О своих стихах Борис Пастернак говорил так:
«Я старался избегать романтического наигрыша, посторонней интересности. Мне не требовалось громыхать их с эстрады… Я не добивался отчетливой ритмики, плясовой и песенной, от действия которой почти без участия слов сами собой начинают двигаться ноги и руки. Моя постоянная забота обращена была на содержание. Моей постоянной мечтою было, чтобы само стихотворение нечто содержало, чтобы оно содержало «новую мысль или новую картину».
Я заметила, что у большинства читателей есть некий устоявшийся облик разных писателей. Так, Пушкин, например, представляется озорным, весёлым, лёгким и бесконечно светлым. Александр Блок — романтичным, надземным, музыкально страдающим, порой причитающим (это лично для меня он такой). А Пастернак кажется чуть отстранённым, драматичным, даже трагичным, но при этом лёгким.
Однако вряд ли Пушкин без конца хулиганил и заливался озорным смехом. Он и грустил, и злился, и печалился, и тосковал, бывал и грубым, и резким. Блок, наверняка, оживлялся, веселился, влюблялся, умно и изысканно острил и смеялся. И Борис Леонидович Пастернак, конечно же, был таким же разным — и энергичным, и жизнерадостным, и счастливым, и весёлым.
Поэтому я и позволила себе прочитать одно из самых известных, ставших уже «программным февральским», стихотворение Пастернака без надрыва и трагизма. И даже чуть-чуть пошутить.
Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.
Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колес,
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.
Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.
Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.