По пятницам мама всегда приносила пирожки.
Мама приходила чуть раньше, чем Юрик приводил Ташу из садика, и они с мамой пили чай с пирожками и болтали обо всем на свете. Вот и сегодня, мама принесла пирожки с яблоками и корицей и они обсуждали, как летом обязательно поедут в Пицунду, а, может быть, в Гагры. Таша больше любила песчаные пляжи, а Юрик – каменистые.
Она обратила внимание на мамину седину. Странно, мама всегда красила волосы, если появлялась седина. Она сказала маме, что ей пора красить волосы. Она всегда так говорила, и раньше мама только улыбалась в ответ.
Но сегодня мама повела себя как-то странно. Мама отодвинула чашку, резко поднялась из-за стола и подошла к окну. Она тоже встала и подошла к маме. Мама плакала. Она потянулась, чтобы обнять маму, извиниться, сказать «мама, ну что, ты, ведь все хоро…».
И тут, внезапно, она с безжалостной ясностью поняла, что эта женщина с ранней сединой, вытирающая катящиеся градом слезы, вовсе не мать, а ее дорогая, любимая Таша, только уже взрослая. А мамы больше нет, как нет и Юрика. Нет и никогда больше не будет… ни мамы, ни Юрика… Будет только Таша и пирожки с яблоками и корицей… И тогда она закричала, страшно и громко, так страшно и громко, что в груди что-то разорвалось.
Потолок упал на нее и она уже не слышала как Таша закричала так же страшно и пронзительно: «Мама, мамочка, не умирай!». А потом была скорая, и вторая скорая, и врачи отводили взгляд. А еще была сирена и бешеная езда по заснеженному городу и капельница.
В приемном покое она пришла в себя. Боли больше не было и она не понимала, почему не может встать, и почему мама держит ее за руку, и по щекам мамы катятся слезы, и почему ей тыкают в руку какой-то иголкой. …Ведь пирожки такие вкусные и скоро придут Юрик с Ташей…