«За фасадом: 25 писем о Петербурге и его жителях» – это сборник интересных историй о том, какой была жизнь города в разные эпохи. Авторы издания – Алексей Шишкин и Эля Новопашенная. Они помогут нам заглянуть за парадные фасады молчаливых домов и узнать, какие удивительные сюжеты скрываются за ними.
«КРАСНЫЙ ДОМ» ФАБРИКИ МАКСВЕЛЛА. ЗДЕСЬ ПЕРЕД РЕВОЛЮЦИЕЙ НА ПЯТИ ЭТАЖАХ ЮТИЛИСЬ 800 РАБОЧИХ
Точно неизвестно, кем и когда был построен этот дом. В официальных бумагах стоит 1885 год. Это похоже на правду: в начале 1890-х «Красный дом» уже был заселен, но еще имел репутацию новостройки. Он относился к комплексу Спасской и Петровской бумагопрядильных мануфактур, находившихся совсем рядом — на Шлиссельбургском тракте (проспекте Обуховской Обороны). Это была одна из нескольких крупных текстильных фабрик района Невской заставы. Принадлежала она редко бывающему в Петербурге британскому магнату Губбарту Роджерстону, а управлялась поочередно братьями-шотландцами Давидом и Яковом Максвеллами. Так что и называли производство просто «Фабриками Максвелла» или «Максвеля», смягчая на русский манер.
Если верить сотруднику музея истории Ленинграда Михаилу Скородникову, первоначально «Красный дом» в безымянном тогда переулке начинали строить как еще один цех фабрики. Однако уже в процессе строительства пятиэтажное краснокирпичное здание перепрофилировали под арендное жилье для рабочих Спасской и Петровской мануфактур. Работа на текстильных предприятиях была крайне малооплачиваемой, значительную часть коллектива составляли женщины и дети (которым можно было платить еще меньше, чем мужчинам). Строить для них даже самые простые доходные дома смысла не имело — все равно оплачивать аренду у пролетариев не было средств. Так что из несостоявшегося цеха сделали «рабочую казарму» — разбили помещения на «коморы» по 17 и 30 метров с кроватями или многоярусными нарами.
«По правой и левой стороне около стен стояло по две кровати, заполнявшие всю длину комнаты почти без промежутка, так, что длина комнаты как бы измерялась двумя кроватями; у окна между кроватями стол и невзрачный стульчик; этим и ограничивалась вся обстановка такой каморки. На каждой кровати спало по два человека, а значит, всего в комнате жило 8 человек холостяков, которые платили или, вернее, с которых вычитали за такое помещение от полутора до двух рублей в месяц с каждого. Значит, такая каморка оплачивалась 14 или 16 рублями в месяц; заработок же каждого обитателя колебался между 8 и 12—15 рублями в месяц. И все же фабрикант гордился тем, что он благодетельствует рабочих, беря их на работу с условием, чтобы они жили в этом доме, если только таковой не набит битком», — вспоминал профессиональный революционер Иван Бабушкин, посетивший казарму фабрик Максвелла вскоре после постройки.
Помещения казармы делились на предназначенные для семейных и для холостых. Отличались они прежде всего наличием полога, отделяющего нары от комнаты, а также тем, что холостые рабочие имели право арендовать только одну кровать на двоих (и спать по очереди), а семья получала одну койку на всех вне зависимости от числа душ. В итоге детей укладывали спать прямо на полу. Казарма вмещала одновременно 800 человек (а всего на фабриках Максвелла работало около 5 тысяч). На каждого приходилось порядка 1,5 квадратного метра жилой площади. Это не худший показатель в городе: железнодорожные рабочие в своих казармах были ограничены метром на человека.
Из удобств в «Красном доме» имелись общие кухни на каждом этаже, снабженные баками с кипятком, плитами и поленницами для дров, электрическое освещение и ретирадники с выгребными ямами. О последних тот же Иван Бабушкин упоминает особо: «Мы поднялись на одну лестницу и вошли в коридор, в котором нас, как обухом по голове, ударил скверный, удушливый воздух, распространявшийся по всему коридору из антигигиенических ретирадов. Не проходя по коридору этого этажа, мы поднялись выше, где было несколько свежее, но тот же отвратительный, удушливый запах был и здесь». Неизвестно, как часто опорожнялись ямы «Максвелловских казарм», но в казармах других текстильных предприятий, например, была заведена традиция очищать их дважды в год — к крупным церковным праздникам.
У казармы была своя «прислуга». Писарь регистрировал поселявшихся и выселявшихся, а также следил за общественным порядком в казарме и докладывал о настроениях в доме одновременно управляющему фабрикой и полиции. «Кухонные мужики», приписанные к кухням на каждом этаже, заведовали запасами дров и следили за исправностью оборудования.
Подробное описание быта «Красного дома» было составлено Михаилом Скородниковым в 1963 году со слов столетних «девочек» — Анны Мамышевой, Марфы Телятниковой и Ирины Макаровой, проведших детство и юность в казарме фабрики Максвелла. Они же передали исследователю фабричную песню 1890-х:
Кто у Максвеля не живал,
Тот и горя не видал.
А мы у Максвеля живали и все горюшко узнали...
— Вы фабричные девчонки,
Почему вы худы-бледны?
— Оттого мы худы-бледны, что живем мы очень бедно...
В 1898 году «Красный дом» становится одним из центров протеста на Невской заставе. Вопреки обновленному трудовому законодательству руководство фабрик саботировало сокращение рабочего дня до 11 часов вместо привычных 14—15. Кроме того, рабочие и работницы были недовольны отменой выходных дней, произволом англичан — мастеров цеха, занижением норм оплаты за единицу выработки сукна, низкой оплатой детского труда, грубым обращением... 14 декабря основная масса рабочих фабрик Максвелла решила к станкам не выходить. Вместо этого они собрались перед воротами предприятия, где и озвучили свои претензии. Несмотря на то что с формальной точки зрения требования рабочих были полностью законными, принимать их руководство фабрик не спешило. Была предпринята попытка изолировать лидеров протеста, приглашая их внутрь здания «для переговоров» (на что пролетарии не пошли), а также зафиксировать участников стачки с помощью «фотографических машин» (протестующие прикрывали лица и не смотрели вверх). Меж тем из центра города были вызваны дополнительные отряды полиции.
Несмотря на усилия петербургских властей вплоть до градоначальника, прекратить стачку удалось только два дня спустя после точечных арестов ее ключевых организаторов. Единственные четыре зачинщика забастовки, скрывшиеся от полиции, нашли приют как раз в «Красном доме». Узнавшие об этом правоохранители в ночь на 17 декабря решили произвести облаву. О ней, однако, догадались рабочие: писарь заранее дал указание запереть на ночь собак, что явно указывало на то, что в казарму должны были тихо заявиться чужие. Кроме того, «кухонные мужики» заперли кухни. В итоге еще до прихода полиции активистов спрятали, а значительная часть населения дома собралась на лестнице. Сообщить остальным о приходе городовых должны были дежурные «с колокольцами».
Первых полицейских жильцы встретили вежливо (правда, собак выпустили). Через окно им заявили, что никаких немедленных арестов не позволят, и предложили вернуться обычным порядком — при свете дня. Досталось только сопровождавшему полицию писарю — его обвинили в потворствовании нарушению ночного покоя дома. Договориться не удалось, фабриканты и полицейское руководство настаивали на немедленной ликвидации последнего очага протеста. Участникам облавы были обещаны денежные премии, перед ее началом руководство фабрики раздало полицейским, как солдатам перед боем, водочные порции «для разгара сердца».
Всего в штурме «Красного дома» участвовало порядка 500 чинов пешей и конной полиции. Руководил операцией подполковник Полибин. В будущем он еще не раз становился ключевой фигурой в подавлении протестов: именно он разгонял манифестацию студентов у Казанского собора, с рассказа о которой начинает свою книгу «Империя должна умереть» Михаил Зыгарь.
Полибин столкнулся с серьезным противником. Рабочие вскрыли кухни и вооружились дровами. Когда полицейские тараном выбили дверь казармы, на них с пролетов лестницы обрушился дождь из березовых чурок. Кроме того, в ход пошли кипяток и тяжелая мебель, метательным снарядом стали даже подаренные Максвеллами настенные часы.
«Когда мы поднялись до второго этажа, в меня попало кем-то брошенное полено и ударило в грудь с такой силой, что я упал, скатился вниз и потерял сознание; пришел в себя, когда полицейские брали верхние этажи», — свидетельствовал на судебном разбирательстве участник битвы за дом городовой Жук. Только к утру, когда у рабочих кончились «патроны», полиция заняла казарму целиком. Бой с последними рабочими шел уже на крыше здания. Итогом столкновения стали десятки раненых с обеих сторон, несколько повредившихся рассудком от травм. Кроме того, советские историки указывали, что задержанные после боя несколько десятков рабочих были сильно, «до потери памяти», избиты разъяренными полицейскими. Что характерно, никого из четырех зачинщиков стачки, ради ареста которых затевался штурм, полиции так и не удалось взять.
Вскоре после протестного декабря 1898 года жизнь казармы вошла в прежнее русло. Сменилась только значительная часть жильцов — многих участников беспорядков уволили и «лишили столиц», то есть выслали из города в сельскую местность, некоторых приговорили к реальным срокам заключения. При этом наказания для рабочих оказались более мягкими, чем можно было ожидать, несмотря на произвол судебной власти (в двух инстанциях, с нарушением процедуры, слушания объявлялись закрытыми. Первый раз для этого пришлось сослаться на острый понос у одного из судей, второй — от публики зал очистили с личной санкции Николая II). При помощи группы либерально настроенных юристов, возглавляемых Михаилом и Владимиром Беренштамами, общественное мнение удалось склонить на сторону протестующих. Помогала адвокатам и запутанность свидетельских показаний как рабочих, державшихся круговой поруки, так и полицейских, стремившихся скрыть служебные нарушения при проведении облавы.
Уже в советское время, к 30-й годовщине штурма, на стене казармы была установлена мраморная мемориальная доска, увековечивающая битву при «Максвелловской казарме». В 1996-м ее разбили неизвестные вандалы, с тех пор памятник протесту не восстанавливался. Собственно «казармой» дом окончательно перестал быть уже после Великой Отечественной. «Коморы» переделали в 73 отдельные квартиры с удобствами. На широкой лестнице смонтировали лифт. Сегодня дом управляется ЖСК «Монолит» и производит впечатление зажиточного — есть даже консьерж.
ЧТО ЗДЕСЬ ДЕЛАТЬ
1) Заглянуть в окна дома, выходящие в общий коридор. Увидеть тусклые лампочки в сводчатой галерее и попытаться представить диккенсовскую атмосферу старого Петербурга. Если повезет — зайти вместе с жильцами на лестницу, посмотреть на пролеты, с которых метали поленья и мебель в полицейских, лили кипяток. Убедиться, что теперь такое уже не провернешь — лестницу огородили высокими перилами. Не иначе как для предотвращения новых битв.
2) Зайти в ДК Крупской. Даже если вы не собираетесь покупать книги, поищите остатки купольных росписей 1936 года в духе сталинского ампира. Кстати, первоначальное название здания — ДК Текстильщиков. Первыми его гостями были как раз «избавившиеся от цепей» работники и работницы соседних ткацких фабрик.
3) Осмотреть жилмассив на улице Ткачей. Он расположен ровно через дорогу от «Максвелловской казармы», что неслучайно. Городок тоже был предназначен для рабочих и работниц легкой промышленности. Малоэтажные зеленые кварталы были воздвигнуты в 1927—1929 годах по проекту архитекторов Давида Бурышкина и Льва Тверского в популярной тогда концепции «городасада». «Красный дом» был живой картиной «ужасов капитализма», дома напротив — завоеваний социализма. 23 января 2020
