Счастье-то? А как же, обязательно было. И оно, между прочим, в чумазых пятках. В моём чумазом деревенском детстве.
Тридцать лет прошло, а дом бабы Маши помню в живых картинках и с запахами. Закрываю глаза: вот он... Она – родная хата... С буйными жёлтыми цветами в палисаднике... С голубыми ставнями. Бабушка закрывала их каждое утро, чтобы я сладко дремала в уютно-сумеречной хате до самого обеда.
Вот залитая солнцем веранда... Стол у окна, с глиняными кувшинами и бидончиком, полным яиц. На окне – банка с фасолью... Когда бабушка умерла, я, зайдя в дом, застыла взглядом как раз на ней, на этой банке... Как так? Фасоль, налущенная родными руками, есть, стоит, а рук – нет... Мне это трудно принять. То, что бабушки нет.
Но одно я понимаю точно : если все же есть такая штука, как судьба, то детство мне она устроила по большому блату. С клубникой в сметане, с тяжёлыми шапками подсолнухов, утренним горохом на росной грядке, с ворованными соседскими грушами... С витаминами, короче. Но и это не главное. Главное – витамины для детской души. Моя душа получала роскошное общение. Баба Маша рассказывала мне про свою молодость, про те, далёкие, песни девушек, льющиеся по деревне тёплыми летними вечерами... Про свою свадьбу, про веночек невесты – с новыми, разноцветными ленточками...
Мы разговаривали с бабушкой, когда ели молодую картошку с яичницей, когда рвали траву для поросят, когда ходили в магазин за халвой и лимонадом "Буратино" для меня... Разговаривали, когда сидели во дворе на пустых мешках, расстеленных на траве, и плели лук в длинные, тяжёлые косы… "Добрая цыбулька вырасла", – радовалась бабуля. "Ох и добрая, – поддакивала я и добавляла: – Так а кто ж полол!" Я и вправду уже с малых лет полола, со свистом шпуляя сорняки в разные стороны. Физический труд, между прочим, нужен всякой созревающей личности. Для баланса сил. Потому как если развивать одну только силу мозга и жить потом одной лишь головой, то можно стать очень умным, но невесёлым «головастиком». А ведь у нас ещё и руки есть, сердце, наконец... Говорят, и душа.
А работали мы с бабушкой на совесть. Точно так же, на совесть, и ели. Коржики из печки, блины, домашний творог со сметаной и сахаром... Мне вообще для счастья мало было надо: книга и сало с хлебом – всё! Правда, сала — неприлично большой кусок. Баба Маша смеялась над моими бутербродами: "Булка хлеба и полкабана". Бабушка вообще любила завернуть какую-нибудь эдакую фразочку... Помню, расстелили в огороде покрывало и ели на нём жаренную картошку с укропом. Прибежала собака — и прямиком к мискам.
— У-у, холера, згинь! — замахнулась бабуля фартуком на пса.
— Вот ты гонишь, а вдруг это прадед твой? В смысле его душа вселилась в собаку, — умничаю я. — Слыхала про реинкарнацию?
— Iдзі не нюхай тут… рыкарнацыя хвастатая, — продолжала махать баба Маша передником.
А ещё в моём детстве был особенный сундук. Большой, старинный. В нём – богатство бабушки. Платки. Белые, синие, в цветочек и клеточку, ситцевые и шерстяные... Бывало, мы доставали это аккуратно сложенное богатство и подолгу рассматривали и ощупывали его. Мне — любопытно, бабушке — дорого. У неё в молодости было всего два платка: на каждый день и на выход в люди. Да и то «выходной» был гораздо скромнее этих — белых и красных, в цветочек и клеточку.
— А зараз iх вон колькi... — тихо ликовала бабушка.
Я закутывалась в платок с блёстками, делала из него юбку, водружала на голову свадебной фатой.
— Ціхонька, унучачка, не парві.
Для бабушки это были не просто куски ткани. Платки для неё — чувство надёжности, уверенности, спокойствия. Вот они, и их много. А значит, нет уже былой бедности, голода, когда были только платок на каждый день и на выход.
...Бабушки нет. А платки так и лежат в сундуке. Может, два только и надевала. Остальные всю жизнь охраняли в сундуке её спокойствие и защищённость.
