- Арин. Съездишь с отцом в Лозу на пару дней? – спросила мама, напряженно вглядываясь мне в лицо. И сразу добавила – Да, вновь нужна помощь.
Она предугадала мой немой вопрос. Конечно, съезжу. Каких бы нервов мне это ни стоило. Тем более, разве не оттуда мой учитель?
Учитель, прививший циничный взгляд на мир, умение не лезть за словом в карман. Учитель, научивший зорко вглядываться в души людей, ненароком находя их слабое место и стреляя точно в цель. По-скорпионьи метать словесный яд, изобилуя сарказмом и острым юмором. По-невзоровски оскорблять, отрекаясь от милосердия и мягкости, от доверия людям и доброты. Я ехала к учителю, уроки которого я так долго пыталась забыть.
Богом покинутый пригород Сергиева Посада. Старая, изувеченная временем пятиэтажка. Мрачная, пропахшая неистребимой плесенью квартира, знавшая слово «ремонт» только из-за постоянных поломок телевизионной антенны. Эстетичное советское оформление, ковер во всю стену со следами когтей персидского кота, недружелюбно наблюдающего за нами из прихожей.
Давняя подруга моего дедушки до последнего холила свою гордость и изо всех сил избегала просить о помощи. В последние годы ее зрение сдало ощутимо. Практически насовсем. Ей нужно было съездить в Федоровскую больницу для исключения катаракты и назначения полного лечения. Машину в связи с болезнью она водить была не в состоянии. Мы не могли не согласиться отвезти ее.
Татьяна Евгеньевна не отличалась дружелюбным отношением ко всему сущему. Может, откуда-то изнутри оно иногда и прорывалось, но его загоняли обратно привычно, с едва заметным раздражением. Я помню ее с детства; помню, как она, когда мы еще тесно общались с дедушкой, заходила к нам на чай. Я была слишком мала и не могла полноценно участвовать в беседе. Но я отлично помню, с каким восхищением, уважением и неприязнью одновременно смотрели на нее другие взрослые. И повод действительно был: немного кто был столь остроумен, правдолюбив и красноречив. Татьяна Евгеньевна, сколько я ее знаю, всегда была человеком жестким, живущим по собственным, неясным обществу принципам; она была человеком закрытым, берегущим свое пространство и разговаривающем только на языке иронии. Я практически никогда напрямую с ней не контактировала, лишь перебрасывалась парой таких же колких фраз. Дни наблюдения не прошли даром.
В этот раз все вышло иначе. Родители, которые за прошедшие годы уже успели знатно устать от подобного поведения, в сущности, чужого человека, просто не могли и не хотела с тетей Таней общаться. Вместе с тем, не помочь пожилому человеку, хоть и с тяжелым характером, было вне их морали. И я поехала с отцом потому, что единственная умела говорить на ее языке. И давать отпор, нивелируя весь льющийся негатив. Это ведь те самые люди, которые не признают тебя, пока ты не ответишь им тем же. Они видят, что причиняют боль своей непрошенной прямолинейностью, но словно наслаждаются вызванными эмоциями.
Мы приехали поздно вечером. Татьяна Евгеньевна ждала долго, встретила нас с улыбкой и практически сразу метнула «безобидную» колкость: дескать, что вы, могли и в 4 утра прибыть. Отец, как обычно, сморщился. Все в порядке, человек не изменился.
Она старалась держаться бойко. Но явно ощущался гнет одиночества, неизбывной тоски, чувства «заброшенности и позабытости».
После ужина, когда отец уже пошел спать, я решила остаться на кухне и завести разговор со словно игнорирующей меня Татьяной Евгеньевной. Она смотрела в телевизор почти невидящим взглядом, стараясь не обращать ни на что более внимания.
- Тетя Таня.
Она вздрогнула, но не повернула головы.
- О чем вы жалеете в своей жизни?
В тот же момент невидимая плита опустилась на плечи женщины. Она вмиг обмякла. Слетели все иллюзии, так тщательно поддерживаемые и оберегаемые. Рядом со мной сидела израненная, хрупкая, ранимая душа. Которая так же нуждалась в тепле.
Столь яростно враждующий с миром не мог начать свою борьбу беспричинно. Я не подозревала, сколь мало мне было известно о человеке.
Счастливое детство. Жгучая, безмерная страсть к спорту. Многочисленные победы на соревнованиях по бегу. Грамоты, награды за успехи в учебе. Тренировки до изнеможения, подготовка к вступлению в сборную. Открытость миру и множество любящих друзей.
Подростковый возраст. Спортивная травма. Организм, пустивший в себя диабет из-за прекращения нечеловеческих ежедневных нагрузок. Полнота, растущая с каждой неделей. Возникновение глубокого и чистого чувства к мужчине. Невзаимность, отторжение, насмешки. Падение самооценки. Смерть отца, грубость и крики матери. Постоянные склоки и унижения сверстников.
Окончание школы. Вторая влюбленность. Вновь - отказ. Желание быть любимой и любить, вера в себя и в людей, гаснущие с каждым днем. Попытка зачать ребенка. Неудача. Нервный срыв, слом психики, восстановление. Потеря работы. Отсутствие поддержки. Смерть матери. Одиночество, от которого хочется выть.
Ее долгое время преследовали голод и нищета. Она была вынуждена кочевать из съемной квартиры в квартиру, и нигде не могла продержаться больше месяца из-за нестабильного заработка, которого, по сути, не было. Спасение было найдено в Подмосковье, куда ее взяли на стройке работать крановщицей и обеспечили общежитием. Но невыносимость жизни начала чувствоваться еще острее – общежитие было чисто женским, Татьяна Евгеньевна неизменно подвергалась издевательствам соседок. Она работала на износ, стараясь как можно реже бывать дома. Женщина смогла накопить сумму на съем жилья. И, наконец, съехала.
А после - ожесточение. Сердце, захлопнутое железными ставнями. Сокрытие эмоций. Окончательная потеря веры. Цинизм и умение убивать словами. Воспитание равнодушия. Душевная мука, жалящая изнутри. Боль.
Рассказ завершен.
Я все поняла.
Подпись: Лобанова Арина