастрофа, одним словом.
— Да и зачем тут родители? — пробормотал врач. — Около сорока процентов непригодны к визуальному опознанию. Ясно, что все эти ребята погибли в горящей бронетехнике. Тут только на зубную формулу рассчитывать можно.
— Майкопская бригада и многие другие, — уронил голову на грудь военный, — пошли на свежий воздух, не могу уже. Как же мы упустили этот момент, — продолжал со скорбью в голосе военный, в тесном подъезде, — как-то неожиданно всё началось, и не представить теперь, ту минуту...
— Не мучай себя риторикой полковник, — мягко сказал врач, — с боем курантов всё началось. С боем курантов.
ВОЕНКОМ ГАВРИЛОВ.
— Ещё один, — шёпотом сказала Ольга Анатольевна, старший лейтенант, областного военкомата, оправдывалась не по вине, а больше, по обстановке. — С части звонили. Многовато, для одной области, если с вами сравнивать. В Афганистане целый десяток лет, а тут всего ничего воюют, и гляньте ребят сколько, товарищ майор, — всхлипнула она жалобно по-матерински.
— Война значит всё-таки, — также задумчиво проботматал Сергей, отводя тяжёлый взгляд на подтаявший снег подоконника, — итого, сколько мы имеем Оля, с Нового Года?
— Более пятидесяти погибших. Все, наши, областные, и пятеро городских, — взяла себя в руки старший лейтенант и открыла папку с документами. — В общевойсковом лежат. Морг у них большой. Но вот ещё в чем дело. Сопровождающие в части драку учинили. Может, к соседям их на ночлег? Арестуют ведь. Посодействуйте товарищ майор?
— Посодействую, — угрюмо качнул каменным, волевым подбородком, военком Гаврилов.
Трясущимися с похмелья пальцами, как следствие новогоднего запоя, Сергей Иванович набрал номер телефона и после нескольких гудков, услышал знакомый до боли в сердце голос:
— Полковник Лобов, у аппарата.
— Здравствуй Саша, — это я, майор Гаврилов, — узнал?
— Обижаешь, братец. Чем могу?
— Можешь, наверняка можешь, — глотнул водки из солдатской фляжки, с рабочего стола Сергей, — трудность у меня.
— Чем же я помогу в вашем нелёгком деле? — чистосердечно удивился комбат. — Бойцов в помощь дать? Так я на патруль ни по городу, ни по части наскрести не могу. Не служба, а сплошные наряды... в штабе полка, дивизии, вечно требуют людей, а люди, сам знаешь где...
— Не нужны мне твои люди, — поморщился майор, еле сдерживая выпитое, — приюти лейтенанта, с бойцом на несколько суток. Пацана двухсотым привезли. Его данные у меня на столе. Иванцов Кирилл Олегович. В моём районе проживал. К матери съездить хочу.
— Где приютить? В ротах? Кто? Оттуда? Почему не в своей части до сих пор?
— Оттуда-оттуда комбат, с Чечни. Полковая разведка. У своих морду кому-то набили, — и после этих слов возникла неловкая пауза.
— Нам чужого добра не надо Гаврилов, у нас с этим строго, — стал оправдываться полковник. — Осенний призыв до сих пор в коме. Слухи в войсках не хорошие. Журналисты эти блядь ещё. Хватит с меня "сочников". Мамаши из города не уезжают, с присяги здесь трутся. Слышал, как целая рота взбунтовалась, когда соседей грузом двести привезли? Так бойцы оружейную захватили. Еле угомонили шпану пьяную.
— Чужое добро говоришь? Это когда вам товарищ полковник, наша солдатня, чужими стали? — ударил тяжёлым кулаком по столу Сергей. — Может тебе, тех пленных духов напомнить? Или как за речкой в колечке дрались? Может бросить тебя нужно было там, с твоим пулевым в плечо, а Саша? Глядишь мои яйца целы были! Ранение напомнить моё? Сука...
Майор с грохотом опрокинул трубку телефона на базу, встал и подошёл к окну, закурив папиросу. Кровь жаром ударила в лицо. Слишком чутко и ревностно он относился, к справедливости, чести, достоинству. И знал, что плывёт по течению верному, потому как твердо был убеждён, что отдал Родине, всё что мог, и службой, и ранением, и лучшими своими годами неудавшейся счастливой жизни.
— Анатольевна, — рявкнул хмельно и неуклюже спускаясь по лестницам на первый этаж военком, — кто спросит, я на кладбище.
— Так и сказать, товарищ майор? — испуганно переспросила Ольга.
— Годовщина, у матери, — устало добавил Сергей, толкнув рукою холодную металлическую дверь. Раздался душераздирающий скрип, и Гаврилов замер. Затем вернулся прошагав мимо раздевалки, злобно взглянув на Ольгу Анатольевну. Нечётким шагом подошёл к огромному стенду с надписью "герои нашей области" и впился глазами в многочисленные фотокарточки, под толстым стеклом. Его взгляд остановился на снимке Лобова с орденом Красной Звезды на груди.
— Держи гад, — буркнул офицер и врезал кулаком по фотографии. Стекло лопнуло от удара вместе с кожей на костяшках, осыпалось кровавой крошкой, к надраенным до блеска ботинкам.
Кладбищенский ветер трепал редкие поседевшие русые волосы. Он смотрел на фотографию матери сидя на скамейке, у её могилы, бережно поправив две гвоздики, у венка. Шарф намотан на кулак и испачкан кровью, от чего Сергею теперь стыдно и кажется, что мама сейчас говорит с ним осуждая его резкость и грубость. Развод с молодой женой надломил покалеченного войной, в прошлом капитана-разведчика и это была его единственная слабость, которую он ничем не мог оправдать. Анна, и была для него той Родиной, которую он любил, в которую верил и в последствии потерял. Лобов был прав, когда на очередной встрече ветеранов Афганистана, в пьяном дыму, выпалил:
— В нашей стране ни кто, ни кому, ничего не должен... Всегда так было и будет. Я не просил тебя ни о чём, в том бою Серёжа! Хватит меня в это дерьмо мордой всё время. Я для тебя и так достаточно сделал. Скажи спасибо! Военкомат — тоже служба, хоть и ниже звёзд.
Ветер стих и пошёл красивый пушистый снег комьями. Припорошил воротник бушлата, превращаясь в крупные капли на морщинистом, богровом лице Гаврилова. Будто облака рассыпались на множество белых осколков. Он запрокинул голову и закрыл глаза. Армейский УАЗ подъехал вплотную к металлическим воротам городского кладбища.
— Серёга! — крикнул Лобов, худощавого телосложения военный, в зимнем камуфляже, с бутылкой водки и двумя пластиковыми стаканами в руках. — Знал, что ты здесь.
— Я тебе морду разбил, а на тебе ни царапины, — пьяно и зло оглядел сослуживца Гаврилов. — Вот тварь заговорённая...
— Подрался что ль? — уселся рядом Александр, наполняя стаканы.
— Стенд разнёс наш геройский, — ухмыльнулся Сергей.
— И не жаль тебе Анатольевну а? Столько тебя дурака терпит?
— Любит потому что, — достал папиросу майор и нехорошо улыбнувшись, добавил, — а мне её любить нечем.
— Нашёл я где бойцов приютить. У одного шея в ожогах, оттуда. У меня оба. Не переживай.
— Ладно, Саня прости, не место тут, — снова взглянул на фотографию матери Сергей и залпом опрокинул стакан водки.
Офицеры допили спиртное и полковник Лобов отвёз друга домой. Не отъезжал пока не увидел, как вспыхнул свет в однушке майора Гаврилова. Тот, так и уснул, в тесной прихожей, не снимая бушлата, подложив окровавленный шарфик и головной убор под голову. Как и прежде в эту ночь натужно выли голодные бродячие псы за окном, и снился Гаврилову сон обрывками чьей-то чужой жизни. Снилась ямочка Анны на правой щеке, затем Первомай и взлетающие в небо шары, и жёлтый горячий песок, и обжигающий ветер, и липкие пальцы от крови снаряжающие магазин автомата.
ИВАНЦОВЫ.
— Мама, мама, в дверь звонят, — звонко кричала Даша. Валентина не открывая глаза, протянула руку схватила детскую ладонь, затем локоть. Прижала лицо дочери к своим губам, целуя нежно в лоб, и в обе щёки. Растрёпанные спросонья каштановые волосы и один белый бантик, чудом уцелевший за ночь на одной косичке. "Ни заплетать, ни расплетать не умеет", — подумала женщина, о муже с улыбкой. Звонки прекратились, но в дверь продолжали яростно стучать кулаками. Валя накинула халат мужа, поправила волосы у зеркала и направилась неспешной походкой к дверям. За ней семенила Даша, озвучивая свои предположения о дополнительных новогодних подарках для неё.
— Ириша, что случилось? — взглянула на заплаканное лицо соседки Валентина. — Что с тобой? Проходи-проходи, не стой в парадной.
— Война, Валя, война в Чечне началась, — обняла за плечи подругу Ирина, — наши мальчики ведь вместе служат. Так?
— Так, — растерянно ответила Валентина, сжав ладошку Даши сильнее обычного. — Какая война, ты с ума сошла?
— Оба вторую неделю не пишут, — всколыхнула воздух трясущимися ладонями Ирина.
— Пошли в кухню, чаю налью с валерьянкой, не стой на пороге, не кричи, весь подъезд разбудишь.
— Кулагина утром звонила, ну ты её помнишь ведь, в медицинский поступала.
— И что твоя Кулагина? — чувствуя раздражение, повысила голос Валя, — ребят наших видела в госпитале? Они ранены? Ну прекрати истерику. Дашку не пугай.
— Нет, но... — уже задумчиво шмыгая носом и вытирая слезы, присела на стул Ирина. — Очень много солдат и офицеров в морге, в цинковых гробах. Груз двести из Ростова привезли в наш гарнизон Валя, — снова завыла в одну высокую ноту Ирина. — Целая колонна в объезд города и в госпиталь прямо с вокзала.
— Что за привычка раньше времени хоронить? — открыла сервант Валентина и плеснула подруге пятьдесят грамм коньяка, в граненый стакан.
— Нужно в комитет съездить, там официальная информация должна быть, — успокоилась соседка после того, как залпом выпила алкоголь, — они ведь напрямую с комиссариатом работать должны. Поехали со мной, а Валюша?
— А Дашку куда? Олег в день сегодня, на смене.
— К бабушке, — перебила взрослых Даша, выскочив из детской комнаты, — хочу к бабушке.
— Ну одевайся тогда, сними бант, и лицо водичкой ополосни. Волосы ещё расчесать нужно...
Пока Ирина одевала Дашу, Валентина подошла к телефону и набрала номер мужа. Заметила с удивлением, как трясутся пальцы, как гулко стучится сердце в груди, как путаются мысли и окружающий мир становится нереальным, отдалённым, вместе со всеми запахами и звуками. Сонливость исчезла, и чувство тревоги наполнило весь организм мелкой дрожью. В такие моменты Валентину спасал твёрдый и уверенный голос Олега.
— Четвёртый цех, Иванцов слушает!
— Олег, доброе утро милый.
— Чего не спите Валюша?
— Да тут такое, — упёрлась крашеным ноготком в поверхность тумбы Валентина и замолкла не зная с чего начать.
— Ну не тяни, мне на обход пора! Дашка в порядке?
— Всё хорошо, просто соскучилась, — ласково сказала мужу Валентина и положила трубку телефона.
Одевались молча. Нехорошие мысли кружились пчелиный роем. Лишь дочь разговаривала с куклой, которую купил Олег за астрономическую сумму, у знакомых коммерсантов на центральном рынке. Деньги в семье появились после продажи Жигулей шестой модели, его отца. Всю сумму от сделки родители отдали сыну. На предприятии, где трудился муж, уже около года зарплату выдавали продуктами и одеждой, но Олег не отчаивался. Чудом, не попав под сокращение, он и в самом деле думал, что это его личная заслуга, как специалиста и добросовестного работника. Все кто не хотел жить гаечным ключом и кувалдой, вдруг обнаружили в себе предпринимательскую жилку. Многие из его знакомых уходили в сомнительный бизнес, занимая деньги, у не менее сомнительных заёмщиков. Кто-то стремительно поднимался и уезжал покорять столицу, кому-то везло меньше. Люди теряли имущество, квартиры, затем семьи и в конечном итоге жизнь. Криминальная хроника заполонила собой эфиры гостелеканалов. Всё это с экранов телевизора не вызывало серьёзных опасений. Ни кто и не заметил, как ночные звуки выстрелов в городе, стали делом привычным и обыденным.
— Мы готовы, — попыталась улыбнуться Ирина, — застегивая куртку Даши.
— Отлично, — ответила Валя, открыв двери в подъезд.
Иванцов не торопясь производил обход основного и вспомогательного оборудования. Записывал показания двух работающих турбоагрегатов в свой блокнот, поглядывая на наручные часы. Звонок Валентины был странным, и он тотчас перезвонил, но никто не ответил. Вернувшись на главный щит управления, Олег застал напарника за чтением газеты, с лицом недовольным, что впрочем делало Петровича смешным, и наблюдать за его мимикой было занятно.
— В раз страну растащили, — хрипел прокурено Виктор Петрович, — и откуда аппетит такой взялся? Турбомоторный тоже видать обанкротят сволочи. Мне уж год до пенсии, а вам-то как жить Олежка, в стране такой? Как работать? За печенье с сыром турецким?
— Аналитик ты от Бога, дядя Витя, — засмеялся Иванцов, переписывая данные в оперативный журнал. — Ничего, пропьётся Ельцин. Ведь не дурак, надеюсь. А печенье с сыром не тронь. Всяко лучше, чем ничего. На другие предприятия по стране глянь. С молотка уходят. Безработных выше крыши. Теперь доктора наук пирожками и водкой палённой торгуют. Всё, ненужны мозги Родине нашей. Теперь денег вынь, да положь.
— Власть, похлеще водки голову дурманит, — отпил чаю Петрович, — её в узде держать нужно, а он чего?
— Чего? — передразнивая, ответил Олег.
— Враг он народу нашему, вот чего, — встал дядя Витя швырнув газету на стол, — нам сложной экономической обстановкой в стране, ебать мозги ненужно. Нам есть с чем сравнивать. Жили ведь достойно и не тужили. Армию об самое дно, сельское хозяйство, промышленность, медицину. Погоди, до образования тоже доберутся. Демократы сраные.
— Хоть квартиру успел получить, — в подтверждение слов Петровича, сказал Олег и снова взглянув на часы.
— Кирилл пишет чего? — снова присел на стул Петрович, уже улыбаясь, — знатно вы меня на проводах напоили. Все углы дома собрал, хорошо хоть отгулы были.
— Последнее письмо с Еланской учебки пришло, мол в отправку собираются. В новую часть. Обещал с места службы черкануть, но пока тишина.
— Ну ничего, напишет. Родина, она большая у нас. Мало ли куда занесло. Лишь бы не на Кавказ. Говорят пострелять любят, в тех краях.
— Сейчас по всей стране стреляют, все кому не лень, Витя, — ответил Иванцов. — В воздухе витает что-то не хорошее. Давно чувство это рядом, с девяносто первого. Прав ты Петрович. Нет уверенности в завтрашнем дне. Народ осиротел будто. Творим, что хотим.
ВОЕНКОМ ГАВРИЛОВ.
Сергей умывался. Твердо решил больше не пить. С большим трудом скоблил щетину одноразовой бритвой, стараясь не порезать подбородок. Затем принял холодный душ и переоделся в чистую и отглаженную форму. Яичница, кофе и звонок водителю уложились ровно в пятнадцать минут очередного похмельного утра. Гаврилов ещё раз взглянул на себя в зеркало и открыл дверь в подъезд, по привычке поправляя половицу, у входа в квартиру. Телефон зазвонил неожиданно, и Сергей выругался басовито и громко на весь этаж, но вернулся и поднял трубку.