А чего скрывать-то: школу я не любила. Лучшие годы жизни на неё угрохала. Бывало, как совсем уж прижмёт – сразу в сугроб. Плюхнусь под заснеженный забор – и лежу, пока вконец не задубею. И дубела, и снег ела, и сосульки грызла… Уж лучше простудиться и чаёк с малиновым вареньем дома попивать, чем на уроках без толку киснуть. К тому же мама с папой так жалеют тогда, так любят свою кровинку занемогшую… И до того добренькие, мягкие – хоть на хлеб намазывай.
Иной раз валялись под забором вместе с Танькой, одноклассницей. Лежали допоздна, до победы.
– Кхе-кхе… – натужно кашляла Таня. – О, кажется, – уже!
Я прислушивалась: нет ли чего и в моём горле? А там – тишь да благодать… Разочарованно вздыхая, я ещё крепче впечатывалась в снег. Танька кашляла, а я вглядывалась в звёздное небо и размышляла о космической несправедливости жизни.
...А наутро мы, как огурчики, выдвигались с подругой за наукой, дери её за ногу.
Плетёмся, горемыки, молчим. Пудовые портфели и такая же безысходность тянут к земле...
Ранее зимнее утро. Темно ещё. Мороз за щёки кусает. Домики в частном секторе насмешливо поглядывают на нас своими горящими, уютными окнами. Из труб вьётся дым: кому-то тепло…
По дороге заходим за одноклассником Петькой и его на год младшей сестрой Аней. В холодной веранде обиваем снег с сапог, открываем дверь в прихожую – и попадаем в Ташкент. Так называет мой папа не в меру отопленные дома.
Из спальни, с лицом великомученицы, выходит Анька, волоча за собой портфель. Натягивает толстый свитер на школьное платье, а поверх свитера ещё и выглаженный чёрный фартучек.
– А Петя где? – интересуемся мы.
Аня недовольно вздохнула и распахнула дверь в зал. А там – Петруха в весёлой пижаме. С полосатым шарфиком на горле, с блаженной улыбкой, лежит на диване – баловень судьбы! Увидев нас, тут же зашёлся кашлем. Старается, переигрывает…
– Мозги не выплюнь, – буркнула ему Аня и громко сообщила нам диагноз: – Воспаление хитрости!
У больного сверкнул не по-доброму глаз. Он уж было открыл рот, чтобы дать сестре ответный удар, но появилась мама:
– Сыночек, не знобит? Может, чаю?
У сыночка на лице, как в диафильме, автоматически появилась другая картинка – страдальческая.
– Чаю можно, – дал он добро. – И булки с маслом. И колбасы.
Мама ушла на кухню, а Петя погасил свет и включил телевизор. Зазвучали знакомые голоса Болека и Лёлека. Этот мультик вдруг показался мне самым чудесным на свете. В телевизоре смеялись потешные ребята… В зале был уютный полусумрак. В грубке потрескивал огонь. На диване полёживал Петька.
Нет, Петёк – не симулянт. Он и правда немного занемог, только уж с размахом исполнил симптомы.
Но нам-то от этого не легче. Из жаркого «ташкента» мы гуськом переместились в холод. И, натянув шарфы до глаз, поскрипели в школу.
– Математика сегодня, – с тревогой думала я, лыпая заиндевевшими ресницами. – Боженька, сделай так, чтобы не вызвали…
– Хоть бы не вызвали… – подслушала мои мысли Таня. – Стишок, ёлки-моталки, недоучила.
– А у нас диктант… А у кого-то чай с булкой и Болек с Лёлеком, – подытожила Аня, так и не смирившаяся с больничными каникулами брата.
…У школьного гардероба нас встречала завуч, Зоя Петровна. Уже с утра боролась она за звание образцовой школы. Просто старшеклассницы, вместо скромных платьев, повадились в моднявых брюках форсить… Вот завуч и следила: чтобы какие-нибудь варёнки не проникли на территорию школы. Как увидит – сразу отворот-поворот: домой, переодеваться.
– Завтра в братовых джинсах приду, – сообщала я подругам. – Полдня переодеваться буду… Как раз к концу уроков успею.
Но пока это джинсовое завтра не наступило, я покорно топала в класс.
Мы, ученики 5-го «В», учились в кабинете русского языка и литературы. Со стен, сквозь заросли традесканций и комнатного плюща, за нами подсматривали великие поэты и писатели. Пушкину зелёные путы, кажется, не нравились, зато нравились Алле Васильевне, классной руководительнице.
Это она велела нам принести из дому цветы в горшках. Пришлось от сердца оторвать Степана – пушистого кактуса. Мой Стёпа как раз зацвёл, и было жалко с ним расставаться. «Ну ладно, – решила я. – Будет жертвой. А то мало ли, вдруг Алла Васильевна подумает: ага, кактуса зажала… И зажмёт мне пятёрку по языку. Суслин вон вообще метрового фикуса приволок. В отличники метит, хитрован».
Скучая на уроках, я любовалась родным Стёпкой и думала: а всё-таки в семействе Кактусовых плохие ребята не растут. Тому пример – наш физрук Иван Палыч Приходько, в народе более известный как – Кактус. Прозвище колючее, а вот человек хороший. Взять хоть бы случай со второгодником Гришей. Гриня, не со зла, а по неведению, в своём дневнике написал: учитель физкультуры – Иван Павлович Кактус. И физрук имел неосторожность эту запись обнаружить… И что? И ничего. От души посмеялся вместе с классом. Человек, говорю же, хороший.
...А между прочим, не самое обидное прозвище. Вот была у нас, к примеру, Канистра: большой человек, и не только в педагогике, но и буквально – в килограммах. Учитель же черчения, худой и длинный, как шпала, Сан Саныч, слыл Циркулем. Говорят, на учительских огоньках он неизменно исполнял двухметровую Снегурочку... Одним словом, и Снегурочка Сан Саныч, и авторитетная Канистра – тоже достойные ребята. И вообще! Не так уж и худо бывало-то в школе. А подчас так и вовсе благодать. Когда, к примеру, омлет или драники уписывали. На уроках труда мы учились их жарить, а потом сами же со сметанкой и лопали. Ещё крючком вязали или косого «козлика» осваивали. «Козлик» – это ручной стежок. Учась шитью, я только его и одолела, а ведь их-то ещё всяких полно: и косых, и прямых… Мама моя смеялась: если стежок вышел кривой – значит, и муж таким же будет… В общем, и иголками шпарили, и оладушки жарили… А главное, отдыхали от наших, намозоливших глаза, щеглов. Потому что уроки труда половинили класс по разным кабинетам: мальчики – направо, девочки – налево. Правда, эти, которые направо, всё равно ведь отирались подле нас. Прибежит тот же Гришка – и давай канючить:
– Позычь драника!
Гриша не признавал слов «одолжи», «дай»... Он всегда и без возврата всё позычал: тетрадь, монету, драника…
– Пенделя не позычить? – спрашивала я его и заключала: – Шёл бы, ты, Гриня… Косым козликом...
И Гриня шёл. Правда, с драником. Ну что с него взять, и с его сотоварищей. Они же на своих уроках только и делали, что буратин стругали. Потому что как ни труды, так у каждого – по полену в портфеле.
Одно полено мне, к слову, помогло... Как-то случилась у нас с Гришей стычка. Обзывали мы друг друга бодро и качественно, как нормальные человеческие школьники. Гляжу: противник зубы сжал – и давай ручонками махать. А я, значит, – хвать дровишко-то, из ранца его… Беги, говорю, а то помну!
Гришу я, конечно, не помяла, но в целом поступила верно. Потому что один толковый писатель когда-то так и сказал: биться, мол, это хорошо, это по-честному. Он тоже висел на стене в традесканциях, а под портретом его – такие слова: «Чтобы жить честно, надо биться, рваться, путаться, ошибаться, начинать и бросать… И вечно бороться… А спокойствие – душевная подлость».
Грамотно сочинял человек, думала я. А главное, тоже портачил, хоть и писатель. Путался вон, ошибался… Так что, ошибки – это дело житейское и даже необходимое. И в тетрадке, и в жизни, и вообще… Не ошибается только тот, кто совсем не заводит тетрадь. Но это уже, знаете ли, душевная подлость.
– …Вечером под забором полежим?» – спрашивала меня Таня, идя после уроков домой.
– Не время… – отвечала я. – Литература завтра: читаем по ролям... И Гришка обещал ирисок принести. И вообще, смотр талантов на днях!.. Нет уж… Не время болеть!
