В юбилейный год Николая Алексеевича Некрасова в новой рубрике «Некрасов-200» мы будем рассказывать о замечательных событиях из жизни великого русского поэта и его современников; об историях, находивших отражение в таких «зеркалах» эпохи как литературные произведения и эпистолярные раритеты, журнальные полемики и стихотворные посвящения, воспоминания друзей и соратников.
5 февраля исполняется 185 лет Николаю Александровичу Добролюбову (1836-1861) — одному из самых известных некрасовских соратников по журналу «Современник». Кем был этот человек, которому в двадцать с небольшим лет опытный издатель Николай Некрасов намеревался «отдать все дела по редакции», а Николай Чернышевский писал:
«Мы с Вами, сколько теперь знаю Вас, люди, в которых великодушия или благородства, или героизма, или чего-то такого гораздо больше, нежели требует натура. Потому мы берем на себя роли, которые выше натуральной силы человека, становимся ангелами, христами и т. д. Разумеется, эта ненатуральная роль не может быть выдержана, и мы беспрестанно сбиваемся с нее и опять лезем вверх»?
Добролюбов родился в Нижнем Новгороде в очень благополучной семье священника, в которой, кроме него, было еще семеро детей. С отличием окончил уездное училище, поступил в духовную семинарию. С детства фанатически был предан чтению (сам называл себя библиофагом); читал с огромной скоростью, но непременно вносил сведения о каждом произведении в собственноручно составляемые «Реестры читанных книг». По мнению биографов, именно эта практика — годами систематизировать сведения о прочитанном, извлекая из каждого текста главное, — постепенно позволила Добролюбову выработать собственный стиль.
Летом 1853 года он уехал в Петербург, чтобы по благословению отца поступить в Духовную академию, однако в результате (нарушив, как Некрасов, родительскую волю) сдал экзамены в Главный педагогический институт. В скоре , с разницей в несколько месяцев, у Добролюбова умирают мать и отец (по официальной версии – она при родах, он – от холеры; по словам Чернышевского , « Александр Иванович и Зинаида Васильевна очень сильно любили друг друга, так что, когда скончалась Зинаида Васильевна (весною 1854 года), муж не мог перенести этой потери: здоровье его быстро разрушилось, и он умер летом того же года »).
Эта трагедия привела к радикальным переменам в образе жизни юноши, к утрате им — прежде невероятно сильной — веры в Бога. Он занимался репетиторством, чтобы содержать младших братьев и сестер, издал рукописную институтскую газету, много писал в разных жанрах, от сатирических памфлетов до любовных стихотворений.
Первую попытку опубликоваться в главном из ценимых им журналов — «Современнике» — Добролюбов предпринимает весной 1855 года, но только осенью 1856-го там появляются его статьи. Через год, по окончании института, молодой критик становится постоянным сотрудником отдела библиографии и рецензий «Современника». А спустя еще немного времени Некрасов начинает привлекать Добролюбова не только к вычитыванию корректур и рукописей, но и к редактированию материалов для отдела словесности. Неоднократно в письмах к разным адресатам, например, к А. Н. Островскому, Некрасов указывает на несомненный литературный вкус Добролюбова. (Это подтверждает ту точку зрения, согласно которой «реальная» критика Добролюбова, когда так называемая «социологическая» оптика отодвигает на дальний план художественные достоинства произведения, вовсе не исключала его глубочайшего понимания литературы как искусства.)
Летом 1859 года Некрасов без опасений оставляет все текущие редакционные дела на молодого сотрудника, когда сам он отбывает в деревню, Панаев на дачу, а Чернышевский — в Лондон. Тогда же Добролюбов отметил в письме институтскому товарищу Ивану Бордюгову: журнал «для меня все более становится настоящим делом, связанным со мною кровно».
Переписка Некрасова с Добролюбовым становится особенно интенсивной с мая 1860 года, когда критик уезжает на лечение в Европу. Эта интенсивность выражается не количеством писем, но многообразием тем, накалом интересующих обоих сюжетов, особой взаимной доверительностью. Обсуждая перспективы сотрудничества, Некрасов в декабре 1860 года пишет (выделяя курсивом особо значимую для него формулу):
«Знаете, я думаю, по возвращении Вашем Вам нужно будет взять на себя собственно редакцию «Соврем.». Чернышевский к этому не способен, я располагаю большую часть года жить в деревне. Писания Вам будет поменьше, а хлопот побольше».
Когда Добролюбов заводит речь о том, что ему было бы желательно продолжить заграничное лечение, и задается вопросом о деньгах, Некрасов решительно отвечает:
«Я, если б Вас меньше знал, то мог бы даже рассердиться. За кого же Вы нас принимаете? Я уже сам не раз говорил, что Ваше вступление в “Современник” принесло ему столько пользы (доказанной цифрою подписчиков в последние годы), что нам трудно и сосчитаться, и во всяком случае мы у Вас в долгу, а не Вы у нас. <…> Из наличных у меня до 25 т. в руках сию минуту. Куда Вам прислать денег и кому здесь дать? Пишите. Ну! надоела эта материя!»
3 апреля 1861 года Некрасов сообщает:
«Я Ваше письмо и статью получил с неделю назад… Статья очень хорошая. Присылайте чаще. “Современник” идет недурно, в сию минуту 6250 подписчиков; с Вами было бы больше — задирающего у нас выходит маловато». Кроме таких писем, ярко характеризующих редакционную политику и стилистические приоритеты Некрасова, кроме ободряющих посланий в адрес молодого друга («Что Вы так тревожитесь насчет денежных дел? В Ваши лета я был в долгу, как в шелку, — и не унывал. Что ж Вы-то? Была бы сила, а деньги у Вас будут. Временные же Ваши затруднения я с удовольствием беру на себя…»), кроме советов «помнить, что все на свете, начиная с жизни, не так серьезно, как кажется, что люди большею частию, да и мы сами, легкомысленны, что все перемалывается и что на все должно смотреть с нескольких сторон», — в этой переписке откровенно и доверительно обсуждались многие другие темы.
В одном из писем Некрасов жалуется на болезнь: «Так как я много съел Меркурию [у алхимиков – название ртути], то, говорят, это он теперь гуляет» (признаки недомогания, которые перечисляет здесь Некрасов, являются симптомами профессиональной болезни — отравления металлической ртутью, вызванного тем, что издатель постоянно имел дело с типографиями и свежей типографской продукцией), а также отчаяние и хандру. Добролюбов энергично парирует: «Бросьте, Некрасов, право — бросьте!».
«Я сидел за чаем и читал в газете о подвигах Гарибальди... В это время принесли мне письмо Ваше; я, разумеется, газету бросил и стал его читать. И подумал я: вот человек, — темперамент у него горячий, храбрости довольно, воля твердая, умом не обижен, здоровье от природы богатырское, и всю жизнь томится желанием какого-то дела, честного, хорошего дела. Только бы и быть ему Гарибальди в своем месте».
И далее идет целый каскад аргументов, адресованных «любимейшему русскому поэту, представителю добрых начал в нашей поэзии, единственному таланту, в котором теперь есть жизнь и сила»:
«Вы в сорок лет еще сохранили настолько свежести чувства, что серьезно увлекаетесь встречною девушкой, вы разыгрываете любовные драмы, мучитесь ими… — и все это принимаете к сердцу так сильно, как я никогда не принимал даже своих преступлений, совершенных подло и глупо. С чего же Вы берете, что Вы отжили?»
Упоминание «встречной девушки» относится к письму от 23. 06.1860, когда Некрасов, словно забыв о пятнадцатилетней разнице в возрасте, рассказывает Добролюбову:
«Ангела я себе приискал… Чудо! Я не шутя влюблен…» Правда, уже в следующем письме он дает иной комментарий своему мимолетному увлечению: «Старый я дурак, возмечтал о каком-то сердечном обновлении. И точно, четыре дня у меня малиновки пели на душе… То-то бы так осталось — да не осталось».
Можно предположить, что Некрасов не стал бы писать подобное человеку, который «жажде сердца не дал утоленья». Тема «ангелов» не была чужда его молодому адресату. Исследователь Алексей Вдовин в недавно вышедшей в серии ЖЗЛ биографии критика доказательно и тактично «вочеловечивает» его образ, обращаясь к дневникам Добролюбова и письмам его возлюбленных. Последняя глава книги реконструирует процесс «канонизации» Добролюбова сразу после его смерти (17 ноября 1861), начало которому положила яростная некрологическая публицистика Чернышевского. В фондах Всероссийского музея А. С. Пушкина хранится уникальный экспонат — афиша благотворительного литературно-музыкального вечера 2 марта 1862 года, на котором Чернышевский предпринял первую попытку выступить перед публикой с речью о Добролюбове как «главе литературы».
И хотя реакции очевидцев на эту речь варьировались от оценок «скандал» и «разочарование» до «казалось, что выступающий к чтению не готов» — они уже никак не могли повлиять на историю, в которую Николай Добролюбов вошел как блистательный критик, обладавший «электрическим» влиянием на общество и «независимым, на дело зовущим голосом…»
Автор текста — Елена Николаевна Долгих, ведущий хранитель экспозиции музея-квартиры Н. А. Некрасова.