Вступление.
Когда редактор дает задание найти кого-то конкретного и взять у него интервью, это бывает довольно трудно сделать. У человека может не оказаться свободного времени, он может быть в отъезде или просто-напросто отказаться давать свои комментарии случайному журналисту.
С большими группами людей дело обычно обстоит легче. Больше персонажей, больше времени, выше шансы найти кого-то поблизости – словом, больше возможностей самого разного рода. Думаю, многие мои коллеги, как и я, надеялись, что так будет и в этот раз.
Однако в этот раз все пошло несколько иначе. Почему? Нам дали работать с пожилыми людьми. Думаю, даже человеку, далекому от журналистики, ясно, с какими проблемами можно столкнуться в такой работе: спутанное повествование из-за проблем с памятью, устаревший взгляд на многие вещи, обостренные подозрительность и недоверие – это далеко не полный перечень аспектов, усложняющих итервьюирование немолодых людей. А учитывая, что в России большую часть пенсионеров загнали на бессрочную самоизоляцию, добыча материала угрожала превратиться в затяжные поиски золотого руна (которое еще не факт, что окажется золотым).
Но… Журналистика, как и хоккей, не терпит трусов. Продажных пропогандистов, лицемерных лжецов и необразованных дилетантов – еще может быть, но трусов – никогда. Поэтому каждое сложное задание становится для нас испытанием на профпригодность. Ну и, конечно, «что нас не убивает, делает нас сильнее», куда ж без этого.
Поэтому я принялся искать. По совету руководителя, изначально я подошел к делу прогрессивно, зарегистрировался в «Одноклассниках» и начал поиск пенсионеров там. Не знаю правда, насколько прогрессивным шагом можно считать регистрацию в «Одноклассниках», да и результаты такого типа поиска больше огорчали, чем внушали надежду – «старожилы» ОК отвечали с большим подозрением и неохотой, а прочтя слова «журналист» и «интервью» или полностью прекращали общение, или красноречиво разъясняли, что они думают о современных СМИ, современном образовании и других современных вещах (если в общих чертах – ничего хорошего). Но, стоит признать, уже само наличие определенного процента людей предпенсионного и пенсионного возраста в Сети говорит о тенденции переплетения информационных технологий и повседневной жизни. Звучит сложновато, согласен. Да и не об этом сейчас речь.
После неудачи в онлайне, я решил попытать счастья в реальности. Ведь, несмотря на запреты, на улицах Москвы оставалось еще много пенсионеров, каждый из которых был потенциально интересен. И здесь меня ждал успех.
История 1: Виктор Владимирович.
Первый мой герой ждал меня (если это можно так назвать) около здания «Почты России». Я шел к остановке автобуса, проваливаясь по щиколотку в свежий рыхлый снег. Сегодняшний день был первым, когда я решился искать пожилых людей на улицах – и, на тот момент, не нашел еще ни одного подходящего человека. Но этот человек сам увидел и окликнул меня.
- Молодой человек! Да-да, вы. Помогите пожалуйста! Я тут уже 10 минут стою, никак разобрать объявление не могу. Мне на почту надо.
Я оглядел говорившего. Это был пожилой мужчина в драповом пальто, потрепанной шапке-ушанке и, что характерно, одноразовой медицинской маске. Из узкой амбразуры между шапкой и маской на меня смотрели удивительно ясные и очень печальные серые глаза. В руках он держал клеенчатую сумку с чем-то объемным.
Я немного подумал, потом подошел к двери отделения и прочитал небольшую записку, приклеенную к стеклянной двери изнутри.
- Так они закрыты сегодня. И завтра работать тоже не будут. Пишут, что у них технические работы какие-то, и откроются они только со следующей недели.
- Как жалко. Вот я как ни приду, так они всегда или закрыты, или обедают. А я письмо просто жду очень, от сына. Да и вот, сам кое-что отправить принес, тоже сыну.
При этих словах он немного приподнял свою клеенчатую сумку, как бы демонстрируя вескость своих причин находиться сейчас здесь.
- А вы попозже подойти попробуйте, - я посмотрел сквозь стеклянную дверь в темное помещение почты. – Думаю, на следующей неделе они точно открыты будут.
- Вы считаете? О, это было бы очень хорошо. А то… Ладно, чего уж говорить. Спасибо за помощь, молодой человек, очень выручили.
С этими словами он взялся за перила почтовой лестницы и начал медленно, осторожно спускаться вниз.
- Подождите пожалуйста! У Вас найдется немного свободного времени на небольшой разговор?
После этого я в общих чертах обрисовал ему суть, цели и причины моего исследования. Он как-то сразу обрадовался.
- О, я с радостью, конечно! Тем более, Вы мне так помогли – я Вам тоже помогу, чем смогу. Я тут недалеко живу, через пару домов. Пойдемте ко мне тогда?
Дорога до его дома и правда заняла не более пяти минут. Жил мой первый герой (представившийся Виктором Владимировичем Кузнецовым) в небольшой пятиэтажке, скрытно притаившейся среди трех таких же пятиэтажек. Пройдя в квартиру, я отметил про себя, что здесь довольно уютно, но как-то пусто, как будто чего-то не хватает.
Виктор Владимирович вскипятил чайник, и уже через несколько минут я сидел в мягком кресле, слушая его историю.
- Понимаете, у меня сын – военный, пограничник. На Дальнем Востоке служит, третий год уже. Сначала по призыву, как все пошел… А потом остался. Там, на границе. Я ему писал, спрашивал, мол «Ты чего домой не едешь? Не хочешь, или не отпускают?». А он пишет, что он там – на своем месте. Что там от него больше пользы, чем здесь, в Москве.
Мой собеседник хмурится, на несколько секунд погружается в раздумья.
- Только это не правда! Он у меня очень толковый мальчик. Смышленый! Ну, не поступил в ВУЗ с первого раза – с кем не бывает, правда? У всех разные способности, и призвание у каждого свое. Вот Вы с какого раза в ВУЗ поступили, молодой человек?
- Я, если честно, учусь на платном отделении, хоть и поступил с первого раза.
- А-а-а… А он у меня – принципиальный. Говорит, «не буду я из тебя деньги тянуть, и от военкомата бегать не стану». Эх, да уж лучше бы потянул… Да и побегал бы лучше, чего уж там. Зато со мной бы был, и мне бы спокойнее было, и ему удобнее.
- Как Вы считаете, он там находится только потому, что нашел свое призвание? Или есть еще какие-то причины?
- Да… Жена моя, его мама, за полгода до его совершеннолетия скончалась. От рака. Долго мучилась. Мы тогда оба… Немного не в себе были. Ругались часто… Но не со зла же, не со зла! Я сейчас очень жалею обо всем, что ему наговорил тогда. Так что… Может, он до сих пор на меня злится.
- Простите, мне не стоило спрашивать.
- Нет-нет, не переживайте. Это же ваша работа. Да вы и не могли знать. А что было – того уже не вернуть, это правильно говорят.
Ну вот… Я ему до сих пор пишу, гостинцы отправляю. Только он уже год как не отвечает.
На глаза моего собеседника наворачиваются слезы.
- Знаете, надеюсь, вам никогда не придется испытывать такое. Когда ты НАДЕЕШЬСЯ, что сын просто не хочет с тобой разговаривать, а не… Что-то страшное… Случилось.
Мой собеседник всхлипывает. Мне становится очень неловко от того, что я ничем не могу помочь ему.
На прощание он пытается передать мне часть того, что он собирался отправлять сыну в посылке. Кажется, это мясные и овощные консервы и шоколад.
- Возьмите-возьмите, мне не в тягость! Мне тут очень одиноко одному, а вы мне хоть ненадолго компанию составили. Я на следующей неделе, когда на почту пойду, новые куплю, посвежее. А самому мне это не нужно, я мало ем, да и шоколад не очень люблю. Вам нужнее, возьмите!
Я беру консервы и плитку шоколада, чтобы не расстроить и без того грустного Виктора Владимировича. На прощание я оглядываюсь, и вижу серого, маленького человечка, который больше всего на свете хочет увидеть сына, обнять его и попросить прощения. Маленького человечка, умирающего от одиночества.
История 2: Ольга Николаевна.
Выйдя из пятиэтажки Виктора Владимировича, я направился к метро. Несмотря на короткую запись, наш разговор занял около часа, и у меня оставалось не так много времени, чтобы доехать домой. А если я не доеду домой, то мне придется ночевать… Собственно, ночевать, кроме как дома, мне было негде – это давало дополнительный стимул поскорее добраться до подземки.
Но, как это часто бывает, у судьбы были на мой счет совершенно другие планы. И она поспешила их реализовать как можно скорее.
Проходя мимо одной из пятиэтажек, соседствующих с домом моего первого героя, я заметил сгорбленную фигуру в огромном, на два размера больше необходимого, пальто, с двумя красно-белыми пакетами, которая пыталась протиснуться в приоткрытую дверь подъезда. Сделать этого ей не давал пружинный механизм, установленный между дверью и дверным косяком и упорно притягивающий железный прямоугольник обратно к проему. Фигура поворачивалась, пыталась придержать дверь ногой, при этом пытаясь удержать пакеты на весу, как будто в них содержалось что-то настолько нежное и хрупкое, что малейший контакт с промерзшим асфальтом мог его мгновенно уничтожить.
Я остановился, перевел взгляд с маячившего на горизонте входа метро на нескладную фигуру с пакетами, вздохнул и быстрым шагом направился к приоткрытой двери подъезда.
- Извините, я вам помогу, вы не против?
Из-под зеленого платка меня взглянули темные слезящиеся глаза, скрытые в густой паутине морщин.
- Ой, родимый, помоги конечно! Вот удружил старой, сама бы не справилась тут. Поставили пружину эту, и не зайти, не выйти теперь. Как нарочно…
Я принял у старушки оба пакета, которые, на удивление, оказались довольно легкими. Придержав дверь ногой, пропустил ее в подъезд и неторопливо последовал за ней. Спешить-то все равно было уже некуда, свой последний вагон я упустил.
Она жила на первом этаже. Пройдя до двери своей квартиры, моя пожилая спутница оглянулась на меня и, кажется, смутившись, пробормотала:
- Я бы это… Пустила бы, конечно… Но тут это… Грязно у меня. Да и… Вообще, поздно уже…
Я согласился, что уже довольно поздно, и передал ей пакеты. И уже развернулся, собравшись уходить, но почувствовал, что меня ухватили за рукав куртки.
- Милай, стой, ладно. Заходи, хоть чаем тебя напою. А то замерз, небось, на улице-то вон холод какой. Иди-иди, давай.
Несмотря на то, что ее дом внешне был точной копией дома Виктора Владимировича, внутренняя часть ее жилища выглядела куда плачевнее. Одна средняя комнатка с крошечной ванной, совмещенной с туалетом. Выцветшие обои с заплатками из таких же выцветших газет, пятна плесени на потолке и стойкий запах чего-то подгоревшего производили тягостное впечатление. Окна были совсем небольшими, а форточка в одном из них была заткнута какой-то серой тряпкой. В квартире было довольно прохладно – теплее, чем на улице, конечно, но… Некомфортно.
Когда мы оказались внутри, женщина сняла свое безразмерное пальто, и только тогда я смог рассмотреть ее подробнее. Она и правда оказалась немного сгорбленной, приземистой старушкой. Одета она была в потрепанную вязаную кофту бордового цвета и черную юбку. С головы она сняла уже виденный мною зеленый платок, повесила его на ту же вешалку, что и пальто.
- Да ты не бойся, тоже куртку сымай. У меня только поначалу холодно, а сейчас чайничек поставлю, батарейку включу – сразу тепло будет. Меня, кстати, Ольга Николаевна звать, но можешь и Бабой Олей – меня так все называют.
- А по фамилии как, извините?
- Неклюдова я.
Я прохожу в комнату, сажусь на старый скрипучий диван. Она проходит глубже, щелкает клавишей включения на электрическом обогревателе и ставит немного помятый железный чайник на однокомфорочную электроплитку. Все эти агрегаты воткнуты в стенную розетку и стоят прямо на полу.
Она опускается на диван рядом со мной и начинает бережно разбирать пакеты, которые с такой осторожностью несла домой. Он достает и выкладывает на старенький журнальный столик упаковку яиц, два батона белого хлеба, пакет молока, бутылку воды, маленький кусок сыра, маргарин, пачку макарон и упаковку дешевых сосисок. Достав их, она поочередно заглядывает в каждый из опустевших пакетов, словно надеясь, что в каком-то из них еще осталось что-то. Но это все.
- Да… - вздыхает баба Оля, - не густо. А должно на месяц следующий хватить.
Я несколько обескуражен подобными словами.
- Но тут же продуктов на неделю, максимум – на полторы!
- Ну, кому на неделю, а мне вот – на месяц. Ты не смотри на меня так, сама знаю.
Она еще раз вздыхает, тяжело поднимается и идет снимать закипевший чайник с плиты. Разлив чай по кружкам, возвращается к дивану и подает одну мне.
- Держи. Только без сахара уж, извиняй. У меня давно уже вся жизнь такая, не сладкая.
Несколько минут мы сидим, молча отхлебывая горячий чай из кружек и не произнося ни слова. Наконец, я решаюсь нарушить тягостное молчание.
- Извините, а разве… Разве вам не должны какую-то помощь социальную оказывать, льготы предоставлять?
- Ой, да какие льготы, я тебя умоляю. Не смеши. Я пока могла ходить подолгу, все пороги им оббила со своими жалобами да просьбами. А они все обещаются починить да отремонтировать, да что-то руки у них никак до хибары моей не дойдут.
- Ну, я не только про жилье говорю. Продукты…
- Ой, вот про это даже не начинай. Про еду вообще лучше не говорить – только больше есть захочется. А еды от этого больше не станет. Пенсия маленькая, хватает только на ЖКХ, да на мелочь всякую. Разве это еда?!? Только на поминках и подавать такое.
Ольга Николаевна грустно шмыгает носом. Отхлебывает чай из кружки, и пар осаживается у нее на носу маленькими капельками.
- Раньше еще ничего было. Миша мой, покойный, жив был – Царствие ему Небесное, - хозяйка трижды крестится, опустив чашку на столик. – И он часы чинил, и я полы в магазине мыла. Тяжко, а все ж перебивались. Да и легче оно всегда, когда вместе-то. А теперь…
Женщина еще раз шмыгает носом. В ее голосе слышны слезы.
- Хоть ложись да помирай, прям на диване этом! Как жить-то так можно, зачем так жить?!? Всю жизнь честно работали, ни копейки чужой не взяли – а где же теперь все, куда все делось?!? Помрешь – даже похоронить не на что будет, все на макароны потрочено!
Я не знаю, что ей ответить на это.
- Я бы и квартиру эту сдавала – да только кому такой клоповник загаженный нужен? Да еще с бабой старой.
- Ольга Николаевна, вы давно так живете?
- Да уж лет пять, с самой смерти Мишиной.
- Если вам так плохо, то, может быть, стоит перебраться в какое-то государственное учреждение?
Она смотрит на меня так, как будто я сморозил какую-то несусветную глупость.
- Эх, молодой ты еще, непонятливый. Ты про богодельню, что ли, про дом престарелых? Так это считай себя заживо похоронить, легче сразу в гроб лечь. Не-е-ет, тут мне плохо, конечно, но тут я еще годика два поживу на хлебушке с молочком, а там… Нет, не пойду туда. Не пойду.
Электрообогреватель громко щелкает и перестает мерно гудеть. Ольга Николаевна в сердцах хлопает себя по коленке.
- Да что ты делать будешь, Господи! Совсем уже батарея старая, старше меня, да и дряхлее.
Я встаю, и заново включаю прибор.
- Вот спасибо. А то ж не топят совсем, фашисты. Заморозить хотят, точно говорю. Трубы чуть теплые, чтобы не лопнули только. Тьфу, зараза.
Мы снова ненадолго замолкаем, прихлебывая чай и вслушиваясь в успокаивающий шум обогревателя.
Когда чай допит, Ольга Николаевна собирает свои небогатые запасы провизии со стола и относит их к небольшому холодильнику, разместившемуся в углу комнаты. Я достаю из рюкзака консервы и шоколад, полученные от предыдущего героя, и протягиваю ей.
- Возьмите пожалуйста. Вам они нужнее, а я все равно сыт.
Бабушка заламывает руки.
- Господи, да как же… Да нельзя, совестно мне, объедать еще не хватало…
Я объясняю, что мне эти продукты тоже достались случайно, и что мне будет приятнее, если она их съест за мое здоровье. Тогда она принимает еду, благодарно кивая.
- Спасибо тебе, родной. Не без добрых людей мир, все-таки.
Уже собравшись уходить, я вдруг вспомнил, что я опоздал на последнее метро, и добираться до дома мне придется пешком. Надо признать, перспектива малоприятная.
Баба Оля заметила тень беспокойства на моем лице.
- Что такое, милок? Случилось чего?
Я коротко изложил ей причины моего огорчения.
- Ах, это я виновата, старая! Заболтала тут тебя, ты и опоздал везде. Огорчение одно…
Я поспешил ее заверить, что ее вины тут нет, и что это было моим собственным решением. Она успокоилась и слабо улыбнулась.
- Тогда оставайся у меня ночевать. Отдохнешь, а завтра домой поедешь. Не стесняйся, мне это в радость только. Ну, как?
При других обстоятельствах я, возможно, и отказался бы. Но сегодняшний день, истории двух грустных стариков и общее эмоциональное истощение сделали свое дело. Я принял приглашение Ольги Николаевны и, умывшись в маленькой ванной, присел на край дивана. Практически сразу я провалился в крепкий сон, стирающий день вчерашний и рисующий день завтрашний.
Проснулся я в 9 часов утра, и с удивлением обнаружил, что хозяйка квартиры уже давно не спит, а сидит у окна и смотрит на проходящих под окнами прохожих. Глядя на улицу, она задумчиво жевала горбушку белого хлеба, запивая ее молоком из кружки.
- О, родной, проснулся! Завтракать будешь?
Однако я отказался и, поблагодарив Ольгу Николаевну за ночлег, собрался уходить.
- Погоди! Ты же исследование делаешь, для учебы? Тебе еще люди нужны?
Я утвердительно киваю. Она подходит к столику, на котором вчера раскладывала покупки. Стол покрыт несколькими слоями газетных листов, и она отрывает от одного из них тонкую полоску. Что-то пишет на ней и, перечитав, протягивает мне.
- У меня тут неподалеку подруга живет, Вера. Мы с ней не общались давно, но, думаю, ты и с ней поговорить можешь. Удачи, милай, заходи, если что!
Я еще раз благодарю ее и покидаю эту печальную квартиру, оставляя маленькую женщину, умирающую от голода и бедности, одну.
История 3: Вера Алексеевна.
Спустя два дня после моего знакомства с первыми двумя моими героями, я закончил анализировать интервью с ними. Это заняло больше времени, чем я планировал изначально – но, так или иначе, этот этап работы был выполнен, и необходимо было двигаться дальше.
Я достал из кармана куртки тонкую полоску газетной бумаги, нашел место на карте в навигаторе и, захватив записную книжку, отправился в путь.
Дом я нашел сравнительно быстро – он располагался в паре районов от домов Виктора Владимировича и Ольги Николаевны. Это была престижная новостройка светло-зеленого цвета, похожая на те, которые сейчас массово строят в различных жилищных комплексах. На входе меня встретил упитанный консьерж в зеленом галстуке, подозрительно осведомившийся, к кому я направляюсь. Я назвал имя, сказал, что от Ольги Николаевны и попросил уведомить хозяйку о моем визите. Консьерж проворчал, что «всякие шатаются тут» и что «нужно уведомлять заранее», но все-таки позвонил куда-то по внутреннему телефону, вполголоса обратился к кому-то, помолчал. Потом он положил трубку и, сухо бросив мне «Восьмой этаж, квартира 62, лифт – справа по коридору», уткнулся в черно-белый монитор дежурного компьютера.
Поднимаясь в лифте, я напряженно думал. О чем мне говорить с этой Верой? Что у нее может быть такого, что моя предыдущая героиня посчитала нужным зафиксировать в исследовании?
Наконец, я вышел на восьмом этаже. Дверь 62 квартиры была прямо передо мной… И она была приоткрыта. Меня это несказанно удивило – я знал, что обо мне предупредили, но чтобы мне открывали двери нараспашку?
Я подошел к двери и пару раз нажал на маленькую кнопку звонка, утопленную в стену справа от двери. За дверью послышались торопливые шаркающие шаги.
- А, молодой человек, вот и вы! А как вы дверь открыли?
Передо мной стояла пожилая женщина в розовом платье и белом кулинарном фартуке. Черты лица ее были тонки, а карие глаза смотрели несколько удивленно.
- Да… Оно так и было вроде. Открыто.
- Да? Ужас какой. «Заходи, кто хочешь, бери, что хочешь», называется. Это хорошо, что сейчас день, а вот будь ночью… Да, вы проходите-проходите. Я тут как раз блинчики готовлю, не хотите попробовать?
Ее квартира была обставлена уютно и со вкусом. На одной из стен я заметил репродукцию «Звездной ночи» Ван Гога, у другой – этажерку с книгами. В углу стояло красное бархатное кресло, а подле него в стену был вмонтирован искусственный камин. Было видно, что тот, кто обставлял эту квартиру, позаботился о комфорте и удобстве жильцов. Более того, квартира сама по себе была не маленькой – я насчитал 3 средних размеров комнаты и кухню. Именно на кухню меня и провела хозяйка.
- Меня зовут Вера Алексеевна. Макарова, если это важно. А вас как зовут, молодой человек?
- Андрей.
- Очень приятно, Андрей.
При этом она достала из кармана фартука красный шнурок и завязала на нем несколько узелков. Взглянув но узелки, она беззвучно пошевелила губами и, по-видимому, оставшись довольной результатом, убрала шнурок обратно в карман.
- Вы же от Оли, правильно? Как она там, вы давно ее видели?
- Пару дней назад. Я бы не сказал, что у нее все в порядке. Думаю, вы могли бы как-нибудь навестить ее и обсудить это с ней лично.
- Ох, вы правы, конечно… Подождите, а я закрыла дверь?
Моя собеседница быстрым шагом ушла в прихожую, но почти сразу вернулась.
- Да, закрыла. А то, знаете, неприятно, когда дверь нараспашку: «заходи, кто хочешь, бери, что хочешь»…
Вера Алексеевна внезапно замолкла, и задумчиво взглянула на красочный натюрморт, украшающий одну из стен кухни.
- Так о чем мы? Вы хотели что-то спросить?
- Да, я хотел задать пару вопросов…
- Пойдемте тогда лучше в гостиную, там удобнее говорить будет.
Мы прошли в гостиную. По дороге туда меня терзали смутные сомнения, но я никак не мог понять, чего они касаются. В этой квартире не было ни отпечатка одиночества, как в первой, но жестокого следа бедности, как во второй. И все же…
- Ну вот, садитесь. Тут удобно, правда?
- Да, довольно удобно, вы правы.
- Это мне все дочка сделала, - в голосе пенсионерки прозвучали нотки гордости, - Она у меня такая умничка. В косметической фирме работает, в этой… Как ее…
Женщина задумалась.
- Надо же, совсем из головы вылетело. Простое же название… «Лореаль», или «Орифлейм»…
Она полезла под диванную подушку, выудила оттуда изящную записную книжку и перелистнула несколько страниц.
- Да, «Орифлейм» все-таки. Надо чаще проговаривать. Ну так вот, дочка моя с мужем мне эту квартиру на последний юбилей подарили. Постарались на славу, надо сказать. Такие молодцы, так мне помогают. И…
Внезапно Вера Алексеевна, запнулась, принюхалась… И только тогда я тоже почувствовал запах гари.
- О Господи, блины! – старушка вскочила с дивана и опрометью бросилась на кухню. Я, немного погодя, последовал за ней. К счастью, дальше сковороды дело не пошло, но сами блинчики превратились в черные горелые сгустки, на которые хозяйка смотрела с нескрываемым огорчением.
- Как жалко, а я только начала готовить…, - она сокрушенно покачала головой и вытряхнула то, что осталось от блинов, в мусорное ведро. – Ладно, пойдемте назад в гостиную. Сегодня, похоже, блинчиков не будет.
Мы снова вернулись в гостиную, и снова сели на изящный диван. Неясные подозрения и мысли в моей душе обретали все более и более четкие формы.
- Так на чем мы остановились?
- Вы говорили о том, как вам повезло с дочкой и ее мужем, которые помогают вам.
- О да, они у меня – просто золото! И дочка, и муж ее, и детки у них… Хорошие… Да, хорошие детки…
Внезапно она осеклась, и нова замолчала на минуту. Я решил тоже промолчать, чтобы не нарушать хода ее мыслей. Она прикрыла глаза, потом снова открыла их. Посмотрела на меня.
- Молодой человек, а хотите блинчиков? Я вот сегодня собралась готовить…
Она встала с дивана и уверенным шагом направилась на кухню.
- Вера Алексеевна, подождите.
- Что такое?
- Вы уже готовили блинчики.
- Да?
- Да. И они сгорели. Вы не помните?
Пожилая женщина остановилась на полпути, как будто налетела на невидимую стену. Она медленно повернулась ко мне, и я увидел, как дрожат ее руки.
- Да… Да, конечно, мы же… Да, сгорели, только что же… Как я могла забыть? Забыла, опять забыла…
Она подошла к шкафу со множеством ящиков, выдвинула один из них и достала оттуда пачку таблеток. Вскрыла, выдавила одну на ладонь, проглотила.
- Надо чаще принимать лекарства. А то… Совсем никуда не годится.
- Вера Алексеевна…
- У меня синдром Альцгеймера. И деменция. В моем возрасте это нормально – так врачи говорят… Что мало кому удается дожить до старости с чистой головой. Но одно дело – слушать, когда это о других говорят, а когда до тебя дело доходит… К этому нельзя подготовиться. Это страшно.
Она обессиленно опустилась на диван.
- Вам помогают лекарства?
- Да так… Когда как. Я же и их иногда забываю принимать. Можно, конечно, и другие приемы использовать – книжки записные, или вот веревочки…
Она извлекает из кармана фартука несколько разноцветных шнурков, один из которых, красный, мне уже довелось видеть. На каждом шнурке были завязаны узелки.
- Способов запоминания много, но мне проще всего с ними. Цвет веревочки – это номер в радуге по порядку, а количество узелков –сама цифра. Я так могу семь цифр «записать», понимаете?
- Да примерно понимаю.
- Вот, а к каждой цифре уже можно букву подобрать.
- Довольно сложно, мне кажется.
- Да нет, дополнительная разминка для памяти. К тому же…
Ее голос начинает дрожать, и она говорит все тише и тише.
- Это может… Пригодиться, когда я… Совсем… Читать разучусь.
- Но пока же вы можете читать?
- Да, хоть это и трудно – сами понимаете, глаза уже не те, да и все остальное…
- Вы не пробовали ко врачам обращаться? Может, могли бы немного облегчить эту… Ситуацию?
- Вы думаете, я не обращалась? Я каждый месяц на прием хожу, мне лекарства разные прописывают – только они ведь могут облегчить, а не вылечить. Это же не лечится.
Она поднимает на меня большие светлые глаза. В них стоят слезы.
- Вы не представляете, молодой человек, как это страшно. Насколько это страшно. Как будто часть тебя похищают, и ты не можешь вспомнить самых простых вещей. С кем работала, где родилась, как…
Она, в очередной раз запнулась. В ее взгляде появляется беспокойство.
Нет, не беспокойство. Это паника.
- Как… Как зовут мою дочь?
- Простите, Вера Алексеевна…
- Как зовут мою дочь?!? – она начинает беспомощно перебирать цветные веревочки, пролистывает записную книжку, не находя искомого. Она поднимается и, не глядя на меня, начинает ходить по комнате, оглаживая стены, рамы картин и спинку бархатного кресла.
- Дочка, доченька, доча – бормочет она себе под нос, - как такое забыть можно… Это же дочь моя, родная, родненькая… Как можно… Что же это…
Я встаю и пытаюсь придумать хоть что-то, чтобы ее успокоить. Но в голове нет никаких мыслей, только тягучее уныние.
Я слежу глазами за пожилой женщиной. Она продолжает ходить по комнате кругами, глядя перед собой невидящими глазами и повторяя, словно мантру: «Дочка, доченька… Как же…». Ее руки ощупывают поверхности в поисках малейшего намека на заветное имя. И тут, при очередном прикосновении к бархатной поверхности кресла, рукав розового платья немного задирается, и я вижу плетеный браслет, аккуратно завязанный на тонком запястье. Но Вера Алексеевна уже и сама увидела его.
- «Маме…от…Насти…» - произносит она почти шепотом, - Настенька… Да, солнышко, конечно, Настюша…
Она обессиленно опускается на диван. Устало потирает лоб.
- Простите меня, пожалуйста. Это выглядит очень глупо, должно быть.
- Вера Алексеевна, не переживайте. Все будет хорошо. Держитесь.
Я встаю и собираюсь уходить.
- Можете захлопнуть дверь, она автоматически закрывается… Только, молодой человек, окажите небольшую услугу.
- Конечно. Какую?
- Вынесите мусор, пожалуйста. Там, на кухне. В ведре пакет. Там немного… А я уже не смогу сегодня, наверное. Ох…
- Конечно.
Я заглядываю на кухню, забираю из мусорного ведра мешок. Он оказывается тяжелее, чем я думал. Перед уходом я оглядываюсь на Веру Алексеевну. Она сидит на диване и не отрываясь смотрит на плетеный браслет у себя на руке. Она улыбается. И ухожу, оставив эту маленькую женщину с умирающей памятью одну.
Консьерж проводил меня подозрительным взглядом, но ничего не сказал. Я вышел из новостройки и, подойдя к большому мусорному контейнеру, решил напоследок взглянуть на содержимое пакета. Я развязал пластиковые завязки.
И увидел полный пакет обуглившихся кусочков теста.
История 4: Владимир Юрьевич.
После посещения квартиры в зеленой новостройке, проработки полученных данных и написания третьей истории, я решил взять небольшой перерыв. Долговременное созерцание человеческих несчастий понемногу вгоняло меня в глубокую депрессию, а она, как известно, худший враг работы. К тому же, когда долго смотришь на страдания других, они перестают восприниматься должным образом: душа адаптируется, грубеет или, наоборот, теряет силу. В любом случае, в подобных делах нужно делать перерыв. И я сделал перерыв.
Вернее, я хотел сделать перерыв. Но перерыв сделать не получилось.
Лучший отдых – это, как известно, смена видов деятельности. Посему я решил ненадолго оставить брождения по улицам и поиски героев для работы, а сходить в публичную библиотеку и немного посидеть в тишине, дать себе возможность восстановить моральные и физические силы. Что я и сделал.
В библиотеку я попал в 2 часа дня. Не стану утомлять Вас подробностями того, сколько часов я простоял в пробке, сколько прождал в очереди в регистратуру и сколько искал свой читальный зал. Скажу только, что выйди я, как и планировал, в 12 часов дня, то сесть за стол и раскрыть томик Чехова мне удалось бы никак не раньше 5 часов вечера. Но, так или иначе, я сел, раскрыл томик Чехова и погрузился в чтение.
Спокойное чтение продолжалось примерно 10-15 минут, после чего мое внимание привлек глубокий вздох с противоположной стороны стола. Я поднял глаза от страниц книги и направил их туда, откуда, по моему мнению, прозвучал вздох. Взгляд мой уперся в лицо пожилого лысеватого человека, сидящего прямо напротив меня. Из-под высокого и гладкого, как мрамор, лба на меня смотрели уставшие и задумчивые глаза, напоминающие две глубокие темные трещины в горной породе. Ниже следовал нос, также похожий на горную вершину. Все это как бы замыкал сухой белый рот с печально опущенными вниз уголками. Одет заинтересовавший меня старец был в классическую белую рубашку и серую вязаную жилетку. Также из-за ножки его стула высовывался край коричневых классических брюк.
Читал он, насколько я сумел разглядеть, что-то из Горького. Вернее, уже даже и не читал, а отложил книгу в сторону, подпер кулаком морщинистую щеку и задумчиво осматривал окружающие его стеллажи с книгами, людей с книгами и, непосредственно, сами книги. Время от времени из его печального рта вырывался глубокий и скорбный вздох, причем мне так и не удалось понять, влияет ли на это увиденное им вокруг себя, или же он вздыхал каким-то своим, внутренним мыслям.
Спустя примерно 20 минут моего наблюдения за ним, пенсионер вздохнул последний раз, особенно громко, глубоко и печально. После этого он встал из-за стола, взял книгу под мышку (это действительно оказалось «Отрочество» Горького) и не торопясь направился к стойке регистратуры.
После того, как он покинул помещение, прошло какое-то время. И тут я неожиданно понял, что мне необходимо догнать его и о чем-то спросить. О чем – я не знал, но настолько же отчетливо, насколько я понимал, что не знаю, о чем я должен его спросить, настолько же отчетливо я понимал, что спросить необходимо, жизненно необходимо.
Я поднялся и, захватив свои книги, быстрым шагом устремился к стойке библиотекаря.
Я нагнал его почти у самого выхода из библиотеки.
- Здравствуйте! Извините пожалуйста, что отвлекаю…
Он удивленно обернулся на меня.
- А? Чего вам, юноша?
- Я бы хотел Вам пару вопросов задать. Извините как Вас по имени –отчеству?
- Владимир Юрьевич Хрусталев. А вы журналист?
- Ну, пока только учусь, но в целом – да. У Вас найдется пара минут, на пару вопросов ответить?
- Конечно. Всегда рад помочь молодым талантливым специалистам. Как я к вам могу обращаться?
- Андрей.
_ Ну что ж, Андрей, пройдемте вот на эти креслица удобные на них нам комфортнее будет общаться.
Мы уселись в два кресла-мешка, предусмотрительно оставленные в одном из поворотов коридора.
- Ну так, каков же характер вашего вопроса, Андрей?
- Владимир Юрьевич, понимаете ли, в читальном зале я невольно услышал, как громко вы вздыхаете. Это прозвучало довольно печально, как мне показалось. Можете рассказать, Вас расстроила книга, которую Вы читали? Или что-то из окружающего мира?
Мой собеседник немного смутился.
- Да вот, знаете, как-то… Не знаю даже.
- Может, Вам нездоровится?
- Да нет, я себя чувствую вполне… А хотя да, возможно, вы и правы.
Он задумывается ненадолго.
- Такая навязчивая и приставучая болезнь, как «ностальгия». Слышали о таком, друг мой?
- Да это «тоска по родине».
- Вот-вот. Я, как и многие мои ровесники, безмерно тоскую по Советскому Союзу. Конечно, сейчас принято все ругать: и Союз, и Сталина с Лениным, и КПСС, и пионеров… Только ведь ругают в основном те, кто или не жил тогда в СССР, или сам попал в какую-то неприятную историю. Нет, проблемы были, я не спорю – без проблем нигде и никогда еще не обходилось. Но все было решаемо, поверьте мне, все решаемо! Вполне могли со всем разобраться и без обстрелов, приватизации, девяностых и прочих «прелестей»…
Владимир Юрьевич выделяет презрительной интонацией слово «прелестей».
- Я тогда был преподавателем в одном из наших столичных ВУЗов, преподавал литературу. Не сказать, чтобы всегда все гладко проходило… Но как-то справлялись. А потом – 91 год, беготня, крики, пошлость и безвкусица на каждом углу. ВУЗ наш сделали коммерческим, и преподавать стало совершенно невозможно – студенты стали хамить, приходить пьяными на занятия, я уже не говорю про общий уровень образованности…, - Он опять вздыхает, - Думают, за деньги им все можно. Торжество капитализма в самом неприятном его проявлении. Ну вот… Я уволился из преподавателей и пошел в репетиторы, подтягивать по литературе тех, кто все-таки хочет добиться чего-то в жизни.
- Владимир Юрьевич, если можно, расскажите пожалуйста, какие были ваши первые мысли, когда СССР перестал существовать. Это же колоссальное потрясение.
- Да мыслей особенно и не было никаких, по большому счету. Было одно чувство горького разочарования, чувствовали себя обманутыми, брошенными.
Мужчина достал из нагрудного кармана жилета клетчатый платочек и промокнул и уголки своих бездонных глаз.
- Вы мне простите эту слабость, поймите старого преподавателя. Это… Очень, очень неприятное чувство. Как будто ты заснул в своем доме, в котором пусть не все на своих местах, но ты к нему уже привык, у тебя есть любимое кресло и любимый телеканал, любимый чай или полотенце с твоим именем. А утром ты просыпаешься один, в чистом поле, или даже в пустыне, и весь твой дом с креслом, телеканалом, чаем и полотенцем куда-то делся. И сколько бы ты их не искал. Уже никогда не вернешь. Тебе, конечно, скажут, что твой дом и твои вещи были уже старыми, и их давно пора было поменять. Хорошо, допустим. Но разве не следует в таком случае спросить и моего мнения, хозяина этого дома и этих вещей? Чего я хочу, действительно ли мне надоели эти вещи и готов ли я с ними распрощаться?
Мой собеседник умолкает. Я осторожно интересуюсь:
- Владимир Юрьевич, а что бы вы в первую очередь вернули из СССР, если бы была возможность?
Он невесело усмехается.
- Если бы из СССР можно было бы что-то вернуть, то я бы предпочел вернуть только одно: сам СССР. Но если серьезно, то – как это не смешно, советское кино. Потому что я в молодости очень любил ходить в кино – и с друзьями, и один, и с девушками… Столько всего посмотрел там, уже и не вспомнить. А сейчас не то что в кино сходить не на что – телевизор включать противно. Пошлость, глупость и разврат.
Он сокрушенно махает рукой.
- У вас остались еще вопросы, Андрей? А то я бы уже пошел потихоньку, меня внуки дома ждут.
- Да, конечно, еще один вопрос. Как вы считаете, возможно у нас повторение того, что случилось в 1991 году?
- Вы имеете в виду, распад страны?
- Да, я про это.
- Ну, знаете, я преподаватель литературы, а не геополитик и не социолог. Но, учитывая то, что я сейчас вижу в новостях, о чем говорят со мной мои знакомые и что я вижу на улицах – к сожалению, такой вариант не исключен. Станет у нас много маленьких государств, как при распаде было. Все со всеми перевоюют, поделят власть и будут говорить, что это было необходимо. Это будет очень печально, хочу вам сказать: когда народ теряет Родину, это страшно, но жить можно. Но когда народ теряет Родину дважды, меньше чем за 100 лет – это уже ужасно. И непонятно, как жить дальше.
Мы оба встаем, пожимаем руки и я благодарю пожилого репетитора за хорошее интервью. Он тоже благодарит меня, после чего удаляется по направлению к выходу. Я провожаю его взглядом до самых дверей – коренастую фигурку маленького человечка из умершей эпохи, который так и не смирился со смертью своей Родины.
История 5: Иван Анатольевич.
Выйдя из библиотеки, я кое-как добрел до ближайшего парка и обессилено опустился на скамейку. На улице все еще стоял холод, но я уже не обращал на него особого внимания. Я пытался переварить все, что услышал от старого репетитора литературы про СССР, советское кино, 1991 год и пробуждение в пустыне. Все это так заняло меня, что я не сразу заметил сухопарого пожилого человека, который подсел ко мне на скамейку.
- Сынок, огоньку не найдется?
Я оторвался от своих размышлений и посмотрел на говорящего. Это был сухощавый старик с тонким лицом, будто выточенным из камня. Оно несло отпечаток суровой жизни, однако глаза под кустистыми «брежневскими» бровями смотрели как-то по-доброму и, пожалуй, даже с каким-то спокойным весельем. Одет он был в довольно легкую для такой погоды брезентовую куртку и черную шапку, на ногах – спортивные штаны неопределенной марки.
Я никогда не курил, но всегда носил в кармане портсигар с десяткой «Парламента» для пары курящих знакомых.
- Пожалуйста.
Я протянул ему бумажную палочку, которую он с благодарным кивком принял двумя пальцами, чиркнул зажигалкой и затянулся. По его лицу расплылась блаженная улыбка.
- Вот спасибо, порадовал старика. А на тебе самом-то, гляжу, и лица нет, а? Тяжелый день был, да? Устал?
- Вы даже не представляете, насколько. Хотя, вроде бы, ничего такого и не делал: мешки не носил и у станка не стоял.
- Ну, это разрешится, ты не думай. Ты ведь молодой, вся жизнь впереди. Столько всего сделать можешь – и хорошего, и дурного, и умного, и глупого… А я вот, кстати, как раз всю жизнь за станком простоял.
- Правда?
- А то! Откуда, думаешь, у меня лапищи такие?
И он вытягивает одну из своих рук, демонстрируя мне огрубевшую кожу, обломанные желтоватые ногти и целую коллекцию шрамов и ожогов разной величины и цвета.
- 50 лет у машины, 6-ой разряд! Это тебе не шутки шутить, сам понимаешь.
Он с гордостью делает несколько глубоких затяжек. Но потом его лицо постепенно мрачнеет, и он весь как-то сгорбливается, ссутуливается, веселый огонек в глазах начинает угасать.
- Да… Отстоял-то отстоял, да только что толку? Пенсия – ну и черт бы с ней, с пенсией! Ты знаешь, что?
Он заговорщицки наклонился ко мне.
- Тебя как звать, парень?
- Андрей.
- Вот, а меня Ваня. Ну, Иван Анатольевич, Семенов я.
Я пожал протянутую мне руку. На ощупь она была как шершавый древесный ствол.
- Будем знакомы. Так вот, Андрей, есть у меня мечта. Самая главная в жизни мечта.
- И какая же, не секрет?
- Да…
Мой собеседник немного замялся.
- Не смейся только, хорошо?
- Даю слово журналиста.
- Ну так вот… Я на Эверест хочу подняться.
Я немного удивлен.
- Да ты не удивляйся, - начинает объяснять он, - Тут же какое дело. Я еще в молодости горы любил. Помнишь, как у Высоцкого: «Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал»? Вот, и я тоже горами бредил. В экспедиции в школе ходили, в походы… Эх…
Он устремляет мечтательный взор в бесконечность.
- Она же такая… Огромная, величественная. Как небо на земле. Ты представляешь – чтобы с земли, и прям на небо? Разве не велик человек, который на это осмелится?
- Думаю, что для этого и правда нужно иметь мужество и силу воли.
- Вот-вот, правильно! И я все хотел время выкроить, съездить в отпуск. Но…
Он хмуро смотрит на свои грубые, покрасневшие от холода и долгих лет работы, руки.
- 50 лет у машины… 6-ой разряд…
Он в сердцах сплевывает махорочную слюну в снег.
- Ну и что дал он мне, 6-ой разряд этот? Что я, с 5-ым или 4-ым бы не прожил? Прожил, конечно. Эх, работа, работа… Раньше было много сил, и не было времени…
Он смотрит на меня грустными глазами из-под брежневских бровей.
- … а теперь времени – вагон, да сил нету. Куда я теперь, на Эверест? Я туда не доеду даже. Не то, чтобы залезать. Эх…
Он стряхивает пепел от сигареты в урну у лавочки, кладет мне на плечо свою жествую руку.
- Знаешь, Андрюха, хороший ты парень. Вот правда, я людей знаю, можешь мне поверить. И знаешь, что я тебе скажу?
- Ну?
- Если есть выбор между мечтой и деньгами, успехом – то ты мечту выбирай. Потому что молодость – она на то и дана, чтобы жить. А не за станком стоять, пока не сдохнешь.
Он поднялся и, кутаясь в брезентовую куртку, поковылял в сторону ближайших домов. А я проводил его глазами до тех пор, пока он не исчез в подворотне. Маленьким старый человек с грубыми натруженными руками и светлой мечтой, которая умерла, раздавленная повседневностью.
Заключение.
Я встретился с пятью пожилыми людьми. Каждый из них был несчастен-по своему: кто-то тосковал по сыну, кто-то – доедал горбушку с молоком, прижавшись к старенькому обогревателю. Кто-то потерял память, кто-то – Родину, а кто-то – мечту.
Я не философ, не психолог и не популист, поэтому у этого материала не будет вывода. Я мог бы сказать, что все эти проблемы можно решить, если внимательнее относиться к старикам, решать социальные проблемы или поднимать уровень жизни населения. Но суть этой работы как раз в том, чтобы показать: каждое несчастье имеет свои причины, и если с бедностью и плотным рабочим графиком еще можно что-то сделать, то с болезнью Альцгеймера, человеческим равнодушием и тоской по прошлому дела обстоят куда сложнее.
5 пожилых людей. 5 историй. 5 судеб. Какой из всего этого следует итог? Разве что жизнь – настолько непредсказуемая вещь, насколько это вообще возможно. И что у каждого человека на Земле – свои проблемы, своя история и своя судьба.