Если бы кто то раньше в деревне сказал, что Иван Афанасьевич Хамзин бросит жену с тремя маленькими детьми и уйдет к другой, вряд ли кто нибудь тому поверил. Так трепетно и нежно любил он своих дочерей , что даже из своего небогатого пайка комбайнера выкраивал для них какое нибудь лакомство. , будь то горбушка черного хлеба, тонко смазанная медом , или просто ломтик вареного мяса. Годы шли послевоенные , трудные, колхоз только только начинал вставать на ноги , цену куску деревенские знали. Стоило только Ивану перешагнуть порог, как прямо к чумазому радосто подбегали и прижимались восьмилетняя Валя и пятилетняя Любушка. , в зыбке агукала Аннушка, нескольких месяцев от роду.
Ничего в родительском небольшом пятистенке не предвещало несчастья.
Жена Клавдия была работяща и домовита. Свекровь Фекла Матвеевна жила вместе с ними и души в невестке не чаяла. Но то ли кто лихой да завистливый сглазил их счастье, трудно сказать, но в дом неслышно и незаметно вошла беда.
В тот год стаяло такое ясное бабье лето, какого не было давно. Серебристые нити паутины тянулись по всей улице, а за огородами на степи ее было столько, что казалась, метет поземка. Золотом червонным горели березы, подбегая почти вплотную к деревне . Тлеющими угольками рубиновых ягод полыхал калиновый куст у околицы. Тонко звенели багряными листьями осины. Стояла золотая, теплая, такая благодатная осень!
Накануне Иван с Клавдией получали на трудодни овес, сегодня собирались за зерном, ждала жена с минуты на минуту хозяина. Потому, когда хлопнула калитка, Фекла Матвеевна поспешила на крыльцо , но столкнулась нос к носу с соседкой Марфой Грачевой. Та, увидев ее , заполошно закричала: " Фекла Матвеевна, ваш Иван с Дуськой штурвальщицей хлеб получают и квартиру на краю деревни сняли, вместе жить собираются!" мать недолюбливали соседку., могла та и ляпнуть что нибудь невпопад, но, кинув взгляд на внезапно побледневшую сноху, поняла, что случилось неладное и накрыв седую голову темным платком, шагнула за порог.
Колхозный ток лежал прямо за огородами . Сельчане получали зерно, оживленно переговаривались, глядя на новую семейную пару. Увидев, что мать подходит к Ивану, все затихли. Евдокия, молодая худенькая бабенка, скорее похожая на подростка, заливисто смеялась, держа за устье мешок. Из бурта высокий Иван черпал хлеб плицей. Фекла Матвеевна тронула его за плечо, все еще не веря в случившееся: нет, не мог ее сын , ее плоть и кровь бросить семью и всерьез связаться с этой вертихвосткой. " Ты что же это делаешь то, сынок? - " тихо спросила мать. - на кого семью то бросил?"
Иван, не выпуская из рук плицы и избегая е взгляда, глухо бросил" Я , мама, с Дусей решил сойтись, переходи и ты к нам, ребенок у нас будет." Бледная от гнева мать ответила сыну: " Тут у тебя ребята, а там , значит, щенята?! Нечего мне у тебя делать , мое место в той твоей семье, но только помни, нет больше у меня сына, а у тебя матери!" Слезы, такие близкие, слышались в ее голосе, и, показав рукой на растущую рядом осину, чьи ярко -красные листья мелко - мелко дрожали и , казалось, звенели, она с болью сказала" Видишь, Ваня вон тот лист на осине? Так и тебе всю жизнь дрожать придется, не будет тебе ни счастья, ни радости с новой женой. за то, что своих детей ты не только без отца, но и без хлеба оставил."
Круто повернувшись к Дусе , так, что платок сполз с головы и обнажил серебро густых, волнистых волос, сверкнула большими карими глазами на худом иконописном лице , с ненавистью бросила в лицо: " А тебе, молодуха не надо бы так рано радоваться , а то ведь от такой то радости и задохнуться можно скоро" И , подхватив падающий с плеч платок, пошла, не оглянувшись.
Все слышали этот разговор, мертвая тишина повисла над ладонью тока , только , тихо шурша летел лист с деревьев , да чирикали воробьи.
-не к добру так сказала Фекла Матвеевна-, переговаривались во дворах бабы, - не видать Ивану с Дуськой счастья.
Так и вышло, как мать сказала., не зря говорится, что материнское слово, благословение ли, проклятие ли- нерушимо.
Построил Иван Афанасьевич дом в центре деревни , крестовой, просторный .Он радовал и веселил глаз прохожих своей добротностью.
Казалось- живи и радуйся, ан нет, не было в нем желанной радости. Родила ему новая жена подряд трех сыновей, да стали люди замечать неладное за ней. Долго-долго , до последней гаснущей зари стоит у ворот Евдокия, не торопиться в новый дом, стала выходить и ночами. Задыхаться стала в доме. Словно дом не любил ее , давил чем то непонятным. Не радовали ни достаток, ни подросшие сыновья. Не хватало воздуха в просторных светлых комнатах. Внезапная смерть старшего сына и вовсе подкосила Евдокию. Месяцами лежа в зональной больнице , она постоянно соседкам по палате : " На чужих слезах еще никто не построил счастья, а мне этой болезнью сиротские слезы отливаются." Недолго задержалась она на этом свете, не успела до конца вкусить украденного счастья.
Одну из давних бессонных, которых впереди будет ой как много, мать передумала все. Ее Ваня, кудрявый и ласковый ребенок был последним, " поскребышем" , как ласково зовут таких в деревне. От мужа, пришедшего израненным с Первой Мировой войны , она родила пятерых дочерей , сын был шестым. Радовалась , глядя на него, будет с кем век доживать. Поэтому, когда привел в дом тихую, скромную Клавдию, приняла ее как дочь. Была Клава сиротой и в первый же день назвала мамой, то в ответ звала ее дочкой.
На войне Иван не был, левая рука плохо владела., сохла ниже локтя, но комбайнером работал много лет, управлялся не хуже здоровых. Остаться без хлеба в послевоенное время его ребятишкам после того, как все зерно забрал себе, было смерти подобно. Однажды , через несколько дней после ухода из дома, встретил их на улице с котомкой и привел к себе. Скупо намерил пшеницы глиняной кринкой и наказал больше к нему не ходить. Валентина, старшая дочь, сейчас уже вышедшая на пенсию, вспоминает, как , встретив их на улице в дырявых, заткнутых соломой валенках, велел прийти, обещал подшить. Какие радостные бежали через замерзшее озеро к тяте, и как горько плакали, возвращаясь домой в продуваемой насквозь злым зимним ветром обуви. Мать Евдокии выбросила их с сестрой за калитку, наказала больше не появляться у отца. Бабушка отогрела их дома на печи, осушила слезы.
*********************************
Как будто кто опоил Хамзина колдовским зельем: враз отвернулся от родных , когда то таких дорогих детей. Приходя в магазин за покупками , он не замечал стоящих рядом девочек. А они жадно смотрели на него , покупающего для других своих детей сласти. Старшая, встретившись с отцом в магазине, торопливо выходила на крыльцо, стараясь вывести младших, но средняя, Люба, отталкивала сестру, тянулась к отцу и горько плакала. Однажды, деревенские женщины не выдержали и стали стыдить его: " Да как же тебе не стыдно, Иван Афанасьевич, есть у тебя сердце иль вовсе нет! Купи ты им что-нибудь". На это он угрюмо отвечал:" Они мне все равно как чужие. Алименты плачу и хватит".
Четверть века прожила вместе со снохой свекровь, все тяготы делили поровну, не плакались никому, незаметно поднимая детей. Фекла Матвеевна слыла неутомимой , непревзойденной ягодницей, знала все заветные грибные места, к осени носила ведрами аж из Городничей Чащи ( это в шести километрах от деревни) вишню, переспелую, бурую, налитую соком и стараясь сдержать восхищение, говорила Клавдии: " Смотри ка , дочка, ну и вишенье ноне в лесах, прямо бур-буро".
Девки подрастали.Старшая заневестилась и вышла замуж, не забыв из уважения пригласить на свадьбу и отца. Тот пришел только на первый вечер, наутро же, что бы не дарить подарки молодым, не пошел совсем. " Как в душу плюнул, - вспоминает Валентина и плачет.-Сейчас уж и сама бабушка , а обидно, что слов нет."
Средняя, Любаша выучилась на инженера , работает на том же заводе, где и младшая , Анна. У всех семьи. Давно нет на свете бабушки и матери. , которую допоила и докормила старшая сестра. А как соберутся вместе, так и вспоминают все.
Ни разу за эти долгие годы (94 прижила) не была Фекла Матвеевна у сына. Проходя мимо его дома, закрывала глаза, что бы не увидеть. На просьбы простит сына, отвечала :" Своим поступком, сын обесчестил меня перед людьми и нет ему за это прощения". Но материнское сердце продолжало любить и страдать от невозможности простить, увидеть дорогое лицо. И хотя Клавдии было по женски тяжело без мужа, всей душей она понимала, что матери еще тяжелее. Только один единственный раз обмолвилась свекровь за столом. Сноха собирала ужин и услышала, как мать, тяжело вздохнув , сказала:" Видела сегодня Ивана. Сидела возле дома: сердцем слышу, идет он мимо, так глаза закрыла, что бы его не видеть." " Как же ты слышала его, мама? - удивленно спросила сноха. " Сердцем, отвечала та. -Сердце то , оно завсегда все слышит."
Ее не стало в один из вечеров бабьего лета , такого же ясного, как много лет назад. В последний путь ее несли на руках внуки, поочередно сменяя друг друга. Так пожелала в свой последний час старая женщина перед своей кончиной. Но даже в свой последний час Фекла Матвеевна отказалась простить сына. По дороге к деревенскому погосту мела прозрачной поземкой серебристая паутина, что то шептали красными листьями осины, падал с легким шорохом золотой лист на обочину. И в негустой деревенской толпе худая, высокая фигура Ивана Афанасьевича казалась особенно потерянной и жалкой. Он дошел только до околицы, вернулся к своему дому, долго стоял у ворот с непокрытой головой. Думал ли о чем своем, вспоминал ли о самом близком и дорогом человеке, подарившем ему бесценный дар-жизнь и ушедшем, не простив его.? Бог знает... Только никто из родных не остановил его, не попросил вернуться. Так и остался он чужим среди своих навсегда.