Сказка Чародея (страшная!)
Уговорились Шут Гороховый да злой чародей, что состязаться будут сказками. Сперва чародей свою сказку расскажет, а потом Шут. И если после Шутовой сказки никто не сможет засмеяться, страшной сказкой напуганный да подавленный – тогда чародей выиграет в состязании. И заберёт у всего честного народа смех да веселье, а вдобавок любую жизнь на выбор. Да только не привык Шут унывать раньше времени. Уверен был в своих силах, неугомонный весельчак и острослов. Согласился на такие условия. И начал чародей свою сказку рассказывать, да такую тёмную да страшную, какую в этих краях и не слыхивали.
На краю света, где Чёрный лес еловыми лапами белый свет застит, стояли хоромы каменные. Чёрные, чёрные. И жил в них колдун. Как его звали, никто не помнит. Был он жесток и беспощаден ко всему живому, и, сказывают, муха не могла живой остаться после того, как в его двор залетала. Даже собак он при себе не держал, даже лошадей при нём не было, и слуг верных к себе не подпускал этот колдун – всё сам делал, а если помощь требовалась, то ворожбу творил. Страшную ворожбу, тёмную. Сказывали, одно его манило да притягивало пуще одиночества и смерти: девицы красные. Жители деревень ближайших пуще зеницы ока своего берегли сестёр и дочерей, невест и даже жён молодых: знали, что может злой колдун их украсть, и не вернутся больше красны девицы никогда.
На краю света, где город Синий плёс находился, жила-была молодая девица-красавица, звали её Любавушка, дочь купеческая. Красоты такой, что собою всю другую красу затмевала. Выйдет она погулять с мамками да няньками – добры молодцы так и застывают, как статуи, на девицу глядючи. Днём пасмурным людям добрым казалось, будто солнце на землю сошло, ночью мрачной сияла девица пуще полной луны. Сказывают, и умна была, и добра.
Как про неё узнал колдун, про то людям неведомо. Одни сказывают, что был-таки злой человек, что донёс до чёрного замка весть о молодой красавице, а другие говорят – было у колдуна зеркало волшебное, в нём он девицу и увидал. Так ли это, никто не ведает, а только вышла Любава в город прогуляться, себя показать, на людей поглядеть. Шла с мамками, няньками, не одна! Как вдруг поднялся чёрный вихорь, подхватил девицу и понёс. Пытались няньки да мамки её у чёрного вихря отвоевать, хватали за руки белые да за ножки резвые. Да только один сапожок и отвоевали.
Поднял красавицу Любавушку ветер буйный в небеса синие. Застило солнце тучами чёрными, потемнел белый свет, без красоты дивной стало в мире темнее да страшнее жить. Осиротел Синий плёс без Любавы. Заплакали мамки да няньки, да купец с купчихою, заголосили. Стали подмогу звать:
– Выручайте, люди добрые, сыщите нашу дочь-красавицу! Если женатый ты человек, то заплатим тебе сундуком злата да сундуком серебра, если не женатый, то отдадим тебе Любавушку в жёны. Только найдите её, всеми богами заклинаем!
Как не откликнуться? Пошли искать – кто за просто так, кто за монету звонкую, кто от любви голову потеряв. Отец Любавушки, купчина знатный, и сам отправился в Чёрный лес, не убоялся. Да только никто его потом больше не видел…
Но не о нём сказка да не о молодцах, которые на поиски вышли да домой не все вернулися. А о колдуне, который получил желаемое и стоял, голову склонив пред красотой невиданной. Загубил он девиц немало, а перед этой вдруг словно разум потерял. Стал просить, умолять – стань моей женою, Любавушка, на колени перед нею опустился.
Но испугалась его красавица. Страшен был колдун, а пуще его лица ужасного было то, что творил он чёрную ворожбу и много душ погубил. Отказала ему и была брошена в темницу сырую.
– Посидишь тут на хлебе и воде, в холоде да сырости, ни души не видя и солнцем ясным не греема – небось одумаешься, – сказал колдун.
Жаль ему было красоты дивной. Но слово своё дороже. Два дня прошло, три – не покорилась Любавушка. Только плакала да на помощь звала – всё напрасно.
На четвёртый день перестал колдун хлеб ей носить. Оставил лишь воду.
Вышла тогда из норы мышка маленькая, и сказала человеческим голосом:
– Дай мне поесть, девица! Подбирала я крошки от твоего обеда, а теперь и того не стало. Дай мне поесть, маленьких деточек покормить, а я тебе помогу.
– Чем же поможешь мне ты? – удивилась Любавушка, на мышь серую глядючи. – Разве что поговоришь со мной. Только кормить мне тебя нечем.
– Отдай мне мизинчик свой, и будет с меня, – ответила мышка. – А я тебе лаз пророю. Вот как позову деток своих на подмогу! Враги мы с колдуном – изводит он нас, не терпит ничего живого возле себя! Сладко нам будет ему отомстить, тебя на волю вольную выпустить.
Страшно стало Любавушке. Как можно: палец свой отдать на съедение? Но ещё страшнее было от голода умереть. Отдала она мышке мизинчик с левой руки. Через день опять колдун лишь воду ей в ковшике подал, а мышка вечером пришла и снова просить стала:
– Дай мне поесть, Любавушка! Целый день мы с деточками моими лаз для тебя рыли, устали, проголодалися. Отдай мне мизинчик с правой руки.
Страшно было Любавушке, но уж не так, как в первый раз. Скормила она мышке и её деткам второй пальчик в надежде, что получится у неё вырваться из темницы на волю вольную.
На другой день колдун в темницу сам вошёл, к сердцу холодному Любавушку прижимал, а она от него всё руки прятала, боялась, что проведает он да неладное заподозрит. Гладил по волосам, пирогов предлагал, но припрятать ничего не дал.
– Станешь женой моей, любая? – спросил страшным шёпотом.
Опустила Любавушка глаза синие, отвернула от колдуна лицо белое.
– Не выйду, – сказала.
Разгневался колдун, топнул ногой, и стала темница вдвое меньше, так что и в полный рост не встать. Размахнулся, но не ударил, стерпел.
– Посиди ещё, – молвил мёртвым голосом и ушёл.
Ночью пришла мышка, съела крошки от пирога да и говорит:
– Мало, мало этого, голодна я, голодны мои деточки.
Посмотрела Любавушка, а мышка словно подросла. Отдала ей два мизинчика с ножек своих белых. А на другой день и ещё два пальчика с левой руки. После этого сказала мышка:
– Готов наш подкоп. Полезай, говорю – и ползи на свет. Там воля твоя. А за то, что выпустили мы тебя, будь готова кормить нас до самой смерти, да тем, что мы попросим.
И полезли из лаза мыши, много мышей.
– То, что попросим! – сказали они. – Смотри, не забудь!
Ещё страшнее стало Любаве, но пуще того боялась она, что придётся ей отдаться колдуну постылому. Полезла она в лаз и выбралась на волю – в Чёрный лес, где чёрные ели росли, свет белый загораживали. Затмевали, за затмить не могли – вышла девица на свет, выбралась из чащи, а там и людей увидала.
Привели её из леса домой. А краса-то Любавушкина померкла, побледнела – уж больше не затмевала она ни солнца, ни луны. Сделалась она бледной, будто молоко, глаза синие выцвели. Да ещё и пальцев на руках и ногах не хватает. Только и осталось при ней, что коса длинная, русая, да стан тонкий, да нрав добрый.
Что ж, прошло время. Вышла Любавушка замуж за хорошего парня, который был рад её уму да доброте, нраву приятному да рукам работящим, а на изъяны и внимания не обращал. Полюбил он девицу всем сердцем, да и она к нему прикипела. Казалось бы, счастья и любви полон дом, а только в первую же ночь к молодым в постель полезли со всех сторон голодные мыши.
– Помнишь наш уговор, Любавушка? Помнишь? Подавай нам еды, да побольше!
Наутро не нашли в кровати молодых. Только несколько косточек со следами страшных зубов. Сказывают, узнав про это, плакал, волком выл в своих мрачных хоромах чёрный колдун – Любавушку оплакивал. Пуще прежнего невзлюбил всё живое, вытравил из своего дома и мышей, и крыс, и даже моль не пощадил. Вытравил и любовь из сердца своего. С тех пор никто не видел его – жив ли, нет ли, никому не ведомо.
Не доверяй никому свою судьбу, ни мыши, ни волку серому. Обманут, заманят да съедят. Доверяй лишь сердцу любящему, пусть оно и бьётся в груди чудовища. Вот вышла бы замуж за колдуна, и пожила бы ещё. Или не так?
Досказал свою сказку чародей, окинул взглядом всю корчму – молчат люди добрые, глаз не поднимают, на вопрос не отвечают. Которые задумались, кои испугались, а некоторые так и вовсе заплакали. Вон, Лука-Плакальщик светлые слёзы из глаз роняет, а вон и Лукерья всхлипывает. Только двое и не плакали во всём постоялом дворе, только двое и не хмурились – Шут Гороховый да сам чародей. Шут улыбаться не улыбался, а зубы скалил, будто лиса в капкане. А чародей спокоен был да тих, будто лес перед грозою.
– Твой черед, – сказал он Шуту. – Сказывай свою сказку.
А о чём Шут народу честному поведал, да сумел ли хоть кого-нибудь развеселить – про то мы узнаем немного позже.
Продолжение: Лука да Лукерья (9)