Стихотворения Роберта Рождественского знакомы каждому в нашей стране, вполне может быть, что автора - нет, а строчки - да. Ведь это именно его «Реквием» звучит во время «Минуты молчания» 9 мая:
Вспомним всех поименно, горем вспомним своим…
Это нужно — не мертвым! Это надо — живым!
Многие его стихотворения были положены на музыку. «Где-то далеко» и «Мгновения» из «17 мгновений весны» - это его творчество, а ещё вечное «Эхо любви».
Покроется небо пылинками звезд, и выгнутся ветки упруго.
Тебя я услышу за тысячу верст. Мы — эхо,
Мы — эхо,
Мы — долгое эхо друг друга.
Рождественский был, пожалуй, иконой стиля в советские годы. Он умело сочетал свободу взглядов и приверженность к единой линии партии.
Как бы то ни было его поэзия чиста, красива, глубока.
Тем интереснее узнать человека со слов его родных и близких.
Дочь поэта, Екатерина Рождественская, - сама творческий человек, переводчик, фотограф, писатель - многое делает для увековечения памяти отца. Замечательные воспоминания о детстве - «Балкон на Кутузовском» - создают образ домашнего, семейного человека с одной стороны, компанейского друга - с другой. А за всем этим - проступают черты ВЕЛИКОГО поэта, которого до сих пор боготворит дочь, передавая свои чувства нам, читателям.
В «Предисловии» к книге Рождественская замечает:
«Адрес – это целая жизнь, ограниченная временем, номером квартиры, дома и названием улицы. Это часть тебя, иногда большая, иногда невзрачная, но все равно часть твоей памяти. Я и решила разделить свою жизнь на адреса. Мне так легче вспоминать».
На проспект Кутузова большая семья (вместе с Рождественскими жили бабушка и прабабушка) переехала, когда Катя была маленькой, поэтому перед нами не только воспоминания об отце, но и о собственном детстве, из которых складывается картина жизни в Советском Союзе 60 годов.
«В сад ходить она, конечно, любила, но ее все равно тянуло домой, к Тимке, к своим любимым бабушкам, к нежной красавице-маме, к папке, высокому-превысокому, огромному-преогромному, такому, что приходилось запрокидывать голову, чтоб увидеть его всего целиком с ног до головы. Она обожала, когда он хватал ее на руки, и она могла взглянуть сверху вниз с высоты его космического роста, и даже мама из этого космоса казалась миниатюрной и улыбалась красивыми зелеными глазами. Как Катька ценила эти моменты! Хотя нет, ценить с полным пониманием этого слова она не могла, она всем своим детским нутром просто подсознательно чуяла, что эта родительская нежность дает ей силы, заряжает ее на будущее счастьем и щенячьим восторгом. И бабушки ее прекрасные, заботливые и улыбчивые, всегда были дома – Лидка, которая звала ее Козочкой, и прабаба Поля, величавшая Ангелочком. А про Тимку уж и говорить нечего – красавец и умница, знающий свое место в семье: по иерархии считал себя вторым после Роберта, хотя женщин слушался, но вполуха, так, между делом. Катьку обожал – мала, бледна, худа, беззащитна, вот он все свои невостребованные отцовские качества к дитю и применял. Так зачем Кате вообще надо было ходить в этот детский сад?»
Как же жила эта дружная семья?
«Когда же дома был Робочка с Аленой, жизненный ритуал совершенно изменялся – все делалось для Робочки и ради него. Он сам об этом никого не просил и к этому женскому решению никакого отношения не имел, но настолько располагал к себе необычной, не свойственной человеку добротой, обаянием, умом и тактичностью, так заботился об окружавших его «девочках», что абсолютно и без остатка их в себя влюбил еще давным-давно, со времен Поварской, когда появился там, нескладный и длинный, только что начавший ухаживать за Аленой. Этот «культ личности» был негласным, никто его никогда не навязывал и не обсуждал».
Катерина Рождественская с нежностью вспоминает и о бабушке, и о прабабушке, без которых детство было бы не настолько счастливым, защищённым. С искренним восторгом пишет об отце. Удивляется хлебосольством семьи, которая в трудные советские годы умудрялась привечать у себя чуть ли не каждый день друзей, приятелей, знакомых.
«Время было какое-то широкое, что ли, и, казалось, не особо торопливое. В этой совместной неторопливости и разгуле и происходило что-то очень важное и основополагающее, очень доверительное, творческое и необходимое для всех. Художники дарили хозяевам и гостям свои наброски, которые делали тут же, на обеденном столе, притаскивая с собой листы ватмана, рисовали карикатуры на всех присутствующих, а после устраивали шутейные аукционы. Поэты, молодые, смешные, ранние, в белых сорочках и узких черных галстуках, читали стихи, свои и чужие, обсуждали, хвалили, осуждали, выпивали».
А вот семья готовится к громкому юбилею прабабушки - 80 лет. Подобное нельзя пересказывать - только читать и искренне наслаждаться!
«Меню на юбилей наметилось обширное, расстарались все. Робочка достал в Союзе писателей продуктовый заказ – пачку краснодарского риса, макароны высшего сорта, не серые, разваривающиеся, а из твердых сортов муки, еще были гремящие, как домино в коробке, конфеты-ассорти, две золотые копченые скумбрии, забивающие своим ярким запахом все остальные ароматы, три разнокалиберные консервины – бычки в томате, печень трески и крабы, к этому еще пачка печенья курабье и синюшная длинноногая курица, которая цеплялась за всех и вся хищными, почти орлиными когтями. А еще Роберт отстоял очередь сначала в пункт приема стеклотары, куда еле дотащил две пузатые сумки и рюкзак с пустыми и отмытыми от этикеток бутылками, освободив под праздник кучу места в квартире. (...)
Активные боевые действия на кухне начались за несколько дней до юбилея, что, собственно, было обычным делом, поскольку некоторые блюда требовали длительной подготовки: замариновать, скажем, мясо необходимо было за двое суток, чтобы назавтра превратить его из просто оковалка в совершенно незабываемое благоухающее блюдо. Это кисло-сладкое мясо под названием «эйсик-флейш» было наряду с фаршированной рыбой вторым по важности Полиным коньком. Сразу после приготовления есть его не рекомендовалось, ему надо было ночку «расстояться», напитаться подливой, черносливом, проникнуться чуть пряной сластью и отдохнуть перед новым нагревом на медленном огне и торжественной подачей на стол.
Но главное, надо было раздобыть на праздничный стол ритуального гуся. Почему-то эта жесткая и мосластая птица для Поли всегда олицетворяла собой праздник. Раз праздник – значит, гусь! Раз гусь – значит, праздник! И никаких отклонений от канонов!»
Вот с этим гусем и связано много семейный воспоминаний: как не могли купить тушку и приобрели живого, поселив его на балконе, как потом надо было «свернуть» гусю шею. В общем, история советского юбилея в период тотального дефицита. Но вы же прочитали, по КАКИМ рецептам при этом на столе стояли блюда.
Книга интересна и сама по себе, не только потому, что создает представление о знаменитом поэте. К тому же для большей достоверности Екатерина Рождественская включила в цепь воспоминаний письма отца и матери родителям Роберта. Бытовые подробности в них перемежёвываются творческими, что помогает словно увидеть поэта, к тому же по-настоящему живым.
Хорошая, искренняя, правдивая книга, с которой так приятно провести время.
«Когда холодно и страшно, я мысленно возвращаюсь туда, в серый невзрачный дом на Кутузовском, 17. Сейчас номер поменяли, и он уже номер 9. Захожу в подъезд, оглядываясь (я ж трусиха), поднимаюсь по ступенькам к лифту и медленно еду в старой, того времени, поскрипывающей кабине на шестой этаж. Железная дверь, охая, хлопает, я делаю неловкий шаг налево, к нашей двери, обитой коричневым дерматином с клочком ваты, который торчит около ручки. Толкаю дверь – у нас днем не было заперто – и вхожу туда, в детство».